Есть года, когда в колоду примешиваются войны, катаклизмы, потрясения. Есть года, когда есть время подумать, в этом настоящем, оглянувшись на то прошлое, что из окна машет рукой, то удаляясь, то приближаясь, будто бы его кто привязал к детской карусели, стоявшей раньше в каждом дворе. Есть года, когда рождаются великие гении, и есть такие – в которые нам приходится с ними расставаться, словно они опаздывают на свою электричку, которая унесет их от глаз подальше, но мы их все равно еще не раз вспомним, потому что забыть уже не в силах. А есть такие года, когда рождаются мысли, мысли, которые способны помочь человечеству понять друг друга, познать ту необъяснимую связь, что так крепко держит нас за руки на все еще пригодной для жизни планете Земля, будоражит наши сердца и легкие неизвестными позывами к творчеству, и неизгладимыми мечтами наполняет наше сознание – нас, все еще верящих и любящих людей.
Вот и этот в потерянном микрокосме столетий, был именно такой день. А начался он в «Нескафе» - то есть так не просто называлось кафе, в котором и сидел наш герой за чашкой чая. Потому как кофе давно отказались употреблять, из-за длинного словосочетания, которое так сложно произносить, ну и конечно же, от осадка окончания «фе». А название самого заведения было взято с той самой компании, напоминавшей нашему совдеповскому, тому далеко ушедшему, нашему российскому, тому, которое никогда не сдается, о Великой по счету второй Мировой – навсегда оставившей след на наших землях в виде рытвинок и камней почти неизвестным солдатам, а теперь то уже и вовсе с подзатершимися табличками, но явно ухоженными вечно посещающими живыми руками посаженных деревьев, выращенных цветов, и обнимающих мавзолейных трав.
А чай же очень удобен был и в производстве, в Индии небольшие андроиды-летуны, или попросту «чайники» по заданной программе на русском написанном языке вовремя снимали именно нужные листики этих огромных плантаций, где давно уже было не видать смуглых коричневых тел, там были только несколько вросших бункеров, да андроиды-летуны. «Чайники» мобильно доставляли в бункеры добытые листики, где уже была специально сконструирована система упаковки в приятные пакеты, постепеннно набиралась на «театральном» кругу масса таких пакетиков, и от веса срабатывал датчик вызова гидрокоптера, спрятанного неподалеку, тут же прилетал он – забирал добычу, и потом уже разносил по «гнездам» - в зависимости от нажатых тумблеров – в какую сторону великой страны разросшейся на континент, его доставлять. Вспышкалет делал это быстро и возвращался с любого места заданной траектории менее чем за 6 часов.
Хотя время в нынешних годах уже никому так не нужно было по причине беготни, суеты, или просто толкотни в очередях и выспросах побольше, поярче, или подлиннее… Времени было много, можно его было думать, можно было не заморачиваться о том, что оно спешит или ускользает – время Большой Вспышки, Яростной Атаки, Недоверия и Неуверенности давно закончилось. Теперь на время никто не обращал внимания – ну есть и есть, утро, вечер ночь – каждая из них прекрасна. Средний род тоже был упразднен, а мужской и женский сливались в гармонии, ну никак не пытаясь друг друга изжить, словно еще те самые буквы в общественных местах, написанные красной краской так и проявились М+Ж. И как то понятно стало, для чего время, а вот какое оно все таки приходилось выяснять, ведь дети все также были любопытны, как и тогда, правда теперь больше были защищены от лжи и разврата – потому что это ни времени, ни людям стало не нужно.
Человека же, о котором и пойдет речь звали Иванч. Вот вы подумаете – что Иван человек, и это автор придумал. Но нет, просто и имена теперь видоизменились, после эпохи всяческих перестроек и сокращений, видимо это было неизбежно. К мужским стали добавляться приятные глухие, чтобы, женские продолжали любить ушами, а к женским более пронзительные мягкие гласные, чтобы голос любимой был для мужчины запоминающимся, и он выделял бы его из миллиона казалось бы чем-то похожих голосов, имя глубоко закрадывалось в сердце, и там уже устраивало себе приятную постельку, удобную и для вздохов, и для охов, и для сна, и конечно же для мысли, которая, как известно может многое, и даже все, если при этом имеются горячие головы и прямые руки.
Человек Иванч, попивая чай, в это время был одинок. Он прилетел недавно из круизного турне по созвездиям Орла и Веги. Чай был вкусный, погода в этом заведении была ненавязчивой, а на душе рождалась новая мысль. «Частота – вот почему же никто не задумался о частоте мысли. А вдруг в этом самом зале, где сижу, сидит та самая она – и думает, думает обо мне. А я тут сижу и рассматриваю чаинки в этом куске льда, что плавно ложатся, как полезные ископаемые, и только лишь моим глотком потревоженные, поднимаются кверху. Есть ведь частоты радиоволн, есть частоты электропотока, есть частоты звуковые, сколько разных частот. А как касается человеческих мыслей, обязательно людей начинает «телепать»».
Одинокий Иванч размышлял, и словно выстрел из двустволки, случайно поднесенной к виску его осенило – да, я сделаю передатчик. Он решился познакомить со своей мыслью это доброе существо, по имени человечество, чтобы оно начало понимать мысли самого себя на близком ли, дальнем ли расстоянии. И он точно знал, в «Нескафе» - нет не антикафе, и не просто кафе, которые давно были закрыты, а в этом – несущемся со скоростью, но остающемся в едином пространстве заведении – есть именно та самая она – его она, и зовут ее Мариная.
Но, не измерить частоту мыслей, чтобы она совпала, без прибора, или может с прибором на прибор – и плыть по залу в поисках ее укромного места?
Он чувствовал, она родная, она сейчас думает о нем, хоть были они в том самом турне на разных крылах созвездия, она и оттуда его рассмотрела, у женщин с этим почему-то дело обстоит проще. То ли он так громко думал, что одинок, то ли она так тяжело вздыхала, что без него не может – но факт есть факт, и был бы прибор – точно, он бы показал насколько частоты их сближены, насколько мысли их слажены, и как сильно они думают друг о друге, едва ли быв знакомы с тем самым другом.
Мариная же скромно, залезла на завесу, и любовалась падающими картинками, словно бы она частичка калейдоскопа, и от нее то и получаются такие смешные яркие красочные картинки, как она улыбнется, как ручку, как ножку, как личико. И почему-то хотелось смеяться – смеяться, чувствуя, что он здесь, он рядом, тот самый, что пришел из ниоткуда в ее мысли еще на Орле. Тот, которого она потом ждала на Веге, но он почему-то думал в тот момент о чем-то своем, а музыканты на танцующих скрижалях исполняли гимн Любви, и так в тот момент хотелось, чтобы он ее прижал своими сильными руками, к сердцу, чтобы она ощутила, как их чувства сплетаются в одном ритме, уносясь далеко отсюда – на единственную, созданную только для них планету, в той самой Галактике где для любви нет предела.
Мариная думала, играючись, думала, и улыбалась, ее улыбка – плыла Туманностью Андромеды навстречу Млечному Пути того самого суженного, все что было внешне, что так приятно особенно для женского глаза, казалось таким маленьким, по сравнению с тем что просилось изнутри. Так и хотелось крикнуть – «Иванч, забери меня, родимый, я слышу твои мысли, и они становятся еще ближе. И не надо вовсе нам прибор, ты просто найди меня в этом калейдоскопе, ты просто подойди ко мне, ведь и я без тебя одинока. Не только ты, но и я, слышишь?»
И казалось, что передатчик неумолимо светящих звезд, даже если те и умерли уже давно, передавал эти нежные, чуткие строчки мыслей от одного живого человека другому – другу, моему, родному, нужному, и даже в нашей такой огромной стране в одном заведении, что разогналось и его остановить было невозможно, чтобы двое наконец-то были счастливы. А прибор, оказывается, был уже давно построен, нужно было бы только поднять глаза к звездам, и услышать мысли своего сердца, что как передатчик отстукивало позывные родного сердца неподалеку, так сильно нуждающегося в слышимом человеке, и их частоты совпадали.