Сильное томление, ощущавшееся физически, как угнетение сжатого сердца, от чего оно ныло, Валерий Лобов почувствовал с раннего утра. Точнее ещё в полудрёме, в полутьме, когда он, вроде бы, проснулся и был в том, как говорят «пограничном» состоянии, в котором он сам не мог определить, проснулся ли он, или ещё дремлет и снова погрузится в тяжелый сон.
В последнее время это состояние с ним случалось часто, и он всякий раз старался разбудить себя окончательно и выйти из него. В этом состоянии полусна было одно явное достоинство: в нём ничто не отвлекало мозг, и можно было размышлять отчётливо на большую глубину мысли, как не удавалось это сделать во время бодрствования. Этим состоянием можно было управлять и длить его какое-то время.
Лобов сам был врачом и понимал, что у него неполадки с сердцем и нужно обратиться в отделение кардиологии. Несколько дней назад он на ходу, в коридоре больницы договорился с заведующей отделением кардиологии, что он придёт к ней на приём, но он и сам знал, что она скажет ему.
Ещё был вариан поговорить с другой женщиной-кардиологом, самым старым врачом больницы, когда-то бывшей заведующей этого отделения, давно перевалившей за семьдесят лет, но не утратившей ни ясной головы, ни своего большого опыта. Это была небольшая сухонькая, необыкновенно доброжелательная женщина, до сих пор сохранившая если не красоту, то изящество, которое, казалось, не портили годы.
Валерий про себя сравнивал её с засохшей розой, лепестки которой хотя и утратили сочные краски, сделавшиеся приглушенными, и, как бы покрытые воском, но сохранившими совершенную форму, созданную природой. Она, не имевшая детей, лет десять тому назад, потеряла мужа, жила одна, но не утратила доброжелательности ни к коллегам, ни к своим пациентам, и они это чувствовали и ценили.
Вряд ли и она могла сказать что-то принципиально неизвестное Лобову, но ему хотелось лишний раз послушать опытную и рассудительную коллегу, услышать от неё слова утешения и, может быть, ободрения.
Заставив себя проснуться, он, не открывая глаз, начал вспоминать, что ему предстоит сегодня визит в отдел кадров районной больницы, где он проработал почти всю жизнь. Несколько лет тому назад, преодолев пенсионный рубеж, давно собирался и, наконец, окончательно решил уволиться, хотя при нынешнем дефиците кадров и копеечной зарплате, никто не предлагал его уволить, учитывая квалификацию и большой опыт. Это решение далось ему нелегко, потому что никаких финансовых источников для жизни, кроме смехотворной пенсии после завершения работы, которой он отдал всю жизнь, у него не было. Была ещё такая же пенсия его жены, постоянно советовавшей ему закончить работу и утверждавшей, что они как-нибудь продержатся.
Последние пятнадцать лет в своей долгой врачебной практике Лобов работал в районной больнице, в отделении реанимации, в котором каждый попадавший в него больной человек находился у самого края своей жизни и, несмотря на помощь медицины, не всегда выигрывал в невидимой борьбе за свою жизнь.
По роду работы он, как врач, всегда боролся за каждого человека, но часто становился свидетелем его ухода. Это делало реаниматоров отличающимися от хирургов, боровшихся за здоровье больных своим искусством. После многих операций, особенно связанных с риском для жизни в послеоперационный период, больные обязательно попадали в реанимацию. Но у этих больных обычно были жизненные силы. Те же, кто попадал в их отделение не из хирургии, а «с улицы», как правило, были самыми тяжелыми, и борьба за их жизни проходила особенно трудно. К этой же категории относились и возрастные больные, жизненный потенциал которых, как разряженный аккумулятор, был на исходе, и у них неожиданно могла отказать любая важная система организма, что и случалось довольно часто.
Он искренне считал, что реаниматоры находятся в самых трудных условиях: так мало у них средств борьбы за жизнь человека, в котором часто жизнь теплится едва-едва. Его возмущало, что реаниматоры получают практически меньше всех врачебных специалистов и не имеют никаких возможностей дополнительного заработка. Суточные изматывающие дежурства не позволяют работать на нескольких ставках.
Если больной поправлялся в отделении реанимации после операции, то все лавры, в том числе, финансовые, доставались хирургам. Нисколько не уменьшая их заслуги, он считал, что это не совсем справедливо, потому что почти всегда труднее «выходить» человека после операции, что подтверждает практика и статистика особенно кардиологических больных, причём, во всём мире.
Одному из его пожилых знакомых делали шунтирование в немецком кардиоцентре, где лечился и, по словам этого знакомого, закончил свой жизненный путь патриарх Алексий II, в этом же центре оперировали и президента Ельцина. Рядом с собой знакомый наблюдал пятерых немцев, которым, как и знакомому, делали шунтирование. Странно и удивительно, но в живых после операции, остался только он, его знакомый, правда, все немцы, кроме одного бомжа, были восьмидесятидетними стариками.
Уже давно Валерий спрашивал себя, как долго человек может участвовать в этом «театре», наблюдая почти ежедневно тяжёлых больных, находящихся между жизнью и нежизнью. Он никогда никому не говорил, что для себя он именно так и определял свою работу, как «театр», в котором раз навсегда были расписаны роли. Проигравшие свою борьбу за жизнь, по настоящему попадают в театр, только в анатомический, как говорили ещё до великого Пирогова.
Лобов считал, что в большом врачебном содружестве хирурги и реаниматоры образовывают особую категорию. К ним примыкает ещё одна специфическая группа врачей – паталогоанатомы, которые, однако, ничем не могут помочь живому человеку и только констатируют печальный итог общих усилий больного и медицины.
Эти команды врачей стоят сторожами у выходных ворот, за которыми может окончиться и довольно часто рвётся нить жизни. Но справедливости ради, продолжая сравнение врачебных специалистов, он отмечал особую роль акушеров, обеспечивающих появление и вхождение человека в незнакомый мир. Акушеры открывают человеку входные ворота в земной мир и впускают нового человека в удивительную и прекрасную земную Вселенную.
Он не первый раз размышлял об этом. Считая этот анализ никому не нужным, он понял, что окончательно проснулся и нужно вставать...