Бабуля из соседней квартиры была моей приятельницей. Я иногда ходила за продуктами, когда она чувствовала себя неважно, мерила давление - а она поливала мой цветок, если мне приходилось уезжать в командировки. Мы даже встретили вместе Новый год и кутили - пили шампанское, ели бутерброды с красной икрой. В доме у бабули пахло достойной старостью и спокойной неизбежностью. Она похоронила двоих детей одного за другим. Дочь была альпинисткой и ее забрали горы, сына она не смогла защитить от алкоголя.
В один из дней бабуля умерла. Ее хоронили дальние родственники, меня позвали на поминки и благодарили за доброту.
Примерно полгода квартира пустовала. Потом по лестнице стали сновать малярного вида люди – я поняла, что в квартире бабули делают ремонт. Еще через месяц молчаливые грузчики уже затаскивали мебель. Но познакомиться с новыми хозяевами случай не представлялся.
Вернувшись как-то после двухнедельной командировки, я с порога узрела смерть цветка. По формальному признаку он, конечно, завял без воды, но я знала, что это не так. Цветок ушел вслед за бабулей, потому что они были друзьями, и он не захотел задерживаться тут без нее. Я сидела в кресле, смотрела на торчащий из горшка, засохший стебель и думала о том, что эта светлая старушка была самым родным человеком для меня, как ни крути. И мне нестерпимо захотелось прошлепать в тапках по лестничной клетке и нажать кнопку звонка уже чужой для меня квартиры.
Дверь открылась не сразу. А когда открылась, то на меня смотрел широко улыбающийся молодой мужчина. Он улыбался во все лицо. И это меня внезапно разозлило. Я ехидно констатировала «веселитесь, значит». После чего запоздало поздоровалась. Он закивал головой и, продолжая улыбаться, стоял как вкопанный. Я в свою очередь, раздраженно сообщила, что я соседка и пришла познакомиться. Он как-то очень протяжно вывел, что рад и предложил войти.
Никакой семьи там не было – холостяцкое жилье, но обставленное с большой выдумкой. От бабули не осталось ничего – ни запаха уходящей жизни, ни привычного ощущения дома и покоя. Будто ее тут никогда не было.
Вел он себя крайне странно. Не отрывал взгляда от моего лица ни на секунду, отвечал с задержками, растягивая слова - односложно и будто не будучи уверенным в том, что отвечает в тему.
Предложил выпить. Ну давай. Посмотрим, что ты за фрукт. Пить я, слава богу, умею.
Он чуть повозился в кухне, постучал, погремел и вернулся с подносом. На подносе был чайный сервиз. Я оторопела – «выпить», оказывается, не означало хлопнуть по рюмахе за знакомство. Ладно.
Он расположился рядом, несколько ближе, чем мне хотелось, ближе чем обычно садятся только что познакомившиеся люди, цепко держа мое лицо серыми внимательными глазами. Но раздражение мое стало оседать, как придорожная пыль с каждой пролившейся с неба каплей дождя - его доброжелательность звучала спокойной немногословностью.
Он спросил, знаю ли я, кто здесь жил до него. Я отрицательно помотала головой, чтобы не предавать память бабули болтовней с чужим человеком, и жахнула чаю. Он усмехнулся, не поверив.
В этот момент в кармане его брюк завибрировал мобильный. Он извинился, сообщив, что это важно. Но при этом не вышел из комнаты, а стал набирать смс. Я наблюдала, нахохлившись.
Я допила остывший чай, оглядела еще раз комнату, где раньше у стенки стояла кровать бабули и я присаживалась на нее, чтобы померить старушке давление и выдавить из блистера нужные таблетки – и бодро сказала, что мне пора. Он продолжал писать, быстро перебирая пальцами по дисплею телефона. Посидев еще минуту, встала. Реакции ноль. Я направилась в прихожую. Никакого движения. Повернула колесико дверного замка и вышла.
Дома я поняла, что мы так и не познакомились. Да и черт с ним.
Дня через три вечером он явился с ответным визитом. Мы наконец поименовались и сели пить…коньяк. Пил он чудесно. Наслаждаясь. Позволил себе закрыть глаза, и несколько секунд не смотрел на меня. Потом аккуратно поставил рюмку на столик и пропел как-то неожиданно твердо «я глухой, совсем ничего не слышу». И засмеялся над моим выпученным «штоо?», пояснив, что "говорящие" люди очень странно переспрашивают друг друга, когда прекрасно расслышали, что им сказали. В эти моменты за ними забавно наблюдать. Так он сказал, пока я осмысливала происходящее.
Потом, когда мы стали дружить и уже не могли долго обходиться друг без друга, я поняла, что «обставленная с выдумкой квартира» - это множество приспособлений для взаимодействия с миром. Он называл таких, как я, не «слышащими», а «говорящими», потому что с его перспективы я отличалась от него только тем, что при общении зачем-то шевелила губами.
Он познакомил меня со своими друзьями. Это были в большинстве своем доброжелательные люди, с удовольствием обучавшие меня языку жестов, с юмором воспринимающие мои жестовые нелепицы. Всем его друзьям и ему самому очень важно было трогать меня, обнимать, прикасаться. Поначалу я шарахалась этих проявлений, а потом сообразила, как много теряю, старясь по привычке находиться на безопасном расстоянии «от мира». Я научилась излагать свои мысли прямо, потому что язык жестов не предполагает общих фраз и фигуральных выражений.
Через год я очень сносно владела ЖРЯ (жестовым русским языком), и слух обо мне разлетелся по глухому миру нашего города. Потом я научилась учить жестам других. Потом мы открыли жестовый театр-студию.
И все это время я не переставала ощущать, что нашла «своих». До знакомства с этими людьми – я была говорящей. Но именно они научили меня быть слышащей.
Я иногда хожу к бабуле на кладбище – траву разросшуюся подергать, ограду покрасить. Я думаю, что она "слышит" мои скупые жесты благодарности и любви к ней.