А счастье было так возможно... 10

               
                Глава 10. Ликбез.


                Учиться, учиться, учиться...               
                (В.И. Ульянов – Ленин)

«Ликбез – ликвидация безграмотности (см. Ликвидация неграмотности) – массовое обучение населения грамоте – умению читать и писать.
В дореволюционной России (по переписи населения 1897 года) было лишь 28,4% грамотных в возрасте от 9 до 49 лет.
В СССР грамотные составляли:
                в 1926 году - 56,6%;
                в 1939 году – 87%;
                в 1970 году – 99,7%;
                в 1979 году – 99,8%».
                (Советский энциклопедический словарь 1982 г.).

                *   *   *

Политико-лирическое отступление, или первый сон Вождя Мирового Пролетариата, являющийся естественным дополнением к четвёртому сну Веры Павловны.
       (Вера Павловна – главная героиня утопического романа Н.Г. Чернышевского "Что делать?")


    Пролетарий номер один имел мечту. Когда после трудового дня он погружался в короткий сон, тесно прижавшись правым боком к левому боку своего верного товарища по партии и революционной борьбе, его мозг отправлялся бродить по бескрайним просторам ночных фантазий. Чаще всего он видел один и тот же сон:
    Высоко в чистом прозрачном небе парит розовое облачко. С высоты птичьего полёта хорошо видны поля, покрытые зеленеющими всходами. Улыбающиеся люди самозабвенно косят доходящую до пояса изумрудно-зелёную траву. Намахавшись косами до седьмого пота, эти маленькие человечки устраиваются на отдых. Но вместо того, чтобы достать из котомки традиционные ломоть чёрного хлеба, луковицу, замызганный стакан и бутыль самогона, косари-колхозники с нетерпением ждут, когда бригадир вытащит из-за пазухи завёрнутую в чистую тряпочку Книгу. Это будет или "История мирового революционного движения" (с картинками), или "Наглядное пособие по борьбе с классовым врагом." Бережно устроив это сокровище на коленях, бригадир продолжит чтение с того места, где они остановились в прошлый раз. Во взглядах этих неотёсанных мужиков отчетливо виден их неподдельный интерес к знаниям: сейчас для них нет ничего важнее, чем удовлетворение интеллектуального голода.
    Эти темные неграмотные крестьяне, только вчера освободившиеся от гнёта помещиков, пока не в состоянии самостоятельно удовлетворить свои растущие потребности в знаниях. Ведь одно из тяжёлых наследий царского режима, оставленное в наследство молодой Советской Республике от гибнущего в пожаре революции буржуазного строя, – это почти поголовная неграмотность населения. Как можно хорошо возделывать поля, умело ходить за скотиной, не имея возможности по вечерам насладиться хорошей книгой. Ведь в Книге собрана вся мудрость человечества, так необходимая и земледельцу, и кухарке.
    Пробуждение от такого сна всякий раз бывало мучительным. Вождь просыпался хмурым, долго сидел на краю койки с закрытыми глазами, опустив ноги на пол. Он знал, что стоит ему открыть глаза, как эти картины с читающими крестьянами исчезнут; исчезнет и кухарка, листающая между кастрюлями и сковородками книгу о принципах новой государственности.
    Заслышав шум в спальне хозяев, на пороге возникала горничная Машка. Своим появлением она вдребезги разбивала сонные иллюзии Вождя. Эта ещё не старая, пышущая здоровьем баба с постоянной улыбкой на губах, к стыду Вождя, была неграмотной. Молилась она без молитвенника, вызубрив еще в детстве все молитвы наизусть. Слова молитвы отпечатались в её памяти, как глубокие трещины, покрывшие землю после многолетней засухи. В тех редких случаях, когда Машке приходилось ставить где-нибудь свою подпись, она всегда просила хозяина прочесть и растолковать ей содержание написанного, а затем, окунув большой палец в склянку с чернилами, ставила вместо подписи в правом нижнем углу документа жирный чернильный отпечаток. Но Вождь не сердился на Машку: ее кулинарный талант и постоянное стремление к чистоте и порядку в доме с лихвой компенсировали ее вопиющую неграмотность.
    В то осеннее пасмурное утро Вождь пробудился в особо дурном настроении: надсадно ныли старые шрамы, в мочевых путях нестерпимо жгло от подхваченной ещё в гимназические годы и непролечённой гонореи – наследие проклятого, растлевающего душу и тело капитализма. На душе было холодно и противно. К счастью, перед глазами возникла Машка, принеся с собой запах свежевыпеченных к завтраку плюшек.
    От ощущения близости этого существа настроение Вождя моментально улучшилось. Он почувствовал, как в его сонных и бесцветных глазах появился живой жадный блеск. Кровь забурлила и побежала быстрее, разнося по телу так необходимый ему адренилин.
    Остановись, читатель! Я уже вижу, как твои тонкие губы искривила плотоядная улыбка, а в глазах появился пошлый сексуальный блеск, слышу словечки, которыми ты готов заклеймить Вождя Мирового Пролетариата.
    Остановись! Он не такой, как все остальные. Он – Вождь. Сейчас перед его мысленным взором появилась Цель: обучить Машку грамоте. Он искренне верил, что, научившись читать, писать и связно выражать вслух свои мысли, Машка сможет, отставив на время в сторону домашние дела, стать министром в его новом революционном правительстве.

                *   *   *

    Для общения со Всевышним человеку не нужны слова. Он может контактировать с Господом взглядом, мыслями, чувствами и открытым сердцем. Для общения же между собой таким низменным существам, как люди, требуется другое. Человеческий язык – понятие неоднозначное: чем больше на Земле больших и малых народов – тем больше на планете языков и наречий. При всём своем многословии человеческие особи не в состоянии понять друг друга: язык, предназначенный для сближения людей, стал основной преградой в общении между ними, барьером, через который люди часто не в состоянии перешагнуть.
    До сих пор незнание языков не очень мешало Оленьке в повседневной жизни. Для общения с товарками ей хватало родного языка. Когда возникала необходимость контакта с начальством, всегда находился добровольный переводчик, готовый оказать содействие, тем самым сунуть нос в чужую жизнь. Но сейчас, когда ей до смерти хотелось пообщаться с незнакомцем из амбулатории, это немота выросла в непреодолимую преграду.
    Оленька не могла отнести себя даже к собачьему племени, о которых говорят: "Всё понимает, только сказать не может." Пока её шансы на общение с незнакомыми людьми на несколько порядков отставали от возможностей любой беспородной псины.
    Девушка могла только улыбаться, пытаться выразить свои чувства мимикой и телодвижениями. Это никак не решало проблему невысказанных мыслей, незаданных вопросов и реакции на полученные ответы.
    Так что, как ни крути, а без учёбы не обойтись. Но где учиться и каким образом? Кто может дать ей тот минимум, при помощи которого она, если повезёт, сможет при встрече переброситься с незнакомцем несколькими фразами?
Поразмыслив, Оленька выработала свой путь изучения языка в условиях местной реальности Она надеялась, что если все сложится удачно, то спустя несколько месяцев сможет уже кое-как контактировать с окружающим миром.
    Пришлось идти к начальству и проситься на учёбу. Обычно в таких ситуациях руководство не только не препятствовало, а, напротив, поощряло инициативу заключённых. Уж лучше пусть учатся грамоте, чем сходят с ума от скуки и ничегонеделания, донимая персонал тюрьмы своими "шуточками".
    Начальство обещало удовлетворить Оленькину просьбу: как только откроется курс по изучению языка, ее зачислят в младшую группу.
    Следующим шагом в проекте "языкознания" должно стать "отпочкование". Не медленное, щадящее отделение, позволяющее при первых же трудностях вернуться в знакомую обитель, а тотальная ампутация. Хотелось верить, что процесс "вживания" в новую среду не будет очень травматичным и не закончится бегством. Только окунувшись с головой в мир чужих звуков, можно было надеяться приучить ухо к незнакомым словосочетаниям, когда услышанное перестанет восприниматься, как поток нечленораздельной брани. Хотелось верить, что со временем язык тоже научится выдавать на-гора незнакомые слова, а возможно и целые фразы. Окунуться в этот столь необходимый, но пока абсолютно чужой для нее мир можно было только в рабочей среде. И Оленька попросилась на работу.
    Спустя неделю она приступила к работе в маленьком цехе, расположенном в ветхом тюремном бараке в глубине зоны. Здесь занимались сборкой выключателей и розеток для электросети. Работа была несложная, по большей части механическая. Достаточно было усвоить с десяток простых операций и довести их до автоматизма, чтобы, выбиться в передовики производства. При этом голова в течение всего рабочего дня оставалась свободной. Все усилия можно было бросить на вживление в среду "инопланетянок."
    Сидящие за рабочими столами девушки ни на минуту не замолкали: звуковой фон в цеху полностью соответствовал задаче, которую Оленька поставила перед собой. Из окружающего ее беспрерывного гомона иногда удавлось выловить чётко звучащее слово или сразу несколько слов, а временами даже целую фразу. Самыми полезными для Оленьки были дебаты между товарками, когда спорщицы иллюстрировали свою речь мимикой или специфическими движениями (как-то: оплеуха, выброшенная вверх рука и выразительное покручивание пальцем у виска и т.п.). Оленька записывала русскими буквами услышанные слова, стремясь подобрать к ним смысловой эквивалент.
    Медленно, очень медленно, но её словарный запас всё-таки пополнялся.
Однажды она попробовала отреагировать на возникшую рядом с ней ситуацию, используя слова их своего арсенала. После произнесенной фразы вокруг наступила тишина, через минуту сменившаяся взрывом гомерического хохота, от которого ветхие стены мастерской заходили ходуном.
    Говорящая по-русски товарка, хорошо владеющая ещё двумя языками (она "мотала" первую десятку из отведённых ей 17 лет за убийство мужа), объяснила Оленьке, что, хотя её реакция на происходящее и была к месту, но сказано это было по-арабски. Такого «языкового богатства» Оленька от себя никак не ожидала. Случившееся натолкнуло её на мысль, что язык товарок, в который она так жаждет врасти, на самом деле далёк от того, на котором говорят жители этой страны вне тюремных стен. Но других возможностей изучения языка в её сегодняшнем положении не было. Приходилось быть непривередливой в выборе лекционного курса по лингвистике и продолжать грызть гранит науки на доступном уровне.
    Иногда между окончанием рабочего дня и вечерней проверкой Оленька заходила в местную "ленинскую комнату," где стоял телевизор. У некоторых жиличек в камерах были личные телевизоры. Для того, чтобы присоединиться к просмотру, следовало испросить разрешения хозяйки. Случалось, что, проходя по коридору, Оленька видела в открытую дверь камеры включённый телевизор. Она останавливалась на пороге в надежде, что её не прогонят. Иногда удавалось простоять так час или больше, иногда приходилось тут же покидать "кинозал." Это происходило обычно, когда кто-нибудь из зрителей в камере обращался к Оленьке с вопросом. Вполне вероятно, что это было абсолютно дружелюбное приглашение присоединиться к зрителям, но, не понимая сказанного, она предпочитала ретироваться.

                *   *   *

    Однажды в понедельник, случайно усевшись не на своё обычное место в цеху, Оленька оказалась рядом с круглосуточно включённым радиоприёмником. Это непреднамеренное переселение повлияло на судьбу девушки почти так же, как тот давный телефонный звонок подруги. Лившаяся из приемника музыка каждые полчаса прерывалась короткой сводкой новостей, за которой следовал блок рекламы. В начале каждого часа транслировались развёрнутые новости. Как правило, они повторяли уже прочитанную полчаса назад короткую сводку новостей. После новостей снова следовала реклама. Реклама воспринималась легче: ее текст был, обычно, зарифмована и сопровождался простой незатейливой мелодией.
    Сейчас Оленька старалась прийти в цех раньше других, чтобы занять место поближе к радиоприёмнику. Реклама повторялась по многу раз в день, её содержание не менялось неделями, а иногда и месяцами. К концу первого месяца работы девушка почувствовала, что постепенно переходит из категории глухонемых в разряд глухих частично.
    Медленно, неуверенно, спотыкаясь на каждом шагу, она всё-таки продвигалась вперёд. Как-будто кто-то ежедневно отколупывал по кусочку воска, которым все эти месяцы были залеплены ее уши. Чужие, абсолютно незнакомые, пугающие звуки сейчас начинали проникать внутрь.
    Следует отметить, что Оленька с детства обладала хорошим слухом. Сейчас это помогало ей правильно усваивать обороты речи и целые фразы. Обладая ограниченным запасом слов, она еще не умела правильно перевести незнакомое предложение, но повторить услышанное могла уже почти без ошибок. Строгий лингвист, несомненно, обнаружил бы в ее речи немало ошибок, но Оленьку это не пугало. Неувязки в грамматике и стилистике следовало отнести за счёт уровня "профессорско-преподавательского состава" местного ликбеза. Все окружающие её товарки общались между собой на странной смеси как минимум двух, а зачастую и более языков. Неотъемлемой частью их лексикона были фразы из русской "матерной лирики". Даже не понимая их смыслового значения, девушки чётко знали, как эти выражения могут усилить эффект сказанного. Внутри тюремных стен матерной терминологией пользовались часто и с удовольствием.
    Этот народный фольклор немного скрашивали фразы, запавшие в память девушки из рекламных радио блоков. Тексты рекламы были совершенно бесполезны в ее нынешней среде обитания. Они отпечатывались в Оленькином мозгу сами по себе, помимо её воли и желания.
    Теперь Оленька уже могла подойти к хозяйке телевизора в камере и не путаясь в словах и не краснея от стыда за свою безграмотность, попросить разрешения посмотреть передачу. Такая просьба обычно не встречала отказа. Благодаря этому Оленькины возможности изучения языка значительно расширились: в дополнение к сухой говорящей радиокнижке у нее появилась книжка с картинками. Лучше всего, когда удавалось посмотреть мультфильм или передачу для детей. В этих программах язык был не сложный, а картинки иллюстрировали услышанное.
    Постепенно ее уши почти полностью раскрылись, а язык стал гибким и подвижным. Появилась реальная возможность хотя и минимального, но контакта с окружающей средой. Оленьку продолжали пугать иероглифы, нарисованные на доске объявлений в жилом бараке. Панический страх, который она испытывала, глядя на газету, продолжал сопровождать ее в повседневной жизни.

                *   *   *

    На доске объявлений появился неровно пришпиленный листок, в котором сообщалось об открытии начального курса обучения языку. Все желающие приглашались записаться на учебу у социального работника.
    Назавтра Оленька с утра поджидала своего социального куратора у её кабинета. Девушке казалось, что от того, удастся ли ей попасть на этот курс, зависит вся её дальнейшая судьба.
"Социальная дама" явилась на работу с опозданием на сорок минут. За эти нескончаемые минуты ожидания Оленька совсем извелась: то ей представлялось, что её товарки перехватят "социалку" на ступеньках при входе в тюрьму и, отталкивая друг дружку, будут умолять записать их на учёбу. Она боялась, что все места на этом курсе уже давно заняты, и теперь придётся неизвестно сколько ждать, пока откроется новый класс. Каждая минута опоздания девицы, в чьих руках было руководство ликбезом, с новой силой подстегивали Оленькину фантазию. Ей казалось, что на самом подходе к тюрьме на "хозяйку образования" наехал грузовик и теперь её бездыханное тело лежит у тюремных ворот. В связи с таким трагическим событием учёба, естественно, будет отменена.
    Наконец, Оленька увидела, как по тюремному двору медленно плетется "социальная девица." На ней были неизменные синие брюки и болтающаяся, как на вешалке, рубаха голубого цвета с погонами. Для этой малохольной дамы погоны были чересчур тяжёлыми. Они постоянно тянули рубаху назад, а сами всякий раз оказывались где-то на уровне лопаток. Подтянув рубашку, она водворяла свои железные признаки власти обратно на плечи. Но через несколько минут все начиналось сначала. Девица выглядела такой усталой, как будто всю ночь тяжело работала.
– А кажется, что не замужем, – автоматически подумала про себя Оленька, затем раскрутила мысль:
– Может быть потому и выглядит такой усталой.

                *   *   *

   Как выяснилось через несколько минут, опасения Оленьки были напрасны: она оказалась первой и единственной претенденткой, добровольно записавшейся на учёбу. Ещё девять девиц затолкали в класс добровольно-принудительно: кому-то обещали рекомендацию на досрочное освобождение, кому-то пригрозили лишением отпусков и визитов родственников. В сложившейся ситуации такие санкции были необходимы: для того, чтобы открыть класс, требовалось набрать минимум десять учениц.
    Когда же, наконец, можно было начинать учебу, наступили праздники. Это почти на месяц отодвинуло открытие курса, которого Оленька ждала с таким нетерпением. Но всему на свете, как известно, приходит конец. Закончились и праздники. За это время помещение, в котором должны были проводиться уроки, привели в порядок. Учёбный год началася.

                *   *   *
   
    Тот, кто не был знаком с учительницей лично, мог запросто спутать её с социальной работницей. Их можно было принять за однояйцевых близнецов: те же взлохмаченные пакли волос неопределённого цвета, одинаковые фигуры без выпуклостей спереди и сзади (может быть, их сильно гладили любящие родители в детстве, иногда даже утюгом), тусклые глаза без признаков интереса к жизни и без намёка на эмоции. Голоса у обеих были тонкими, писклявыми, готовыми в любой момент сорваться на крик. В ответ на рассказ о поломанной жизни и исковерканной судьбе какой-нибудь заключенной социальная работница могла с легкостью затопить кабинет слёзами. Учителка была способна долго плакать крокодильими слезами, если кто-нибудь из учениц неправильно напишет простое слово. Реакцию обеих предсказать было невозможно, так же как невозможно было определить движущие механизмы их эмоциональных порывов. Скорее всего поведение девиц находилось в прямой зависимости от буйства или затишья на гормонональном фронте и не имело ничего общего с происходящими вокруг них событиями.
В таком закрытом заведении, как тюрьма, "социалка" и "училка" обычно ходят в подружках. Варясь в этом специфическом котле, незамужние девицы в возрасте "прогрессирующего девичества" с каждым годом теряют надежду на устройство своего семейного очага. Помимо служебных отношений их объединяет общая цель – замужество. Любая появившаяся на горизонте особь мужского пола моментально превращает этих подруг-коллег в ярых соперниц, готовых всеми силами бороться за свою пайку счастья.
   На сей раз обязанности каждой из них были чётко разграничены. Социалка записала девиц на учебу, учителка приняла их в своё лоно. Между ними была полная гармония и трудовая преемственность. Каждая из них была заинтересована в этом процессе: социалка избавлялась от "трахательниц мозгов" хотя бы на несколько часов в день, учителка должна была доказать обществу свою полезность: всё-таки лучше учить грамоте десяток девиц в тюрьме, чем зайти в класс к 40 обормотам, часть из которых на каком-то этапе всё равно будут восполнять пробелы образования в тюремном ликбезе.
   Социальный работник по роду своей деятельности является той «жилеткой, в которую плачут.» Такие "профессиональные жилетки" изготовляются на заказ из специального материала: изнутри они непромокаемые, поэтому чужие слёзы не доходят ни до сердца, ни до души. Снаружи этот материал впитывает все изливающиеся на него потоки слёз, тем самым создавая чёткую иллюзию профессионального участия обладательницы "слезной жилетки" в судьбе страждущих и нуждающихся.
Для того, чтобы ежедневно выслушивать чужие беды, девушки учатся 3 года, а самые одарённые особи ещё 2 дополнительных. Раньше или позже, но все они покидают стены храма науки с документом, удостоверяющим их право работать «плакальщицами». Одновременно ВУЗ снабжает выпускниц четкими инструкциями о том, как вести себя, чтобы не утонуть в слёзном море.
    За годы трудовой деятельности "жилетка" разбухает от пролитых в неё слёз. Эти бесконечные слезные потоки приводят в негодность ту красивую жилетку-униформу, которую получили выпускницы университетов вместе с дипломом. Пропорционально литрам впитанных слёз увеличивается и ее вес. Как правило, к закату трудовой деятельности на ниве спасения заблудших душ разбухшая жилетка достигает неимоверных размеров и становится неподъемной. При этом непромокаемый слой внутри лишь укрепляется (ни в коем случае не изнашивается), так что, если в начале пути глупый, только что вылетевший из золотой клетки университета молодой специалист иногда выходил с работы в мокром исподнем, зрелой ядрёной социалке это не грозит. С годами между профессиональной жилеткой и душой ее хозяйки встает толстая стена цинизма и безразличия.

                *   *   *

    Наконец Оленька оказалась, за партой. Прилежная ученица, привыкшая с детства к дисциплине и аккуратности, она в первый день занятий появилась в классе раньше всех и заняла место за передним столом. Остальные девицы уселись подальше, стремясь, чтобы учеба не отвлекала их от дел и не мешала общению.
    Учёба продвигалась быстро. Товарки не мешали учиться, не вмешивались в ее контакты с учителкой. Напротив, они всячески поощряли это общение: Оленька "занимала" учительницу своими вопросами. В результате этого у последней не оставалось ни времени, ни желания бороться с пассивным негативизмом остальной части класса. В итоге они притёрлись друг к дружке и отношения между ними потеплели. Всё-таки приятно, когда твои, хотя и минимальные усилия находят отклик у тех, на кого они направлены. Возможно впервые за всё время своей педагогической карьеры учительница почувствовала, что учить человека грамоте – занятие приятное, благодарное и даже приносящее плоды.
    Оленька продолжала слушать радио, при любой возможности смотреть телевизор и аккуратно выполнять домашние задания. Звуковые помехи, до отказа заполняющие внешний мир, постепенно превратились в понятные звуки. Язык уже не застревал во рту, слова, которые еще недавно с трудом вываливались наружу, теперь выскакивали бодро, как солдаты-новобранцы на утреннюю поверку. Мир открылся для общения.
    Лишь одно было не ясно: не пропадут ли даром все приложенные усилия, удастся ли Оленьке в её подневольном положении применить эти знания с той целью, для которой они были приобретены. Но это было уже не в её власти. Следовало молиться, уповать на судьбу и надеяться на счастливую звезду.

                *   *   *