Из изложенного в предыдущей главе можно понять почему я начинаю свой рассказ о водоемах с Нарочи, потому что для меня это не просто озеро, пусть даже самое большое и красивое. Для меня это эпоха, период становления рыбаком и человеком в целом и не будь его в моей жизни, уверен, я был бы совершенно другим.
Что же представляла собой Нарочь в шестидесятые годы прошлого века? Людей, впервые вышедших на берег озера, оно поражало своими необъятными просторами, красотой окрестностей, кристальной чистотой воды. Не даром в одной из белорусских пьес, где описывается рай, есть такие слова: «Пейзажи там, как на Нарочи». В ясную погоду с северного берега можно было увидеть противоположный, а когда влажность была высокой водная гладь сливалась с горизонтом и озеро казалось беспредельным, становилось похожим на море. В штормовую погоду на озере поднималась волна с белыми барашками, сравнимая с морской и опасная для лодок с плохой мореходностью. На конце полуострова Коса красовалась могучая одиноко стоящая сосна, видимая практически с любой точки Нарочанского побережья, а на холме полуострова стояла высокая деревянная вышка – геодезический знак, на которую мы лазили с дрожью в ногах, поскольку часть ступеней деревянной лестницы отсутствовало, а оставшиеся шатались, грозя отвалиться. С нее можно было обозревать, как само озеро, так и сосновые боры, окружающие его, изобилующие грибами и черникой, наполняющие воздух целебными фитонцидами.
Наиболее обжитым был северный плес: на побережье располагались деревни Черевки, Купа, Урлики, Степенёво, Наносы; чуть дальше от воды – Сырмеж, Кобыльники и другие. Из рекреационных объектов тогда существовали только санаторий «Нарочь», одноименные Дом отдыха и турбаза, спортлагерь Белгосуниверситета и ряд объектов на Большом плесе. Мониторинг за состоянием озера и окружающей его Природы осуществляли био- и метеостанция, а так же лесничество.
Работал рыбзавод, выпускавший из местного сырья, которое добывали, регулярно выходящие на лов на больших черных челнах рыболовецкие бригады, вкуснейшую продукцию: угря копченого, угря в желе, частик, плотву и окуня холодного копчения и другие деликатесы. По озеру ходило два теплохода «Сильный» и «Смелый», совершая обзорные экскурсии с заходом и высадкой на остров Выспа. Еще раньше по озеру ходил другой теплоход «Нарочь», который в одну из суровых зим озеро раздавило льдом и он долго ржавел возле берега рядом с турбазой.
Несмотря на то, что автодорога до Нарочи из Минска была очень узкая и плохая, кое-где еще мощеная булыжником, по ней регулярно ходил старинный «Икарус» с двигателем в специальном заднем аппендиксе. Полз он из Минска четыре с половиной часа, зато самолет долетал сюда за сорок пять минут и садился на травяное поле возле Купы, сейчас застроенное новым микрорайоном. Помню свой первый полет на АН -2. Самолетик после взлета в Минске сильно ревел мотором и вибрировал, пока мы не долетели до озера. Над ним, готовясь к посадке, пилот сбросил газ и в наступившей, очень контрастной, тишине самолет стал резко снижаться, планируя и создавая особую легкость в теле, что было похоже на падение и здорово взволновало пассажиров. А еще раньше на Нарочи была узкоколейка с паровозиком и вагонами, от которой осталась только еле различимая насыпь.
Как видите, цивилизация не обошла стороной эти райские места в те времена и очень жаль, что сейчас много хорошего из того, что раньше было создано, безвозвратно утеряно. Я нередко бываю на Нарочи по долгу службы, наблюдаю происходящие изменения и не узнаю многие, до боли знакомые с детства места, что не вызывает у меня положительных эмоций, а только тоску по ушедшим навсегда прекрасным временам. Однако, мы о рыбалке и посему, постараюсь придерживаться темы, отступая от нее только в случаях острой необходимости.
Что же такое Нарочь, как водоем? Это крупнейшее в Беларуси озеро ледникового происхождения, площадью около восьмидесяти квадратных километров, достаточно глубокое и с очень чистой водой. Конкретнее: длина озера почти тринадцать километров, глубина до двадцати пяти метров, прозрачность до семи метров. Полуостров Коса в районе деревни Наносы делит озеро на два плеса – северный - Малый и южный – Большой. Сразу оговорюсь, что мною хорошо изучен Малый плёс, поскольку рыбачил я, в основном, на нем, хотя неоднократно случалось ловить и на Большом. Прибрежный подводный рельеф от Черевков до Наносов я знал досконально: глубины, донную растительность, гряды и впадины на дне и где какая рыба обитает. Биостанция – моя база, находилась на северо-западном берегу в районе деревни Урлики и все интересные точки Малого плеса были в часовой доступности от нее на веслах.
Какую же рыбу мне приходилось ловить на Нарочи?
Начну со своей любимой – щуки.
Если на других водоемах я ловлю ее спиннингом в заброс, то на Нарочи более эффективна ловля ее троллингом, по старому – на дорожку. Дорожил я только на веслах, с мотором не приходилось. В те далекие времена бензомоторы на Нарочи уже были запрещены, а об электро еще никто и не слышал. Ловил я, как правило, один и вопрос, как одному в лодке и грести и дорожить, решался так: сев на среднюю банку на весла, я разувался и, разогнав лодку, постепенно отпускал и придерживал катушку пальцами босой ноги, давая блесне разматывать лесу, а затем, размотав на необходимое расстояние, ставил на тормоз. О поклевке или зацепе извещал треск трещотки «Невской» катушки, после чего следовала подсечка.
Признанным мастером ловли щуки, можно сказать, чемпионом был Чесь – местный мужик из Урликов, который на черном смоленом челне уплывал на рассвете в даль, а к часам восьми утра уже возвращался с парой – тройкой увесистых озерных красавиц. Ловил он тоже на дорожку, на крупную латунную или медную блесну, как мне удалось подсмотреть, но вот где конкретно он гонял свой челн мне разведать так и не удалось.
Я ловил тоже на желтые или медные колебалки, белые работали хуже. Думаю, не стоит напоминать, что о воблерах и резине в те времена не было и понятия. Особенно хорошо ловилась щука у меня на изогнутую винтом, старинную медную блесну. Гоняя ее параллельно с друзьями, у меня поклевок случалось значительно больше. Украли у меня ее, когда поленился забрать на зиму в Минск ящичек с блеснами и оставил его в съемной комнате до следующего лета. Интересно, что дрянные блесны оставили, а лучшие забрали. Такой раритетной блесны я больше не встречал за всю свою жизнь. Дорожил я по всему плёсу, но поклевок случалось больше напротив деревни Степенёво, хотя, и на полпути до Косы на грядах тоже неплохо клевало. Очень крупных щук на Нарочи мне ловить не доводилось, максимум до трех килограммов. Долгое время, дорожа, я допускал одну грубую ошибку, пока на нее мне не указал профессор А.С. Шуканов – декан биофака БГУ, с которым мы оказались в одной лодке. Он был опытнейшим спиннингистом и его мастер-класс был для меня-подростка откровением.
Сев с ним в лодку: я – на весла, он – на корму и распустив снасти, я погнал лодку как обычно, довольно быстро. Спустя минут десять Адам Семенович меня спросил:
- Ты что, всегда так быстро ходишь на веслах, когда дорожишь?
- В основном, да. С такой скоростью, - ответил я.
- Не гони. Надо медленнее.
- Так будет же цепляться за дно, за траву.
- Зато, поклевки будут. А так, не будет ни зацепов, ни поклевок.
Я стал грести вполовину медленнее, а он говорит:
- Надо еще медленнее.
Я еще больше стишил ход и тут на обе наши блесны, почти одновременно повесились щуки. Я был удивлен и подумал, что это случайность, совпадение, но оказалось, что это не так. В тот день, еле передвигаясь по озеру и ловя накоротке – не выпуская дорожку далеко за корму, мы надергали щук не менее десятка и старик Шуканов, поскольку живем мы с ним в Минске в одном доме, в последствии при встрече не раз задавал мне один и тот же вопрос:
- А помнишь, Саша, как мы с тобой за Степенёвом щук ловили?
- Помню. Такое не забывается, - отвечал ему я.
После той рыбалки я перестал отпускать блесну далеко за корму, вел ее медленно, почти касаясь дна, и результативность лова у меня резко повысилась. Интересно, что при такой проводке заработали забракованные мною ранее блесны, которые я считал никудышными.
Теперь об окуне – вездесущем обитателе нарочанских вод, которого можно встретить и на мели возле берега и на пятнадцатиметровой глубине. В начале, будучи младшим школьником, я ловил его на поплавочную удочку, причем, нередко вприглядку. Уникальная прозрачность воды в Нарочи позволяла, передвигаясь на лодке, просматривать дно озера и, даже, визуально обнаруживать рыбу, в частности, окуня. Очень часто в жаркие дни окунь «зависал» с дифферентом на нос над песчаными полянами среди покрытого харой дна. Аккуратно заякорившись на краю такой «лысины», можно было даже не распугать окуней и, подбросив червяка «под нос» рыбе, спровоцировать ее на поклевку. Бывали дни, когда окуня охватывал жор и количество выловленных за рыбалку экземпляров подбиралось к сотне, а бывало «тычешь» ему в морду червяком, а он нос воротит и ни в какую не берет. Все это было прекрасно видно с лодки при штилевой погоде.
При ловле на удочку редко попадались горбачи. Окунь покрупнее клевал на грядах – подъемах дна до трех метров от поверхности среди больших глубин по пути от турбазы до Косы. На них были купины рдестов, поднимающихся со дна до самой поверхности и, подбрасывая червя вплотную к рдестам недолго приходилось ждать поклевки окуня или плотвы.
Однажды, ввиду того, что лодки на биостанции были нарасхват, желающих порыбачить множество, а за мной была закреплена одна из них постоянно, в одной лодке со мной-подростком оказался знаменитый белорусский хирург, заслуженный врач - Виктор Михайлович Прохоров. Встретились мы на причале рано утром и он, окинув взглядом мои снасти – поплавочные удочки, предложил:
- Давай я сегодня покажу тебе, как ловлю окуней.
- А где? – спросил я, поскольку был не готов к такому предложению.
- Поплывем к Косе, на глубину.
Особой радости это предложение у меня не вызвало, но пришлось согласиться в угоду отцу. Это он сосватал Прохорова ко мне в лодку. Виктор Михайлович показал мне направление куда грести, а сам достал из своей сумки короткие зимние удочки-блеснилки и спросил меня:
- Ловил когда-нибудь такими?
- Нет.
- Ну вот и попробуешь.
Не доплывая менее километра до Косы, он опустил якорь, дал мне одну из удочек с небольшой зимней латунной блесенкой и показал, как дергать. И дело пошло. С глубины двенадцати метров мы стали доставать темных, с яркой раскраской тела окуней, существенно отличающихся от мелководных, в первую очередь, размерами и формой тела. На крючок мы подсаживали обычных земляных червей, что здорово улучшало клев, по сравнению с игрой пустой блесной. Довольно интенсивная рыбалка периодически сопровождалась возгласами заведующего кафедрой хирургии:
- Лапату спустiу! - эмоционально восклицал он, почему-то, по-белорусски, когда не удавалось поднять в лодку крупный экземпляр и он сходил с крючка близко от поверхности.
При таком клеве черви вскоре кончились, а завершать рыбалку не хотелось. На песчаной Косе найти червей было очень сложно, да и плыть до нее еще надо было не мало.
- Давай попросим червей у вон того рыбака, - сказал Прохоров, указывая на черный рыбацкий челн местного жителя неподалеку от нас.
Подплыв к нему, Виктор Михайлович уважительно поздоровался и попросил выручить десятком червяков.
- Не дам, - последовал ответ. – Я за ними в Купу плаваю.
- Выручи пожалуйста. Я врач-хирург, может и тебя когда-нибудь выручу, - повторил попытку Прохоров.
- Не дам, сказал и не проси! – зло ответил мужик и отвернулся.
Не помог и авторитет знаменитого хирурга в этой ситуации. Не солоно хлебавши, мы отплыли от челна. Подергав пустыми блеснами, мы убедились, что без червей много не поймаешь и погребли обратно к нашему берегу. Вместе с неплохим уловом я в этот день приобрел новый для себя опыт блеснения окуней летом на зимнюю удочку и, в последствии купив такие же, ловил ими очень часто, тоже периодически цитируя Прохоровское: «Лапату спустiу!»
В поисках клевых точек я забирался и за Косу, на Большой плес и ловил там на четырнадцатиметровых глубинах, но особой разницы в клеве на местах до полуострова и за ним я не почувствовал.
Через десяток лет Виктор Михайлович преподавал у меня хирургию и уже я ему однажды напомнил, как мы ловили окуней на Косе, его «лапату спустiу!» и как мужик пожалел нам десяток червяков.
- Да. Конечно помню, - сказал хирург. – Хорошее было время.
Через два года после этого разговора его не стало…
В Нарочи живет вселенец – угорь и мне полвека назад приходилось часто его ловить. Уже в те времена он считался очень ценной рыбой. Для примера: в магазине рыбзавода килограмм угря стоил три рубля двадцать копеек, а килограмм окуня – семьдесят копеек, плотвы – тридцать копеек. На удочку он клевал редко и я приспособился ловить его переметом – толстой лесой с привязанными к ней через каждый метр поводками с крючками. По концам лесы были привязаны два отрезка железной арматуры со стройки тургостиницы, а от них к поверхности шла леса, к которой крепился поплавок. В качестве поплавка я обычно привязывал обломок соснового сука, чтобы не привлекать лишнего внимания – мало ли какой мусор плавает по воде. На крючки, которых у меня было десять, я наживлял дождевых червей пучком или снулого малька – пескарика или ершика. Снасть, по современным представлениям, конечно же, браконьерская, но уж очень хотелось мне жареного угря в детстве. Выставлял я ее в сумерках, а снимал на рассвете. Обычно попадался один угорь, очень редко два, весом семьсот – восемьсот граммов. В прилове часто были окуни, очень редко другая рыба.
Отец моего друга, заядлый подводник, приспособился охотиться на угря с острогой ночью с фонариком. Набивал он их за ночь с пол десятка. Рассказывал, что ночью угри любят висеть на рдестах, обвившись вокруг них, как змеи и почти не боятся света фонарика. Напомню, что все описываемое было полвека назад.
Ловили мы угря и сетью, которую отец, собирая материал для научных целей, периодически выставлял на ночь недалеко от биостанции. Уже тогда летом на Нарочи было многолюдно: люди задерживались на пляже до самой темноты, а многие любители ночных купаний плескались в воде и в темноте. Опасаясь за сохранность казенного имущества – сети, отец обычно организовывал ее охрану: полночи он дежурит в лодке возле сети, полночи я.
Однажды, среди ночи, когда я подремывал дежуря в лодке, по дну её раздался отчетливый и сильный стук. Дрему с меня, как рукой сняло. Можете представить моё удивление, граничащее с испугом. Сколько я не вглядывался в темную ночную воду, ничего не разглядел. На рассвете, достав сеть, мы обнаружили в нескольких местах слизь на ячейках – это угрям, попавшим в сеть, удалось вырваться. Видимо, один из угрей сильно дергал сеть, стараясь выбраться из нее и она верхней веревкой с поплавками барабанила по дну стоящей прямо над ней лодки. Другого объяснения этому ночному переполоху я не нашел, а в водяного я не верил. Бывало, что угри не успевали вырваться и становились нашей добычей – образцами научного лова, которые после соответствующих обмеров, вскрытия и изъятия ряда органов для исследования шли на сковородку.
К сожалению, в последние годы зарыбление угрем озера не проводилось и поголовье его резко сократилось, что еще больше увеличило стоимость этой рыбы.
Уклея. Кто не бывал на Нарочи, считает, что эта рыбешка не достойна внимания настоящего рыболова. На других водоемах это, в некоторой степени, верно, но не на Нарочи. В начале июня уклея сбивается в огромные многотысячные стаи и скапливается в определенных местах, нерестясь и усиленно питаясь при этом. Заякорившись у такого «котла», я налавливал за одну рыбалку пару сотен довольно крупных рыбок, набивая ими полный садок. Клевала она на любую приманку на каждом забросе, причем, редко насадка успевала дойти до дна. Одно из излюбленных мест нереста уклеи было напротив самописца уровня воды в озере – башенки на берегу возле метеостанции, причем формирование «котла» в этом месте повторялось ежегодно, с завидной регулярностью и мы заранее готовились к ее ловле. Изумительно вкусна копченая уклея, приготовленная в медицинском стерилизаторе на малом дымке, когда она не черная от копоти, а только чуть пожелтела. Великолепна она вяленая, сравниться может, пожалуй, только жирный речной елец.
Очень любил я июньскую ловлю красноперки и густеры. Интенсивный и безотказный клев этих рыб в начале лета позволял насладиться процессом изголодавшейся по рыбалке душе школьника, прибывшего на озеро на каникулы. Эти рыбы не требовали изобретательности в подборе насадок и прекрасно клевали на червя, которого надо было брать на рыбалку с запасом. Обычно я ставил лодку на якорь недалеко от камышей между причалом турбазы и Степенёвом и за дня три такой рыбалки завешивал всю веранду гирляндами соленой рыбы, после чего ловля на неделю прекращалась, пока не освобождалось место для гирлянд новых уловов. Со временем, ближе к середине лета, клев этих рыб затухал, они забирались в глубь трости и ловились уже не весь день, а только по утрам и вечерам.
Интересно, что плотва при ловле этих рыб попадалась редко и вообще, возле берега ее было мало. Ловилась она лучше всего возле купин рдестов на подводных возвышенностях. Вот там ее можно было поймать много вперемежку с окунем. Помню свои тщетные попытки изловить крупную, под полкило, плотву, которая постоянно обитала под треугольным «плотом» - плавучим метеопостом, заякоренным в трехстах метрах от берега. Забравшись на него, можно было наблюдать в щели между досками, снующих под ним крупных рыбин. Множество раз пробовал подать им приманку «под нос», опустив крючок в щели плота, но любая насадка игнорировалась. Уже позже, почитав рыболовную литературу, я пришел к выводу, что та плотва питалась исключительно зеленью, которая обильно покрывала бревна и доски, из которых был сделан плот и ее мои черви, шитики и перловка в это время не интересовали.
Долгое время я считал, что целенаправленно ловить карася в озере Нарочь бессмысленно, но однажды я задержался в камышах, полавливая красноперку, до вечера. Солнце уже село, стало смеркаться и в это время я заметил, что на чистую воду прогалины среди тростника из его гущи стали медленно и осторожно выдвигаться какие-то тени. Я аккуратно, не делая лишних движений, чтобы не спугнуть, забросил туда оснастку, но рыбы при падении поплавка на воду немедленно юркнули в трость. Я замер в ожидании и через несколько минут тени опять вышли на прогалину и тут поплавок ожил и медленно пошел в сторону. Сделав подсечку я вывел и поднял в лодку красивого трехсотграммового карася. Удивленный, я вновь забросил червя в то же место и вновь все повторилось: вышли тени на прогалину, последовала поклевка, карась – в лодке, тени – в тростнике. Таким образом, до темноты, пока виден был поплавок, я поймал полтора десятка отличных увесистых карасей и, когда принес их уже ночью домой, удивил даже отца-ихтиолога, который считал, что карася в Нарочи крайне мало.
На следующий день я поплыл на то же место на вечерний клев специально ловить карася. Подкинув в качестве прикорма рубленных червей на прогалину, я дождался выхода карасей из тростников и вновь наполнил ими садок. Мои друзья, увидев улов, не поверили, что я поймал карасей в Нарочи и посчитали, что я их привез с какого-то своего секретного пруда.
Так, что карася в Нарочи я ловил, чего не скажу о леще. За все годы рыбалки там я не поймал ни одного леща, ни большого, ни маленького и, полагаю, что его там нет или очень мало, хотя во многих источниках указано, что он там водится. Леща много в других озерах Нарочанской группы: Мястро, Баторино и так далее. Я наблюдал, как он там «плавился», как дельфины: сотни крупных особей одновременно высовывали из воды свои мощные бронзовые спины, создавая в лучах заходящего солнца феерическое зрелище, забыть которое невозможно.
О лине. На удочку в Нарочи я не поймал ни одного, но добывал его много. Дело в том, что когда я был в младших классах, мне на день рождения подарили комплект для подводного плавания: маску, трубку, ласты и я подсел на это дело, как на наркотик. Свою роль в этом сыграла «Подводная газета» Николая Сладкова и другие его рассказы. К следующему сезону я уже вооружился: сделал себе «пику» - однозубую острогу с резиновой петлей, которую надевал на руку и ею можно было гарпунить рыбу при подводной охоте. В начале я «бил» в основном щук и окуней, которые не боялись блестящего отполированного острия пики и часто даже атаковали его, принимая за малька, но потом, в июле я встретил под водой нерестящихся линей: огромную самку и двух самцов поменьше, «увивающихся» за ней так плотно, что при хорошем выстреле можно было загарпунить всех троих.
После этого, с другом Ваней, страхуя друг друга, мы стали целенаправленно охотиться за линями в дали от берега, выбирая специально места их обитания и случалось добывать несколько штук за один заплыв. Часто лини были и в отцовских сетях, то есть линя в Нарочи много, но я не встречал ни одного человека, поймавшего его там на удочку.
Не могу не упомянуть еще один способ ловли из раннего детства. В жаркие дни мы босиком бродили по мелководью поросшему донным мхом – харой и почувствовав под стопой что-то живое, засовывали в мох руку и доставали прижатого ногой пескаря. Засунув его в плавки, продолжали бродить дальше и таким способом налавливали не мало этих рыбешек. Однажды я наступил на угря, но удержать его рукой не удалось – выскользнул. Не зря говорят: «верткий, как угорь».
В этой, довольно объемной главе, мною описаны, в основном, детские впечатления. С возрастом произошла смена приоритетов и, если раньше, находясь на берегу, я смотрел на озеро, то к концу школы уже смотрел на девушек на берегу этого озера, но с рыбалкой надолго не расставался никогда, продолжая ею заниматься и в студенчестве и став семейным человеком, но об этом в других главах.