Я с юности боялся красивых девушек. Особо не обольщаясь в отношении своей внешности и способностей, понимал - не достоин. И только спустя 30 лет на встрече выпускников непотопляемого, 10а узнал, что самые симпатичные девушки класса относились ко мне, в общем то, неплохо и я имел определённые шансы, как тот же Борька Михайловский.
Старенький аэропортовский Икарус натужно гудя убитым движком выкатился из крутого поворота на трассу и потихоньку начал набирать скорость. Мы с отцом сидели на задней площадке и под завывание движка, перебивая друг друга делились новостями. Сегодня я впервые встретил его на «своей земле», как вполне равноправный «член общества». Я уже работаю на заводе. Есть койка в общаге. Есть девушка. Люблю-ли? Вряд ли. Она просто хорошая и мы дружим, не более. Работает где-то в библиотеке. Не волнуйся, папа, я уже пристроен. Остались позади дикая несправедливость увольнения из армии, тяжёлое, гнетущее чувство развода с нелюбимой женщиной, швыряние партбилета на стол, Баку образца декабря 90 го года. Кровь, пот, горькие слёзы, липкий страх. Пулемётные гнёзда на улицах любимого города, равнодушные солдаты, БМП, БТРы, греющие движки на перекрёстках проспектов. Люди, падающие в обморок, кровь на лицах, вытаращенные в ужасе глаза, рано повзрослевшие взгляды детей. И кровь, кровь, кровь, грязь, грязь, дым от пожаров. Лязг гусениц. Недоумение от того, как люди, что вчера тебе улыбались, сегодня смотрят на тебя через прицел автомата. Казалось – все сильные эмоции умерли. Остался только, холодный, расчётливый волчара. Который, в каждом видит, если не врага, то потенциального соперника. И если опасность загонит в угол, он не будет психовать, а дождётся удобного момента и прыгнет. И не будет в ярости крошить всё подряд, а будет рвать, только самое уязвимое, самое болевое. Любви не существует. Есть только привычка.
Так, общаясь о разном, потихоньку смотрел по сторонам. Рядом с нами весело общалась компания молодых людей. Но, говорили только двое. Нескладный длинный парень и Рыжая девчонка. Остальные, глядя друг на друга и улыбаясь резво жестикулировали. Видно обсуждая что-то смешное, часто смеялись. Немые! Мне не давала покоя одна из них. Она сидела спиной ко мне на чемодане в проходе. Быстро сгущающиеся сумерки за окном всё чётче и чётче вырисовывали её отражение в стекле. Некоторое время мы смотрели друг на друга через отражение. Потом она непринуждённо развернулась и посмотрела мне в глаза.
Прошло уже больше двадцати лет. Стёрлись её черты, я забыл как её зовут, но на всю жизнь осталось ощущение всепоглощающего счастья. Мне казалось, мы с ней настроились на одну волну. Мы общались с ней, не говоря ни слова. Мне казалось, я читаю её мысли, а она мои. Рыжая, видно была у них переводчицей, тронула меня за локоть и сказала «Ты ей тоже нравишься!». Уж не знаю, что отразилось на моём лице, но вся компания весело, незло засмеялась. Наверное, я в этот момент был похож на Иа. «Это!? Мне!?». Остаток поездки я смотрел только на неё. Она написала мне записку, как её найти. О чём то говорили, но слова ничего не значили. Только её глаза, её взгляд.
В себя я пришёл только на площади, глядя в удаляющиеся огни Икаруса и сжимая в руках заветную записку. Они уехали дальше, а нам нужно было пересаживаться и ехать в сторону «Победки». Отец погостил не долго. Через две недели уехал. Каждую субботу проснувшись, я думал «Вот сейчас, умоюсь, позавтракаю и пойду к ней». Но, потом, опять наваливались юношеские сомнения: какая Она и кто я? Зачем я ей? Ни кола, ни двора. Так, в сомнениях прошёл месяц. Наконец, я твёрдо решил: иду, а там что получится, то получится. Ведь она сама дала мне адрес. Накануне я тщательно выстирал брюки и рубашку. После завтрака начал гладить бельё особенно тщательно. Первое свидание, всё же. Только в кармане брюк что то мешало, комок какой то. Я вытащил злополучный комок. Это всё что осталось от записки с адресом…
С той мимолётной встречи прошли годы, десятилетия. Место нашего расставания – площадь Победы сильно изменилась. Но, иногда, сквозь контуры Храма и Кловера проступит, вдруг, старый сквер: деревья, скамеечки. А на тёмном автобусном стекле мелькнёт что- то неуловимо знакомое, заставляющее радоваться и тосковать одновременно.