Каждое утро Алексей Павлович был вынужден проходить по подземному переходу на площади трех вокзалов. По-другому попасть с трамвая на Казанский было никак нельзя. Неопрятность, грязь, царившие внутри перехода, страшно действовали на нервы. А запахи и вовсе порой были непереносимыми. Это был самый настоящий бомжатник. В жару в переходе было прохладно, а в холод чуть теплее, чем на улице. Поэтому все лица без определенного места жительства, обитающие на прилегающих территориях, избрали переход своим жилищем и устроили его в соответствии со своим представлением об удобствах. Вдоль стены валялось что-то бывшее раньше одеялом, подушкой, пальто, шубой. На всем этом хламе лежало, сидело, то, что раньше было людьми. Поверить, что эти покрытые коростой, грязью, с синяками во все опухшее лицо, вонючие существа были когда-то полноценными гражданами и уж тем более детьми, было невозможно.
Пассажиры, перебегающие с одного вокзала на другой, случайные прохожие, были здесь совершенно неуместны, и, видимо, это осознавали. Они прижимали к себе свою поклажу, детей и торопливо, стараясь не вдыхать отвратительную вонь, почти бегом стремились на выход.
Алексей Павлович год назад в кризис потерял неплохую работу, почти полгода просидел на материной пенсии, стараясь есть мало и редко, а потом вдруг неожиданно нашел работу по объявлению на сайте. Это оказалось не агентство, не обман, а самая что ни на есть работа инженером чего-то там по специальности. Единственным недостатком свалившегося счастья было то, что ездить приходилось в Подмосковье на электричке с Казанского вокзала.
Так казалось сначала. Потом выяснилось, что путь к заработку лежит через этот подземный переход, и это стало ежедневным испытанием.
Алексей Павлович вовсе не был человеком брезгливым или снобом. Мать была уже старая, все случалось, и он вполне справлялся с обязанностями сиделки или медсестры в зависимости от ситуации. Дело было совсем в другом.
Среди этого человеческого месива без лиц и признаков пола, был один бомж, который выделялся, и не заметить его было просто невозможно. Он был крупным мужиком, лет ему было явно много, но старое, потертое лицо, было полно язвительного интереса к окружающему миру. Звали его Полкан. То ли как богатыря, то ли как крупного брехливого кобеля. Настоящее его имя и отчество было неизвестно, но о них никто и не спрашивал.
Каждое утро Полкан с неутомимым интересом ожидал, когда потянутся первые пассажиры с утренних поездов. К этому времени бомжи со всей привокзальной площади собирались в переходе в ожидании зрелища. И это было их главным развлечением.
Полкан был хорошим психологом и прекрасно чувствовал самые больные точки случайных прохожих. Выбирал в основном женщин, с детьми и без детей, разного возраста. К мужикам цеплялся реже и особо хорошо чувствовал, если под пальто или курткой может быть ножичек или еще что покруче. В этом случае провожал молчаливым поклоном до земли, не забывая спрятать хитрую смеющуюся красную рожу. Но тут появлялась женщина, скажем лет 40, с сумками – явно спешила на поезд – и начиналось представление. Полкан возникал перед ней, согбенный и несчастный, и жалобно канючил рубликов 100 на «хлебушко с маслицем». Денег он не получал, потому как сумма для милостыни в переходе была раз в десять завышена. Его пытались обойти – но не тут-то было. Из сгорбленного старичка он вдруг вырастал в здоровенного мужика….
Что, красотка, поизносилась? Денег мужики больше не дают? Так ты на свою рожу погляди… я и то испужался! А пальтишко-то какое заношенное… Что ж ты, дурра, даже на пальто нормальное не нае..сь?
Как правило бедные тетки с ним не связывались и бежали что есть мочи прочь. Но были и храбрые, что в ответ выдавали такие тирады, что даже у бомжей уши в трубочку заворачивались. Но и их торжество было недолгим. Полкан умел так «завернуть», что тетка теряла дар речи.
Находились умные, что Полкана подлавливали на том, что дескать сам ты, старый пень, никому не нужен, вот и бомжуешь…. Повисала небольшая пауза, Полкан делал «растерянное» лицо, потом звал бомжиху Машку, еще молодящуюся и даже очень ничего на вид, и спрашивал у нее громко:
- Машка, за рубль прям тут мне дашь?
Машка не жеманясь, тут же молча задирала юбки и начинала стягивать рейтузы…
Тут уж самые бойкие бабы рвали так с места, что только пятки сверкали и только причитали почему-то всегда очень по-русски : вот срам-то какой, вот горе!
Алексей Павлович изо дня в день видел разные варианты этих представлений. Ему было дико стыдно за всех: за себя, что не может этих несчастных теток защитить, за теток, что они и впрямь на вид ни на что не годны, за Полкана, вернее, за его жестокость.
Как-то Алексей Павлович и хотел вмешаться, застыдить Полкана, но наткнулся на такой его взгляд, что вся охота разом пропала, и с тех пор Алексей Павлович быстро пробегал по переходу, ничего не видя и не слыша.
Были попытки и другим маршрутом ходить и ездить. Да ничего из этой затеи не вышло. От дома до вокзала быстрее и выгоднее было только трамваем ехать, а платить еще за один билет, чтобы, скажем, до вокзала с пересадкой на чем другом подъехать, жалко – не так много зарабатывал.
Один раз, набравшись смелости, Алексей Павлович, сиганул поверху от трамвая к вокзалу прям через проезжую часть, через все низенькие загородки… Но не тут-то было. Он был пойман бдительным милиционером, который, казалось, именно его и дожидался. Было очень стыдно, что ему, как мальчишке, начали растолковывать, как он плохо поступает, себя не жалеет и водителям аварийную ситуацию создает…
Даже его жалобы на бомжатник в переходе ничего не дали. Мент посмотрел презрительно на «интеллигентишку» и посоветовал заявление в отделение милиции с жалобой подать. Но было сразу понятно, куда пойдет его жалоба и он сам.
Так и бегал по утрам. Вечером в переходе бомжей и Полкана не было. Бог знает, куда они все отправлялись….
Спустя полгода, однажды утром, привычно пробежав через переход крупной рысью, быстро сев в «свою» электричку и даже заняв любимое место у окошка, Алексей Павлович не сразу и понял, что в переходе было на редкость тихо. Восстановив в памяти весь путь, он убедился, что действительно ни Полкана, ни его «товарищей» не было. Алексей Павлович решил, что все же милиция порядок навела. Не было их и на другой день, и на третий, а потом были выходные и все забылось.
В понедельник Алексей Павлович уже заходил в переход не торопясь… Вдоль стен на грязном тряпье опять сидели бомжы, но были тихими и незаметными: не шумели, не пили, больше спали. Полкана не было.
Трамвай-переход-электричка-работа, потом все в обратном порядке. Полкана не было.
На третий день Алексей Павлович понял, что это отсутствие начинает его беспокоить. Еще день он провел в раздумьях. На пятый день подошел к бомжам и, странно волнуясь, выбрал из свалки тел то, которое было похоже на Машку.
- Извините, вы не знаете, куда делся Полкан?
То, что было Машкой, сначала что-то промычало, потом мутно глядя на Алексея Павловича, вымучило:
Первый вариант Хеппи Энд:
- В больнице он, пиндицит вырезали.
- Где, в какой?
- Врачиха со скорой сказала в Склиф отвезут. Нас-то, шелупонь, только туда и берут.
Вечером, пораньше отпросившись с работы, купив по дороги яблоки, уже в шесть часов стоял у окошка справочной, пытаясь выяснить, где лежит Полкан.
- Мне к Павлу Алексеевичу Чернову, его дней восемь назад с аппендицитом привезли.
Женщина средних лет по ту сторону окошка, улыбнулась:
- К Полкану, что ль? Первый раз к нему посетитель. А вы кто ему будете?
Алексей Павлович промычал что-то навразумительное, а регистраторша больше и не пытала: пришел и пришел, кого волнует. Назвала отделение и палату, выдала за 10 рублей одноразовые бахилы и окошко закрылось.
В отделении было тихо и чинно, сидела сестричка, писала что-то в журнале. Алексей Павлович прошел по коридору, открыл дверь в палату…
Полкан, вернее Павел Алексеевич, спал. Он был чист, выбрит, причесан. Лицо его во сне было лицом обычного старика, которого судьба наградила хорошим здоровьем и моложавостью. Только похудел.
Алексей Павлович, сел рядом на стул, стараясь не потревожить спящего. Больше в палате никого не было. Остальные четыре кровати временно пустовали.
- Пришел-таки, вспомнил.
Алексей Павлович аж вздрогнул от неожиданности. А Полкан так же не открывая глаз продолжал:
- Я ждал, чуть не помер с этим аппендицитом, всего располосовали, говорят, так воспалился, что пришлось кишки в тазике промывать. Ну теперь уж жить буду. Ты меня, это… прости Христа ради. Я ж на улице не от дурости живу. Меня Танька через пять лет, как я от твоей матери ушел, на улицу как есть и выгнала. Я ж, ты знаешь, буйный дурак, один раз ей кулак показал, она поутру все вещи мои на улицу и выставила. А куда мне деваться? К матери обратно стыдно, да и годы уже прошли. Потом еще пять лет по друзьям мотался, по чужим квартирам и дачам, а год назад как кризис начался, меня с работы и попросили, всех стариков первых повыгоняли. Денег нет, жить не на что и негде. К бомжам прибился, хоть какие, а все ж люди. С Машкой мы так… не думай… друзья. Она актриса бывшая, все на вторых ролях была, потом спиваться стала, так и докатилась. А баба она хорошая.
- А зачем ты??....
- Да знаю, знаю, что спросить хочешь. Ну не со зла я теток гонял. Ну они ж как курицы, себя не видят и не ценят, кудахчут, бегают. А во что превратились, не видят.
- Тебя когда выписывают?
- Да завтра обещали…
Повисла пауза… Сын понимал, что он должен сказать сейчас, а отец с ужасом и тоской ждал, что этого не услышит.
- Пап, я тебя завтра заберу. Мать поймет. Она тебя давно простила. Да и здоровье у нее не то, что у тебя. Ты за ней присмотришь, мне поможешь.
Алексей Павлович понимал, что это звучит как-то расчетливо, но что поделать, коль так и было – нужен был матери хоть кто рядом.
- Леша, а можно потом, ну может через какое-то время, когда я работу какую-нибудь найду, мы Машку с вокзала заберем?
Алексей Павлович чуть со стула не свалился, хотел возмутиться, уже и рот открыл, но вдруг странно подумал – а почему и нет? Сам он может переехать в квартиру, которую они с матерью сдавали, маленькая, однушка, на краю города, от материной бездетной сестры осталась. А старики пускай вместе живут. И Машка, заблудшая душа, пусть рядом с матерью отогреется. Мать пустит, он чувствовал.
«Странно все это, как в голливудском фильме. Сын у кровати выздоравливающего отца. Сын обрел отца. Мать все простила и семья воссоединилась. Чушь какая-то. А почему так не может быть? В конце концов, это не точка, а многоточие….» - думал Алексей Павлович и не замечал, как отец беспрестанно, сквозь тихие слезы повторяет – «Прости Господи, прости Господи, прости….»
Второй вариант Все плохо
- Полкан-то? Да нет его, отошел, прости Господи. В смысле, помер он. Пиндицит прихватило. А врачи-то к нам не сильно торопятся, ну вот и припоздали… Ты помянуть-то Полкана сто рубликов дай.
Алексей Петрович вытащил из кармана, все что было, рублей двести мелочью и не глядя сунул в грязную Машкину руку.
В голове крутилось «пиндицит» и «припоздали». Особенно «припоздали». Странное какое-то слово, вприсядку. Вот и я припоздал… к Полкану, к отцу, к Павлу Алексеевичу Чернову.
Ущел он от них с матерью лет десять назад к какой-то бабе- молодухе, они его из жизни и вычеркнули. Где он, что он - Алексей Павлович не знал и знать не хотел. Да и не узнал бы никогда, если бы не переход под тремя вокзалами. Со стыда сгорал все это время, что это его родной отец так живет и так над людьми куражится. А сейчас что-то так сжало внутри, не отпускает. И плакать не можется, и слов нет, и не скажешь никому. Только в голове крутится – прости его Господи!
Вариант третий Как в жизни
- Полкан-то? Да нет его, отошел, прости Господи. В смысле, помер он. Пиндицит прихватило. А врачи-то к нам не сильно торопятся, ну вот и припоздали… Ты помянуть-то Полкана сто рубликов дай.
Алексей Петрович даже сначала в карман руку сунул, но денег там не оказалось, да и подумал он, что и этого его блудный отец не стоит. Как жил, так и ушел. Туда ему и дорога, прости Господи!