Книга 11. Узы крови.
Кровь – жидкая ткань, циркулирующая в кровеносной системе человека и позвоночных животных, состоящая из плазмы и форменных элементов.
Красный цвет крови придаёт гемоглобин, содержащийся в эритроцитах. Кровь характеризуется относительным постоянством химического состава, переносит кислород от органов дыхания к тканям и углекислый газ от тканей к органам дыхания, доставляет питательные вещества из органов пищеварения к тканям, а продукты обмена к органам выделения, участвует в поддержании постоянной температуры тела.
Благодаря наличию в крови антител, антитоксинов и лизинов, а также особенности лейкоцитов поглощать микроорганизмы и инородные тела, кровь выполняет защитную функцию. В организме человека около пяти литров крови.
(Советский энциклопедический словарь. 1982 год).
* * *
Фреди тоже обратил внимание на незнакомку. Даже в темно-коричневых брюках и тужурке со штампом тюремного ведомства она выглядела элегантно. Сопровождающие заключенную охранницы в своих голубых рубахах с погонами смотрелись рядом с ней, как бродяги в одежде с чужого плеча. Из сползающих с бедер штанов наружу вываливались совсем не миниатюрный живот и солидный зад. Бросалось в глаза полное отсутствие талии. Мощное анатомическое образование, подразумевающее грудь, высоко подпрыгивало при ходьбе, грозя при каждом шаге отхлестать ее обладательницу по щекам. Между собой охранницы разговаривали громко, то и дело срываясь на крик.
Внутри тюрьмы такой стиль разговора был не только привычен, но и абсолютно необходим: с одной стороны, эти громоподобные звуки должны были лишний раз показать заключённым, кто здесь главный, в чьих руках власть и сила. С другой стороны, такая необузданная, лишенная всяческой дискретности речь была необходима каждому, кто хотел быть услышанным в тюремном бедламе. Если не перекричать своих "воспитанниц", обладающих лужеными глотками, твои слова утонут в море крика и ругательств. По логике обитателей тюрьмы, чем громче "собеседник" выражает свою мысль, тем его идея становится понятнее, убедительнее и доходчивее. Тот, кто говорит тихо – слабак, к нему не стоит и прислушиваться, его с лёгкостью можно подмять и заставить служить себе. В этом закрытом мире сила находится в руках вечно орущего индивидуума.
* * *
Впервые увидев Оленьку, Фреди почувствовал в этой незнакомке такую же одинокую душу, каким был сам уже много лет. Он прекрастно понимал, что не может просто так подойти к девушке, познакомиться и поболтать. Фреди хорошо помнил, как строго следит охрана за заключёнными вне тюремных стен, как старается пресечь любой контакт своих подопечных не только со случайными лицами, но и с родственниками, пришедшими в больницу, чтобы лишний раз повидать своих близких. И это естественно: любое "случайное" общение может иметь самые нежелательные, а иногда и трагические последствия, вплоть до убийства свидетеля, "слишком хорошо" помнящего подробности дела. Если Фреди хочет поближе познакомится с товарищем по несчастью, ему необходимо сделать это так, чтобы не повредить девушке. Но как это осуществить, было непонятно. Пока в голову ничего не приходило.
Когда незнакомка в сопровождении одной из охранниц вошла в кабинет врача, вторая осталась охранять вход в комнату. Но вместо бдительности, на лице стража закона было написано полное безразличие к происходящему вокруг. Пока ее бездумный взгляд не мигая рассматривал стену, мощные челюсти продолжали работать в полную силу.
Благополучно справившись с сэндвичем и кока-колой, она достала из кармана жвачку и, выбросив обертку под стул, заглотнула резинку. Несколько минут слышалось только громкое чмоканье. Потом изо рта выполз большой розовый пузырь, лопнувший через секунду с отвратительным влажным шумом.
* * *
Пока врач осматривал незнакомку, Фреди мысленно вернулся к тому моменту, когда за его спиной закрылись тюремные ворота, вытолкнув его после 18-месячного заключения на свободу. Он снова увидел себя беспомощно стоящим на тюремном крыльце, не зная, куда податься. И тут судьба сыграла с ним очередную злую шутку, в результате которой он "стал обладателем" вируса СПИДа, бесплатным приложением к которому стали ещё один суд, а за ним и новый срок.
Каждый раз, приходя сюда на проверку, он ждал приговора, теперь уже врачебного. Этот приговор не мог быть никаким иным, кроме смертного. В коридорах амбулатории его обычно окружали одни и те же лица. Фред привык к ним и каждый раз искренне расстраивался, когда не находил кого-нибудь из тех, кого видел здесь в прошлый раз. Он не сомневался, что конец здесь у всех один, и этот трагический финал не за горами.
* * *
В тот первый день свободы, когда Фред стремился укрыться под навесом бензоколонки от лучей палящего солнца, шикарный автомобиль подобрал его, усталого и измученного жарой, и доставил в новую жизнь. Хозяин "дворца на колёсах" оказался добрым малым. Проявив сочувствие к судьбе одинокого бродяги, он приютил Фреда у себя на вилле. Пока комфортабельный авто плавно скользил по шоссе, вчерашний заключенный нашёл себе не только "стол и кров", но и приличный заработок.
Фреди отлично помнил ту поездку. Пробежав минут сорок по трассе, машина въехала в небольшой городок. Вокруг были утопающие в зелени виллы, за закрытыми воротами которых царили покой и тишина. Попетляв по узким улочкам, машина остановилась перед трёхэтажным особняком.
В доме было прохладно. Через опущенные жалюзи сюда не проникали лучи палящего солнца. Тот, кто представился Морисом, достал из холодильника запотевшую бутылку кока-колы.
Первый стакан Фред выпил залпом, жадно утоляя жажду.
«Наливай ещё, чувствуй себя комфортно, не отказывай себе в маленьких удовольствиях», – поощрял гостеприимный хозяин.
Второй стакан Фред пил маленькими глотками, наслаждаясь лёгкими покалываниями от соприкосновения холодного газированного напитка с сухой разгорячённой глоткой.
* * *
Жара и накопившаяся усталость сморили Фреда. Расположившись в удобном кресле, он незаметно для себя задремал. Прошло несколько минут, прежде, чем он сообразил, что голос, доносившейся откуда-то издалека обращается к нему:
– Жить, как я уже сказал, будешь на верхнем этаже. Здесь всегда тихо и мешать тебе никто не будет. О твоих обязанностях по дому поговорим завтра. Сейчас я уезжаю по делам. Вернусь поздно. Возможно, заночую в городе.»
Морис встал и вышел из комнаты. Через несколько минут Фред услышал звук удаляющейся машины.
Оставшись один, Фред отправился на экскурсию по своему новому пристанищу. Начать осмотр он решил с верхнего этажа, который должен был стать его "берлогой."
Наверху было две комнаты. В меньшей стоял стол, два удобных полукресла, небольшой диван и телевизор. Большую часть второй комнаты занимали двухспальная кровать и шкаф с зеркальными раздвижными дверками. Заглянув внутрь, Фред увидел висящую на вешалках мужскую и женскую одежду. Все платья были больших размеров и сильно декольтированы. Это наводило на мысль, что подруга Мориса была под стать ему, не из миниатюрных.
Широкая стеклянная дверь вела на крышу, уставленную ящиками с цветами и кадками с карликовыми деревьями.
Салон нижнего этажа был обставлен мягкой мебелью в стиле Людовика ХIV. К нему примыкала кухня, напичканая домашней электроникой. Цокольный этаж, в котором по полу были разбросаны маты, а по периметру стояли тренажёры для серьёзных гимнастических упражнений, мог с успехом сойти за школьный гимнастический зал.
Дверь из комнаты вела в сад с плавательным бассейном. Почувствовав непреодолимое желание освежиться, Фред, разделся и бросился в воду.
Работая руками, он быстро достиг противоположной бровки бассейна и, развернувшись, поплыл обратно. А наплававшись, улёгся на спину и закрыл глаза. Вода нежно ласкала тело, солнечные блики, отразившись от воды, падали на лицо. От яркого света глаза начали слезиться. Вернувшись в дом, Фред направился в ванную.
Сейчас, ощущая на теле удары упругих водяных струй, он почувствовал, насколько устал и вымотался за эти месяцы подневольной жизни. То прошлое, которое ещё сегодня утром было тюремной реальностью, отступив на задворки памяти, стало казаться далёким ночным кошмаром. Выйдя из душа и растерев себя полотенцем, он прилёг на кровать в "своей" комнате. Фред как мог боролся со сном, опасаясь, что как только он закроет глаза, новая реальность исчезнет. Но накопившаяся усталость и нервное напряжение взяли вверх. Через несколько минут Фреди провалился в глубокий сон.
* * *
Во сне было шумно, жарко и мокро от разорванных в крике глоток сокамерников. Вылетавшая наружу словесная каша была до отказа напичкана злобой. Под напором этой коллективной агрессии Фред медленно отступал назад. Для того, чтобы обезопасить тылы, ему было необходимо добраться до стенки. По опыту сокамерников он знал, что удар в спину может стать началом конца: это, обычно, или пробитая почка, или дыра в легком. Если с одной почкой еще прожить можно, то с ножевой раной в легком выжить трудно. Умрёшь не сразу, а будешь задыхаться, мучаться и тихо доходить, пока кровь из пробитого сосуда не выльется в грудную клетку.
Можно, конечно, получить "качественный" удар и в живот. Если острая затычка пробьет брюшную стенку, в опасности, в первую очередь, окажутся печень, или селезёнка. Но тут противника хотя бы видишь в лицо. Если выживешь – будешь знать, с кем поквитаться. Когда спина хорошо прикрыта, можно напасть первым. Это преимущество в доли секунды часто влияет на исход поединка и нередко спасает жизнь.
С этой мыслью Фред проснулся. Разбросанные и смятые простыни были обильно смочены потом. Еще не до конца пробудившись, он отправился в душ в надежде смыть с себя остатки сонного кошмара.
Шло время. Оно было безразмерным. Длинные часы, медленные дни, быстрые недели, заполненные несложными и необременительными обязанностями по дому. Морис появлялся на вилле не чаще 2-3 раз в неделю. Временами бывал хмур и неразговорчив, иногда, наоборот, шутил, приглашал пропустить стаканчик. Потягивая виски, он бросал на Фреда ласково-оценивающие взгляды, загадочно улыбаясь каким-то своим мыслям.
* * *
Окунувшись в воспоминания, Фред чуть не упустил момент, когда Оленька вышла из кабинета врача. Он очнулся только когда сидящая перед ним "синяя гора" заколыхалась и медленно двинулась к выходу. Фред шёл сзади, стараясь не попасть на глаза охране. Троица подошла к транзиту с зарешётчатыми окнами, припаркованному на больничной стоянке. Перед тем, как исчезнуть в его кузове, незнакомка подняла глаза и мельком взглянула на него.
* * *
Секретарша вирусологической клиники знала Фреда уже не первый год. Она помнила, как его привозили сюда еще под конвоем. В отличие от большинства заключенных, он был всегда вежлив, даже чуть застенчив, говорил тихо, а получив ответ, никогда не забывал поблагодарить. Она симпатизировала и сочувствовала Фреду, как человеку, оказавшемуся в тупиковой ситуации. Увидев в окошке знакомое лицо, секретарша улыбнулась. Она была готова терпеливо помочь пациенту во всём, что было в её силах.
– Скажите, пожалуйста, здесь только что была девушка-заключенная, мне кажется, я её откуда-то знаю.
– Думаю, ты её знать не можешь, она здесь новенькая.
– Возможно я был знаком с ней раньше, – сказал Фред, стараясь, чтобы в его словах не прозвучала сильная заинтересованность.
– Может быть, – согласилась секретарша и, перевернув папку, прочла Фреду Оленькины паспортные данные.
– Нет, не она, – секунду подумав, сказал Фред и, поблагодарив, отошел от окошка.
* * *
Вернувшись в кресло, Фред уселся поудобнее и закрыл глаза. Сейчас он мысленно готовился к встрече с Ольгой (с этого момента он начал про себя обращаться к девушке только по имени). Но как только Фред опустил веки, то, помимо своей воли откатился обратно в прошлое. Воспоминания навалились, как снежный ком, воскрешая в памяти все, даже самые мелкие, бесполезные подробности его прошлой жизни. Укрыться от болезненных эмоций и старых ран было негде.
Перед глазами Фреда возникла картина его последней встречи с Морисом. Это было в больнице, куда его "благодетеля" привезли умирать. Морису не помогли ни регулярные проверки, ни новые экспериментальные лечебные препараты, ни консультации мировых светил. Болезнь наступала, поражая ежедневно всё новые и новые участки организма.
В тот день Морису неожиданно полегчало: боль временно отступила, сознание прояснилось. Пользуясь короткой передышкой, Морис поведал Фреду историю своей жизни. Возможно, этой исповедью он хотел вымолить у Фреда если не прощение, то хотя бы понимание.
* * *
Морис родился в пригороде Парижа в благополучной и респектабельной семье французских интеллигентов. Мечтой его отца-адвоката было (когда придет время) прибавить к вывеске над своей юридической конторой короткое "и сын." Мать иногда помогала отцу в деле, но чаще проводила время за бриджем, или с подругами в кафе, перемывая косточки соседям и клиентам мужа.
Возможно, все произошло бы именно так, как хотел отец, если бы не роковая случайность. Жизнь Мориса изменилась в тот момент, когда, вернувшись в неурочное время с учебы, он услышал странный шум, доносившийся из комнаты сестры.
Испугавшись, юноша бросился к ней на помощь. Картина, открывшаяся взору Мориса, была ужасна. Его старшая сестра Виолет, задрав платье, стояла на коленях спиной к двери, а отец в спущенных брюках пристроился сзади. Занятые друг другом, они не заметили Мориса.
Партнеры громко и страстно дышали. Со стороны могло показаться, что они выполняют тяжёлую работу. Виолет уходила вперёд, как бы пытаясь выйти из связки, отец же, "догнав" дочь, проникал в неё. Неискушенный в любовных играх юноша видел такое впервые. Морис в ужасе закрыл глаза. Воображение нарисовало мокрую слизистую лягушку, которую он три дня назад препарировал на уроке биологии. От этой ассоциации юноше стало ещё хуже. Всё вокруг завертелось и пошло ходуном. Еще мгновение, и Морис, лишившись сознания, грохнулся на пол.
* * *
В тот вечер Виолет не вышла к ужину, сославшись на сильную головную боль. Отец, молча поужинав в столовой с женой и остальными детьми, поднялся к себе, наказав не беспокоить его. Ночевать он остался в кабинете.
Сразу после окончания школы Виолет навсегда покинула родительский дом. За все годы она всего два раза присылала родителям к Рождеству открытки без обратного адреса.
Отец больше не упоминал о своей мечте сделать Мориса компаньоном в семейном бизнесе. После окончания гимназии сын был отправлен учиться в Америку. Через 2 года Морис получил известие, что отец утонул, купаясь в озере. Это было по крайней мере странно: ведь он всегда считался отличным пловцом. На похороны Морис не приехал: смерть отца совпала с выпускными экзаменами и защитой диплома. Если быть до конца честным, он не очень-то и стремился домой. Мать пережила отца на пять лет. К ней на похороны он не поехал уже сознательно, не желая даже на короткое время возвращаться в родные пинаты.
* * *
Став неожиданным свидетелем отношений между отцом и сестрой, Морис начал по-иному смотреть на окружающих. Он стал замечать, как на вечеринках в гимназии пары танцевали, тесно прижавшись друг к другу. От одной мысли о том, что он обнимет девушку, Морису становилось не по себе. Перед глазами вставала картина того "потного акта любви," свидетелем которого он стал в родном доме.
Куда приятнее было потолкаться в кругу молодых людей, невзначай погладить приятеля по спине или взять его за руку. Ночью, оставшись один, он давал волю фантазии, которая, как правило, приводила его не к подругам, а к друзьям-сокурсникам. Там, в ночных оргиях, мужские тела были гладкие и чистые, губы нежные и приятные, а не мокрые и липкие, как у женщин. Стоило только Морису вообразить себя рядом с "другом", его член начинал "нервничать", становясь большим и сильным, а сам Морис – дрожать от нетерпения. На "девичьи фантазии" его тело не отзывалось.
* * *
На гимназическом выпускном балу все было красиво и торжественно. Получив дипломы, выпускники сразу повзрослели. Свобода пьянила и кружила голову.
Облаченные в костюмы, красивые рубашки и галстуки юноши увивались за нарядными выпускницами. При первых звуках оркестра каждый стремился обойти соперника, чтобы успеть пригласить на танец свою избранницу. Морис был спокоен. Станцевав с одной из сокурсниц белый танец, он вежливо поклонился и отошел.
Оглядевшись, Морис увидел мужскую компанию и направился туда. Молодые люди стояли в углу, рассматривая зал.
– Как дела, Морис?
– Скучно.
– Хорошо бы развлечься.
– Хорошо бы, да негде.
- Можно у меня, – предложил Морис.
– В моей части дома я всегда один.
– Так чего же мы ждем?! Поехали!
Выйдя из ворот гимназии, друзья уселись в такси. Морис назвал адрес и через 10 минут веселая компания уже входила в дом.
– Мальчики, мальчики, сначала в душ, – сказал тот, кто предложил развлечься.
– Не торопитесь, воды и ласки хватит на всех.
Под теплыми струями намыленные тела казались ещё нежнее. Приятели терлись спинами, елозили животами, нежно касались друг друга кончиками пальцев, слегка кусали мочки ушей. В какой-то момент Морис почувствовал, как горячая волна, пройдя по телу, сконцентрировалась в паху. От этого ему стало нестерпимо жарко и очень приятно.
– О, да я вижу ты уже готов! Наклонись!
* * *
Первыми ощущениями Мориса были острая боль и озноб, сотрясший тело. Потом к ним присоединилось приятное ощущение движения, темп которого постоянно нарастал. Когда, казалось, терпеть уже было невозможно, движения неожиданно прекратились, и в него ударила горячая струя. Через секунду наступило облегчение: опустошенный член приятеля, уменьшившись в размере, выскользнул наружу. Несмотря на боль, тело Мориса купалось в наслаждении, объяснить которое словами он был не в состоянии.
Постояв несколько минут под душем, друзья перебрались в постель, где продолжали нежно ублажать друг друга. Немного отдохнув и набравшись сил, друзья вновь "пошли на приступ." Расставшись на следующее утро, эта четверка больше никогда не встречалась.
* * *
Все годы учебы в университете Морис имел постоянного партнера. В этой паре он был "мужчиной." Когда же ему хотелось разнообразия, он облачался в дамские туалеты и позволял кому-нибудь из друзей ухаживать за собой. Такие ласки и "знаки внимания" сильно возбуждали Мориса, компенсируя те физические неудобства, которые приходилось терпеть при пассивном партнёрстве.
С окончанием учебы закончилась и "семейная жизнь" Мориса. Сейчас найти постояного партнера было трудно. Случайные связи становились опасны: СПИД стал бичем гомосексуалистов. Но больше болезни Морис боялся огласки: это могло разрушить его успешную адвокатскую карьеру.
* * *
Морис был профессионалом высокого класса. Его контора, ведущая дела очень узкого и специфического толка, была хорошо известна в мире бизнеса и юриспруденции. Клиенты Мориса могли легко уплатить за одну сделку такой гонорар, о котором большинство адвокатов не могли и мечтать.
Уже не одно столетие, как по всему свету постоянно ходят морские транспорты, груженые самыми различными товарами. Для того, чтобы удачно и прибыльно торговать, каждому из них нужны юридические гарантии. Такие документы оформлял им Морис, делая это всегда так четко и грамотно, что выданные его конторой бумаги безоговорочно принимались налоговой полицией всех стран, в портах которых швартовались эти торговые суда. Для успешного ведения дела нужно было не только хорошо знать законы торговых партнеров; не мешает иметь на месте грамотного консультанта из местного юридического мира. Если действовать честно и не скупиться на комиссионные, бизнес будет работать четко, как часы, и приносить хорошую прибыль.
* * *
Только наркотиками Морис не занимался никогда, хотя предложений было множество. Эти сделки сулили большие доходы, а риск, на первый взгляд, казался минимальным. Но это лишь на первый взгляд. Его коллеги, входящие в долю с теми, кто перегонял партии наркотиков из Индии, Тайланда и Колумбии, легко зарабатывали на этих сделках миллионы. Пока все шло гладко, они смеялись над страхами и щепетильностью Мориса. Но когда он навещал своих друзей в тюрьме, им уже было не до смеха.
Морис был убежден, что деньги должны быть чистыми. Сами деньги могли пьянить, затуманивать сознание, доводить до экстаза, но этими качествами ни в коем случае не должен обладать продукт, приносящий эти доходы. Вот почему Морис считался хорошим, опытным и осторожным адвокатом с чистыми руками. Его уважали коллеги, а клиенты хорошо платили за его высокий профессионализм. На эти гонорары можно было жить широко, весело и беззаботно.
* * *
К концу повествования Морис был измотан вконец. Сейчас он говорил тихим голосом, слова "выпадали" изо рта вместе с тяжёлым затруднённым дыханием. Глядя на Мориса, забывшегося в тяжелом полусне, Фред откинулся на спинку стула, старась неспеша обдумать и оценить услышанное. То, что рассказал Морис, во многом проливало свет на его теперешний образ жизни. Но воспоминания о пережитом по вине Мориса не позволяли Фреду проявить сочувствие даже к такому обреченному, безнадёжно больному человеку, каким сейчас был его недавний "благодетель." Эти старые травмы непроизвольно выплыли из сознания Фреда, резко отбросив его в те времена, когда он жил на вилле у Мориса.
* * *
Первый настоящий дождь после длинного, изнуряющего лета, сопровождаемый раскатами грома и блесками молний, начался поздно ночью. Струи воды, подхваченные порывами ветра, настойчиво стучали в окна домов, принося с собой богатую гамму звуков. Эту симфонию разбушевавшейся природы Фред воспринял очень остро: он давно забыл стук дождя за окном. В камере звук дождя был другим: гулким, неразборчивым, искаженным толстыми бетонными стенами.
Шум воды, порывы ветра, шелест срываемой с деревьев листвы напомнили ему детство. Фред любил осень: под дождь ему обычно спалось уютно и без сновидений. Эти звуки создавали иллюзию спокойствия и умиротворения, нивелируя крики и ругань, почти постоянно присутствующие в квартире родителей.
Фред встал с постели, прошелся по дому, проверил, закрыты ли все окна, двери и жалюзи, потом потушил свет и, вернувшись к себе в комнату, забрался в постель.
Устроившись поудобнее, он начал перепрыгивать с канала на канал, пока не добрался до станции, транслирующей из Германии какой-то музыкальный конкурс. Длинноногие девицы, обнаженные чуть больше, чем того позволяли правила приличия, но меньше, чем хотелось бы зрителю, под руководством заметно полысевшего и обрюзгшего ведущего соревновались в вокале. Ведущий бегал по сцене, стараясь обратить на себя внимание зрителей. Но безуспешно. Девицы были далеки от совершенства в вокале, но смотреть на них было приятно. Лениво шевелящиеся мысли ни о чем не напрягали мозг. В таком приятном состоянии души и тела Фред незаметно для себя уснул.
* * *
Во сне пришла боль. Возникнув где-то сзади, она быстро нарастала, поднимаясь вверх, как струя сжатого воздуха. Труба, по которой шел этот сжатый поток, вибрировала, как будто была изготовлена из очень упругого материала. Вибрационные волны достигали корней волос на голове. От давления и боли черепная коробка готова была в любой момент лопнуть и разлететься на мелкие кусочки.
На пике очередной болевой волны Фред открыл глаза. Пока он спал, дождь прекратился. Сейчас комната была освещена лунным светом, проникающим снаружи через неплотно опущенные жалюзи. Что-то тяжёлое давило на спину Фреда, сковывало движения, мешало свободно дышать. В первый момент Фред не понял, откуда взялась эта тяжесть. Потом, сообразив, где находится источник боли, испугался. Испугался так сильно, что не мог ни сопротивляться, ни звать на помощь.
Но тут сработал звериный инстинкт самозащиты, неоднократно выручавший его ещё в детстве. Этот инстинкт развился и укрепился в тюрьме, где жизнь человека стоит дешевле очереди к телефону или сигареты, не говоря уже о куриной ножке, ложке творога, или чего-нибудь из скудного ассортимента тюремных фруктов и сладостей.
Несколько секунд Фред пролежал без движения, стараясь не спугнуть противника. Затем, собравшись с силами, резко выгнул спину. Этим неожиданным и сильным броском он сумел сбросить оккупанта на пол.
* * *
Фред методично работал кулаками, старясь покрыть ударами всю поверхность тела противника. Те места, куда не доставали руки, получали свою порцию пинков ногами.
Внешне Фред был спокоен. Он не транжирил энергию на слова, не тратил время на выяснение причин злодейства. Его противник, очевидно не ожидавший такого решительного отпора, за все время экзекуции тоже не произнес не слова. Он лишь тихо стонал, закрывая руками промежность. Это самое чувствительное место Фред оставил на "закуску," зная, что сильный удар в область половых органов может вызвать болевой шок и потерю сознания. А это пока не входило в его планы. Перед глазами Фреда стоял красный туман, в котором, как в немом кино, медленно двигались чужие лица. Физиономии были искажены злобой, глаза выпучены, рты разинуты в крике. Эта портретная галерея навсегда сохранилась в памяти: так его сокамерники, всем скопом избивали своего собрата, того, кого считали доносчиком.
Из такой бойни живыми, обычно, не выходили. Иногда жертве удавалось разок крикнуть в надежде быть услышанным за дверью камеры. Но, как правило, под рукой всегда была подушка: "непослушному" плотно закрывали рот и нос, тем самым перекрывая доступ воздуха. После этого жертва уже не сопротивлялась.
Однажды Фред был свидетелем такой разборки. Его сокамерники, сбросив в угол ещё не остывшее тело, собрались на короткую сходку: нужно было решить, кто возьмет на себя очередное "мокрое дело." Обычно его "вешали" на кого-нибудь из тех, кому лишний труп уже сильно повредить не мог, тот, кто уже имел несколько пожизненных сроков. Для такого заключенного убийством больше, убийством меньше особого значения не имело.
Когда Фред на секунду остановился, чтобы перевести дух, то увидел, что бьёт по мягкому бесчувственному мешку. Очевидно, противник уже несколько минут был без сознания. В таком положении продолжать "урок нравственности" не имело смысла.
Оставив Мориса лежать без сознания, Фред автоматически оделся и спустился вниз. На столике в салоне он нашёл початую бутылку коньяка. Наполнив стакан до краёв, он выпил его залпом и, усевшись в кресло, закрыл глаза.
* * *
Потом был арест, камера предварительного заключения в полицейском участке, короткое следствие и быстрый суд. Об этом процессе Фред не мог вспоминать без содрогания. Ему хотелось лишь одного, чтобы всё это, наконец, кончилось, чтобы адвокаты перестали копаться в грязном белье и смаковать подробности. Вначале он слушал обвинителя невнимательно, не очень вдаваясь в подробности того, что говорил защитник, предоставленный ему государством.
Но в какой-то момент Фред всё-таки очнулся и понял, что вокруг него плетется сеть хитро подтасованных фактов. По версии обвинения это он преднамеренно заразил своего сексуального партнёра смертельной болезнью. Если суд вынесет такой приговор, это грозило ему длительным сроком. Только благодаря настойчивости и скрупулёзности судьи правда всё-таки всплыла на поверхность. В итоге Фред получил срок только за нанесённые Морису физические увечья.
В тюрьме время для Фреда не прошло даром. Он прошёл подробное медицинское обследование и был поставлен на учет в клинике инфекционных болезней. Сейчас, несмотря на наличие в организме смертельно-опасного вируса СПИДа, его состояние здоровья оставалось стабильным. Вирусоносительство, нависшее над его головой, как Домоклов меч, могло в любую минуту превратить его из хотя бы внешне здорового человека в безнадёжно больного. Сейчас Фреду оставалось лишь неукоснительно выполнять врачебные рекомендации, не пропускать врачебных проверок, молиться и надеяться на лучшее.
* * *
Оленьку вызвала к себе на беседу начальница тюрьмы. В кабинете вместе с хозяйкой зоны уже сидела социальная работница. Ее лица не было видно из-за творческого беспорядка на голове. Такой же беспорядок, но абсолютно не творческий, был у этой девицы и в голове. Свидетельством тому были невпопад брошенные во время беседы фразы. Присутствовала тут и врач – дородная дама, создающая своими габаритами атмосферу своей значимости в решении стоящей перед собравшимися задачи.
Девушка вошла в кабинет и, вежливо поздоровавшись, остановилась в ожидании.
– Разговор предстоит долгий, так что располагайся поудобнее.» От этих слов у
Оленьки внутри стало холодно, застрявший в горле льдинка перекрыла доступ воздуха. Лишь после дюжины судорожных глотков девушка почувствовала, как спазм отступил, позволив воздуху вновь свободно проникать внутрь. Обратившись в слух, Оленька повернулась лицом к начальнице тюрьмы.
– Так вот, девочка, – начала разговор "хозяйка зоны", – расскажи-ка нам о своих родственниках и друзьях.
Оленька уже не раз подробно излагала тюремной администрации свою биографию: учёба, работа, случайные знакомые и приятельницы, не сыгравшие существенной роли в её жизни, близкая подруга Диана, обитающая в соседнем вагончике. Все, что происходило в ее жизни с момента ареста, даже при большом желании скрыть было невозможно.
Оленька попыталась угадать, что кроется за очередным всплеском интереса к её уже прилично замусоленной биографии, но не смогла:
– Вы же и так все обо мне знаете. У вас ведь давно всё запротоколировано. А добавить мне нечего.
– Это, конечно, так, – раздался из угла голос социальной работницы, – но мы бы хотели знать, есть ли у тебя здесь, в стране, родственники, которые хотели бы навестить тебя в тюрьме.
– Скорее всего, это очередная ошибка, – подумала Оленька про себя. А вслух сказала:
– Родственников у меня вообще нигде нет. А даже если бы и нашлись такие, никто не знает, где я.
– Тем более странно, – медленно, как бы про себя, проговорила врачиха.
– А что, собственно, случилось? – Оленьке стал надоедать этот разговор шарадами. Через полчаса по радио начнётся урок грамматики, и ей не хотелось его пропускать.
– Дело в том, что к нам поступила просьба от постороннего лица, который хотел бы тебя навестить, – ошарашила Оленьку начальница.
Если бы в этот момент раскрылись небеса, выплеснув на землю ливень, ставший началом всемирного потопа, это поразило и испугало бы Оленьку меньше, чем услышанная новость. Известие о том, что кто-то хочет с ней встретиться, пригвоздило девушку к стулу, заклинило сознание, временно парализовав все чувственные сферы мозга. Чей-то незнакомый голос повторял где-то внутри одну фразу: "Неужели это возможно, что он..."
Она очнулась лишь, когда докторесса слегка пошлёпала её по щекам.
– Ну, ну, успокойся, ничего не произошло. Если ты кого-то боишься и не хочешь, чтоб тебя навещали в тюрьме, этого не случится. Мы хотели лишь выяснить, о ком может идти речь, кто собирается наведаться к тебе в гости.
Оленьке хотелось крикнуть:
– Нет, нет, я знаю, кто это, и я хочу его видеть сейчас, немедленно.
Но вместо этого она попросила:
– Я бы хотела поговорить с глазу на глаз с начальницей тюрьмы.
В ее глазах читались просьба, мольба, надежда.
Начальница на минуту задумалась, как бы решая, как поступить, затем распорядилась:
– Оставьте нас на несколько минут вдвоём, но не расходитесь, совещание еще не закончилось.
Оленька не смогла бы объяснить, почему выбрала для этого разговора именно начальницу, а не, скажем, врачиху или социальную девицу. Она надеялась, что этот разговор с глазу на глаз хоть как-то прояснит ситуацию. Набрав в лёгкие побольше воздуха, она приготовилась начать исповедь. Но начальница заговорила первой:
– Не нервничай, девочка. Я хочу знать, что у тебя на душе, как ты мыслишь своё будущее.
После этих слов Оленька моментально успокоилась. Она подробно рассказала начальнице, как впервые на приёме в клинике инфекционных болезней увидела этого незнакомого мужчину, поведала своей собеседнице, что начала учить язык только для того, чтобы, если представится такая возможность, побеседовать с незнакомцем. Её глаза дополняли то, что она не могла выразить словами. Начальница тюрьмы слушала молча, не перебивая. Когда Оленька закончила свой рассказ, начальница обратилась к ней с вопросом:
– Тебе бы хотелось его увидеть?
Оленька молча кивнула.
– Конкретно пока ничего обещать не могу, но постараюсь помочь. Заранее предупреждаю, мы проверили данные твоего "воздыхателя" – у него в прошлом две отсидки. Статьи не серьёзные, но формально нужно специальное разрешение для допуска в тюрьму, тем более, что вы не родственники. У тебя к тому же нет гражданства, ты иностранная подданная, подлежащая высылке. Процедура получения разрешения может занять немало времени.
Оленька покинула кабинет начальницы, не зная, радоваться или печалиться. С одной стороны, эта неожиданно появившаяся надежда на встречу заставила её сердце биться чаще и громче; при этом из сказанного начальницей вытекало, что надеяться почти что не на что. Но если не надеяться, то и жить не стоит...
* * *
Эпилог: Под Дамокловым мечом.
"Вдоль дороги всё не так,
а в конце подавно..."
(В. Высоцкий).
Сновидения – более или менее яркие и сложные события, картины, живые образы, периодически возникающие у спящего человека в результате деятельности нервных клеток, остающихся во время сна активными.
(Советский энциклопедический словарь. 1982 год.)
* * *
Прошёл год, то есть ровно 365 дней и столько же ночей (год, в течение которого происходили описываемые события был не високосный). Каждые сути состояли, как водится, ровно из 24 часов, а каждый час, в свою очередь, вмещал только 60 минут, любая из которых делилась точно на 60 секунд. Все было так, как во все прошедшие и последующие годы, месяцы, недели и дни.
Каждый из наших героев ощущал время по-своему: для одних минуты ползли медленно и часы были непомерно растянуты; месяцы же, наоборот, пролетали молниеносно и завершались, не успев начаться. Для других время уже не имело значения: их вчерашний день ничем не отличался от сегодняшнего, а завтрашний от позавчерашнего.
* * *
Во сне звонил телефон. Звонил настырно и сердито. Еще не проснувшись, Оленька постаралась дотянуться рукой до телефона, в надежде прекратить эту акустическую пытку.
Но осознав, что добраться до телефона ей не удастся, девушка просыпалась с ощущением, что упустила что-то очень важное, возможно, самое главное в жизни. После каждого такого сна она на долгие часы впадала в беспокойство.
* * *
Фред, как и следовало ожидать, получил отказ на просьбу о свидании с Оленькой. Но отступать он не собирался. Будучи от природы человеком упрямым, он продолжал писать ходатайства и ходить по инстанциям, не сомневаясь, что в конце-концов добьется своего. Бюрократическая машина работала медленно, её колёса вертелись со скрипом, то приближая Фреда на шаг к цели, то отбрасывая на два назад. Как и Оленька, он чувствовал, что впервые в жизни судьба подарила ему уникальную возможность стать счастливым. И этот шанс упускать было нельзя.
Пройдя семь кругов административного ада, исписав горы бумаги, Фред, в конце-концов, добился разрешения навещать Оленьку в тюрьме. Теперь он приходил к ней на свидание регулярно дважды в месяц. Этих встреч оба ждали с нетерпением. Со стороны было странно смотреть, как они целый час сидят, молча улыбаясь друг другу.
* * *
Дело о "куриной ножке" получило широкую огласку не только в тюремном мире. Информация об инциденте проникла в прессу, потом несколько дней злополучную куриную ножку "обгладывало" телевидение.
При дележе традиционной субботней курицы Диана, видя, как "смотревшая на неё" куриная ножка оказалась в тарелке у стоящей перед ней девицы. Обратив вилку в орудие борьбы, она ткнула ею обидчицу в бок. Ручка вилки была хорошо заточена и отполирована, а девица – миниатюрна и худосочна. В результате вилка вошла глубже, "чем следовало", пробив брюшную аорту. Смерть "соперницы" наступила мгновенно.
Суд признал Диану Николаевну Мышкину виновной в непреднамеренном убийстве, осудив её на 6 лет тюремного заключения. Став полноправной уголовницей, Диана перебралась из вагончика в барак, в котором обитали "дамы в больших сроках."
На новом месте ей открылось широкое поле деятельности. Быстро подмяв под себя вчерашних фавориток барака, Диана стала "паханом." Сейчас её лесбийские наклонности проявились во всей красе. Каждая вновь поступившая девица обязана была предстать пред светлые очи Димыча, которая решала, оставить ли новенькую "в подругах" или отослать от себя подальше.
* * *
В одно из посещений Фред сделал Оленьке предложение, которое она приняла без колебаний.
И вновь началась бумажная волокита. Процедура усложнялась тем, что Ольга Ивановна Крысенко была иностранной подданной, содержащейся под стражей в связи с незаконным пребыванием на территории чужого государства и подлежала депортации.
Для того, чтобы можно было узаконить их отношения, прежде всего следовало добиться для Оленьки гражданства. Но получить гражданство Оленька не могла, посколько попала в страну нелегальным путём. А претендовать на гражданство, не будучи замужем за гражданином этой страны, было невозможно. На этом круг замыкался. И все начиналось сначала.
Оказавшись в этой юридической мышеловке, Фред впервые пожалел, что не может обратиться за советом к Морису. Пришлось искать адвоката, компетентного в вопросах гражданства и браков с иностранными подданными. Он снова начал писать просьбы, которые натыкались на полное безразличие и отсутствие интереса к содержанию поданой петиции. Никто не хотел брать на себя решение вопроса, по которому не было однозначных инструкций. Бюрократический механизм скрипел, сопротивлялся как мог, не желая вынести вердикт по такому "скользскому" вопросу, как брак бывшего заключённого с иностранкой, да к тому же находящейся в тюрьме и ожидающей депортации.
* * *
Однажды утром Оленька проснулась с ощущением, что обстановка вокруг нее изменилась. Скорее всего это был лишь плод её фантазии и измученного долгим ожиданием воображения. Эти изменения были невидимы глазу и неразличимы на слух. Только очень тонкочувствующая, восприимчивая душа могла интуитивно зафиксировать эти изменения.
Несмотря на то, что в тот день все было как обычно, ощущение свободы и легкости не покидало Оленьку ни на минуту. Приподнятое настроение не исчезло и на второй день. Потом эйфория немного отступила, но ожидание праздника не исчезло.
Спустя неделю её вызвали в администрацию тюрьмы и попросили написать просьбу на получение гражданста. Такую просьбу она подавала уже неоднократно, но всякий раз безрезультатно. На этот раз ею владело чувство оптимизма.
* * *
Как впоследствии рассказывал Фред жене, дело сдвинулось с мёртвой точки лишь после того, как он обратился за помощью к главе "русской фракции" в парламенте. На этот раз его просьба была услышана. Моментально нашлись и внемлющее "ухо" и "рука," поставившая нужную подпись, и "зоркий глаз," проследивший, чтобы бумага попала куда следует в предельно сжатые сроки.
* * *
Став полноправной гражданкой, Оленька вышла на свободу. Сейчас молодые люди смогли, наконец, оформить свои отношения. Несмотря на те жесткие рамки, в которые оба были поставлены смертоносным вирусом, их дом был наполнен теплом и любовью.
Шло время. Оленька и Фред регулярно посещали ту инфекционную клинику, где состоялась их первая встреча. Болезнь дремала, но в любой момент могла пробудиться, сделав одного из них безнадежно больным. И тем не менее жизненный потенциал супругов был необычайно высок: они стремились прожить каждый из отпущенных им дней по максимуму, сознавая, что таких дней у них осталось совсем немного.
* * *
"Телефонный" сон тревожил Оленьку всё реже и реже. Эти звонки были уже не такими резкими и пугающими. Она не просыпалась в холодном поту с сильно бьющимся, готовым выскочить наружу сердцем. Иногда во сне она видела себя в постели с консулом, а проснувшись, чувствовала, что изменила мужу. К сожалению, влиять на сновидения было не в её силах. Следовало лишь надеяться, что со временем и этот сон потеряет свои яркость и остроту, а затем и вовсе исчезнет. Для этого нужно было много времени, море терпения и океан душевного тепла. Ей оставалось лишь терпеливо ждать, сильно верить и надеяться на лучшее. Эту веру и надежду давал ей Фред своей любовью и неустанной заботой.
Конец.
Израиль.
12.1999. – 12.2001.