Повесть Валерия Сергеева "Тропинкой памяти" знакомит нас с судьбой казачьего рода в период страшных потрясений: революции, гражданской и Великой Отечественной войны. Главная героиня повести, ветеран становления Калининградской области Анна Ивановна Семёнова, пройдя через тяжкие испытания, не сломалась, выстояла. А вот была ли она счастлива, и что такое счастье? – предстоит решить самому читателю...
«Гордиться славою своих предков не только можно, но и
должно; не уважать онои есть постыдное малодушие".
А.С.Пушкин
ПРОЛОГ
Однажды мой давний знакомый – Олег Григорьевич принёс две пухлые тетрадки с воспоминаниями своей матушки – Анны Ивановны Семёновой.
– Возможно, вы найдете в них что-нибудь полезное, – сказал он. – Буду признателен, если эти материалы будут использованы вами при написании новых книг.
Я стал перелистывать пожелтевшие страницы. Первые же строки перенесли меня на сто с лишним лет назад в станицы терских казаков. Погрузившись в чтение, я время от времени испытывал удивление и растерянность, иногда – радость и гордость, а порой – жгучий стыд. Сколько же человеческого горя, какие тяжкие испытания выпали на долю героини! Какие судьбоносные события пережило поколение наших родителей! И как же мы все виноваты перед ними за то, что забываем, замалчиваем, а частенько просто предаём или осмеиваем их веру и свершения, память и славу. А ведь это – наша история!
О многом бы следовало подробнее расспросить Анну Ивановну: уточнить детали и даты, узнать мотивы некоторых поступков, но, к великому сожалению, её уже нет с нами… Словом, мне было крайне интересно и очень важно ознакомиться с этими воспоминаниями. Предлагаю и вам путешествие в то далекое время.
ЛЕГЕНДА
В народе не зря говорят: "От судьбы не уйдёшь и на коне не ускачешь". Так в семье Семёновых более ста лет существует следующее предание.
Давно это было. Жил тогда Яков Семёнов у князя Уварова. Когда подошло положенное время, то отдали его в рекруты. Долго длилась в те годы военная служба: уходили на неё молодыми парнями, а возвращались почти стариками. И когда, наконец, истекал положенный срок, приходил частенько служивый в пустую завалившуюся хату. Никто не встречал солдата дома, потому что не оставалось у него, обычно, к тому времени никого из родных…
Ещё в детстве сельский священник научил Якова читать и писать. «Кто грамоте горазд – тому не пропасть», – говорил он. В армии это умение оценили и назначили его фуражиром, по-старому – «зажитником». По долгу службы Якову постоянно приходилось разъезжать по деревням. Вот как-то раз застала его морозная зимняя ночь возле небольшого казачьего хутора. На самом его краю в окошках одной из хат виднелся свет. Семёнов постучал озябшей рукой в ставень, и приоткрывший дверь надседый бородатый хозяин пригласил:
– Заходи, служивый…
Яков наскоро отряхнул в сенях свою папаху, ей же сбил с шинели налипший снег, прошёл в дом, погрел руки у изразцовой печи и сел за чисто выскобленный стол.
– А моя баба ноне рожать собралась, – кивнул хозяин на цветастую занавеску, которой была перегорожена горница – так что мы с тобой, солдатик, что найдем – тем и повечерим, – говоря это, он достал из печи чугунок со щами, нарезал хлеба, поставил на стол миску с картошкой.
После такого нехитрого, но плотного ужина, умаявшегося за день Якова стало клонить в сон.
– Да ты спишь, солдат? – окликнул его бородач. – Бери мой кожух да полезай на печь. Утро вечера мудренее…
Поначалу Якова тревожили стоны и крики роженицы, но вскоре усталость взяла своё, и он забылся тяжёлым сном без сновидений. Пробудившись утром и увидев сидящую за столом старую повитуху, спросил:
– Бабушка, как там хозяйка?
– Дочкой разрешилась, – буднично ответила та, – Марией собираются окрестить, невестой тебе станет, служивый.
– Ты что, бабуля, – засмеялся Яков, – твой загад не будет богат: мне же ещё служить почитай двадцать лет! Я дряхлым старцем к тому времени стану.
– Всё может быть, касатик… а только старая ворона мимо не каркает, – серьёзно продолжала повитуха. – У нас говорят: «Невеста родится, а жених на коня садится». Когда-нибудь ещё попомнишь мои слова.
– Так ведь я сейчас навсегда уеду...
– Судьбы, милок, не минуешь, её не отвратишь и от неё не спрячешься. Лучше подержись за угол этого стола, чтобы благополучно сюда возвратиться...
После таких слов старуха поднялась, перекрестилась на икону и ушла.
Собираясь в дорогу, Яков стал свидетелем первого купания малышки. Дитё громко верещало и сучило крошечными ножками, а молодой солдат думал: «Эх, бабка, ты, верно, из ума выжила. Где ты тут невесту разглядела?»
Попрощавшись с главой семьи, Яков снял со своей шеи иконку Божьей Матери и протянул хозяйке:
– Это – моей невесте: пусть дожидается суженого, – усмехнулся он, и отправился по своим делам.
Семёнов шагал по дороге и полной грудью вдыхал жгучий морозный воздух, в котором, как ему нынче казалось, растворилось нечто такое, что не измерить никакими градусниками. А в растревоженной душе рождалось прежде незнакомое светлое чувство… То ли стих, то ли песня…
…Пролетели годы службы, и вот в конце лета, по дороге домой, Яков случайно оказался в том самом казачьем хуторке. Здесь мало что изменилось, и он без труда нашёл знакомую хату. И кровлю её он сразу узнал, и даже дымоход… Дверь ему открыла ладная кареглазая девушка.
– Вам кого, дяденька? – приветливо спросила она.
– А я, красавица, со службы домой иду, – сказал Яков. – Я знавал твоего отца, вот и зашёл вас проведать.
– Отца у меня уже давно нет, а вот матушка жива, – ответила молодка. – Проходите в дом.
На удивление мать почти сразу признала немолодого солдата и принялась накрывать на стол. Была она небольшого роста и худенькая, с голубыми прожилками на руках. А тонкие и выразительные черты её лица напоминали о том, что прежде она была весьма недурна собой.
Во время угощения, любуясь хозяйкиной дочкой, Яков не удержался и спросил:
– А цела ли та иконка, что я подарил тебе в день рождения?
– Конечно, дяденька. Я её очень берегу. И о вас мне отец тоже сказывал, – девушка смущенно улыбнулась, видимо, вспомнив историю о шуточном «сватовстве».
Она принесла небольшую шкатулку, открыла её и показала давний подарок. Разговор стал более доверительным и почти семейным…
Так как в родных краях Якова никто не ждал, он пожил в гостях неделю, потом другую, освоился и перезнакомился со всеми соседями. Как говорится, гость недолго гостит, да много видит. В благодарность за доброе к себе отношение, и желая лучше приглядеться к весёлой и работящей девушке, Яков помогал женщинам по хозяйству: правил крышу, косил скотине сено, заготовил на зиму дров, а осенью, испросив у хозяйки дома благословения, взял красавицу Машеньку в жёны.
В восьмидесятых годах девятнадцатого века переехала чета Семёновых в станицу Ессентуки. Неповторимая краса Северного Кавказа покорила сердца Якова и его супруги. Здесь ежедневно перед их взором открывалась сказочная панорама: словно волшебная принцесса, пряталась за кружевную вуаль облаков гора Бештау и в белоснежных папахах ледников сияли на солнце вершины Эльбруса.
«Иногородний», именно так величали пришлых людей в станице, мужик Яков нанялся в батраки к богатому казаку. Вскоре он подал прошение и был зачислен в приписные* казаки.
Сноска - *ПРИПИСНОЙ КАЗАК - человек со стороны, пожелавший стать частью казачьего общества и по народному постановлению принятый в замкнутую казачью среду.
В небольшом переулке возле Субботней площади бывший солдат присмотрел небольшой домик, в котором и поселилась дружная семья Семёновых. Не обидел бог детьми Якова и Марию. Через некоторое время у них уже подрастало три сына и две дочки…
Старший сын – Иван, был отмечен истинной мужской красотой: с годами мальчуган превратился в высокого, широкоплечего и кудрявого юношу. Он слыл первым гармонистом в станице. Ему нравилось быть «заводилой» и «душой» компании, перехватывать восхищенные взгляды девчат. Не послушал он мать, мечтавшую о богатой невестке, и привел в дом скромную "не видную" девушку из бедняцкой семьи – Феню. Да только зажили они на зависть всем – ладно и споро. Одного за другим родили троих ребят. Мария не могла нарадоваться на ласковую да работящую невестку, и с гордостью говорила соседкам: «не ищите красоты, а ищите доброты»…
Средний сын Якова и Марии – Алексей, тоже статный парень, весёлого и дружелюбного нрава, уж совсем было собрался в угоду родителям жениться на Груне – казачке из зажиточной семьи, но помешала война.
А вот любимец матери, скромный и покладистый Гаврик о девчатах и не думал: одни книжки были у него на уме да бесконечные разговоры о людях, о правде, о Боге.
Хоть и не всегда в семье Якова вдоволь ели хлеба, зато было счастье в их доме. Всё пошло "наперекосяк" с началом Великой войны, и ещё больше разладилось после известных событий семнадцатого года, которые раскололи казачество на два непримиримых лагеря. Несладкая жизнь ожидала повзрослевших дочерей Ольгу и Веру, но ещё более трагичная судьба выпала всем троим сыновьям...
ИВАН
Морозным январским днем 1919 года казачий конвой гнал по улицам Пятигорска пленных красных партизан. Охранники нагайками подгоняли отстающих. Безразличное полупрозрачное солнце было затянуто грязно-серыми облаками. Мелко, часто, торопливо сыпал колючий снег. Шустрыми змейками струилась под ногами позёмка. Фыркали, покрытые инеем казачьи кони, поёживаясь, кутались в башлыки озябшие всадники. Держась друг за друга, брели обессилевшие, продрогшие и голодные пленники, среди которых был и Иван Семёнов.
Наконец партизан привели на окраину города и прикладами загнали в полузатопленный подвал кирпичного дома, в котором арестантам пришлось стоять по пояс в ледяной воде. Несмотря на страшную усталость, ни о каком сне не могло быть и речи. Замерзающие люди принялись колотить в запертые двери. А снаружи доносились лишь смех и издёвки подвыпивших казачков.
Ближе к рассвету пленные услышали стрельбу. Это оставшиеся на свободе товарищи шли к ним на выручку. Командовал партизанами младший брат Ивана – Гавриил. Наконец, комиссар отряда Фёдор Подкатилин распахнул двери каземата. Однако многие узники уже не могли выбраться из подвала самостоятельно, и их пришлось выносить на руках.
Иван Семёнов вышел без посторонней помощи и крепко обнял брата. Его переодели в сухую одежду, дали выпить глоток спирта и накормили. Почувствовав себя несколько лучше, он отказался от дальнейшей помощи и решил сходить домой в Ессентуки, которые находились в восемнадцати верстах от Пятигорска.
– Прости, Ваня, – оправдывался Гаврик, – но коня я тебе дать не могу – слишком много у нас больных и раненых.
– Не переживай, братишка, я и сам дойду...
Однако, пройдя почти половину пути, Иван почувствовал себя совсем худо: ноги не слушались, всё тело наполнилось тупой болью, стало трудно дышать. Сбочь дороги он выломал себе палку и побрёл дальше, опираясь на неё, как ветхозаветный старец. Короток январский день. Зимнее солнце опустилось довольно низко, свет его стал гуще, а тени насыщенней. Ветер почти стих, начало подмораживать… Сгущались сумерки. От этого снег, ещё несколько часов назад ослепительно белый, окрасился в серо-голубые тона. Присев отдохнуть, Иван вдруг услышал тихую чудесную мелодию, и ему стало казаться, что он снова молод, а в руках у него гармонь. В кругу задорных девчат он растягивает её меха и звучит, зажигая присутствующих, озорная весёлая музыка… А теперь его с невестой Феней мчат быстрые кони к родному дому, после венчания в церкви. На крыльце их, счастливо смеющихся, родители встречают хлебом-солью, а близкие осыпают конфетами и хмелем… Вот уже родились сыновья – погодки, и Иван просит: «Доченьку мне теперь, Феня, доченьку давай!..» Наконец, появилась на свет славная голубоглазая дочь Анечка… Но вдруг - германский фронт, огонь и кровь, смерть и вши… После очередного ранения, лощёный и пахнущий дорогим одеколоном полковник вешает на его прострелянную и меченую немецкими штыками грудь Георгиевский крест и производит в вахмистры… «Нет, всё это – в жизни не главное и когда-нибудь обязательно закончится… - думает Иван, - пусть даже без меня… А вот дети…»
Он открыл глаза и увидел над собой бескрайнее небо с подрагивающими каплями звёзд. Словно кто-то Мудрый и Всесильный покрошил блестящий месяц на миллион ясных рождественских огоньков и поручил им светить и указывать дорогу всем заплутавшим путникам. Сам он лежит на дороге, вокруг тишина, и лишь слабый ветерок шершавыми ладонями разглаживает снег на холмистой равнине.
С неимоверным трудом, скрипя зубами и кусая губы, Иван поднялся и продолжил свой путь. Просто удивительно, насколько вынослив бывает человек, когда ему есть для чего жить! Далеко заполночь добрался он до родительского дома. Сил, чтобы подняться на крыльцо уже не осталось, и он постучал своей палкой в маленькое оконце. На стук выглянул отец, втащил сына в дом, запахнул занавески и разбудил спящих женщин. Ивана раздели и уложили на кровать. Говорить он уже не мог, лишь молча смотрел на жену и искал глазами детей…
Под утро Иван умер. Горько плакала мать, безутешно рыдала вдова, не скрывал своих слез и отец, стругавший в сарае доски для гроба. Ивана обмыли, одели в чистое и положили под образа на лавку. После полудня в дом ввалились пять вооруженных казаков.
– Где сын? – закричали они с порога старому отцу. – Мы знаем, что твой Иван вернулся!
– Он в горнице, – тихо ответил Яков.
Казаки вбежали в горницу и увидели новопреставленного.
– Эх, не успели! – сказал с досадой старший среди белогвардейцев. – Ну что ж, собаке – собачья смерть. Пусть теперь песок караулит, паскуда.
На третий день Ивана отпели и похоронили…
АЛЕКСЕЙ
Эшелон мчался на фронт. Люди изнывали от летнего зноя. В одном из вагонов находились Алексей и Пётр – муж сестры Ольги. Парни были дружны с самого детства, а неделю назад их обоих мобилизовали в добровольческую армию генерала Деникина.
Алексей сидел у распахнутой двери, смотрел на багровый закат и слушал, как белобрысый казак нудно и неумело перебирает ряды старой гармошки. Поднятию настроения и боевого духа такая «музыка» явно не способствовала.
– Послушай, композитор – рыло ковшом, а нос бутылкою, кончай пиликать! И без твоей музыки тошно, – крикнул урядник.
– Могём и отдохнуть, – беззлобно ответил горе-музыкант, снимая с плеч ремни трехрядки.
– Дай-ка я попробую, – попросил Алексей.
– Бери, мне не жалко, – промолвил хозяин инструмента.
Алексей размял пальцы и начал играть. Старую теплушку заполнили звуки озорной песни:
А не мы ли – казаки, а не мы ли – терцы?
Не от нас ли, казаков, бегают чеченцы?..
Сослуживцы оживились, окружили гармониста, стали подпевать. Долго играл Алексей, а притихшие казачки дымили самокрутками и вспоминали свой курень, семью и детей.
– Эх, домой бы сейчас, – проговорил один. – И когда только эта война закончится?..
– А это от нас зависит, – сказал Алексей, – можем и не воевать.
– Скажешь тоже… Я бы с радостью до жены побёг, но ведь мы же Присягу приняли. Не любо мне быть изменником.
– Чтобы покончить с войной, не нужно быть изменником, – вступил в беседу Пётр. – Просто необходимо разобраться и понять, за что мы, собственно, воюем. Вот ты богат? – обратился он к собеседнику.
– Нет. Есть дом да шестеро ребят, а землицы маловато. Хоть в узел завяжись, а богатства на ней не наживёшь, – погрустнел тот. – Переколачиваюсь с выти на выть и не знаю, как быть…
– Вот большевики и бьются за то, чтобы забрать землю у богатых и дать её тем, кто на ней трудится – тебе, например. Тогда не будет бедных и богатых, а все станут равны. Вот это и есть – справедливость!..
Как оказалось, слова Петра несли правду, по которой люди так изголодались. Они не вызывали неприязни, в отличие от одобренных начальством казённых фраз трескучих патриотов, Ему удавалось всего несколькими фразами выразить много, верно и глубоко... Он изъяснялся простыми словами, поэтому его заботы и радости были понятны и близки каждому присутствующему, а мысли проникали в самую душу. Долго говорил Пётр, а казаки внимательно его слушали. И кое-кому, вероятно, уже виделась такая счастливая жизнь.
– Дожить бы… – мечтательно произнес белобрысый парень.
Но тут со скрипучих нар поднялся бородатый урядник.
– Вот послушал я вас… – начал он зловещим тоном, – как же складно вы гутарите. Нынче всякий дурень желает стать счастливым и богатым, только ничего не хочет для этого делать. Вынь да положь ему это богатство прямо в карман! Только землица-то, между прочим, что вы собрались меж собой поделить, она же – моя, отцом и дедом мне завещана. Её, родимую, стало быть, у меня отымут и вам голодранцам преподнесут. Так получается? – и он обвел присутствующих тяжелым взглядом из-под косматых бровей. – Курью титьку вы у меня получите! Я сам никогда на чужое не зарился, и не собираюсь никому отдавать то, что принадлежит мне по праву. Да я вам, босякам, глотки рвать буду! А за такие речи, что вы, брылотрясы, ведёте, ныне к стенке ставят.
Казаки враз притихли.
– Ну что сидите, развесив ослиные уши? Видать под носом взошло, а в голове и не сеяно! – обратился он к окружающим. – Даровой земли захотели? Вот попадете в лапы к красным, они всем вам по два аршина нарежут, и жрать её заставят!
Вновь зашумели и заспорили казаки. А поезд тем временем, дав длинный гудок, замедлил ход и въехал на мост через большую реку.
– Молчать! – рявкнул урядник, приводя сослуживцев в чувства. – По плетям соскучились? А ну-ка, станичники, хватайте этих большевистских агитаторов. Зачем нам везти такое дерьмо на передовую? Зараз мы ими рыбу кормить станем!
Несколько человек кинулось к Алексею, но он, отпихнув их, сам бросился в речку. За ним из вагона выбросили Петра...
Очнулся Алексей в убогой хижине. Вокруг были развешаны рыбацкие сети, терпко пахло рыбой, где-то за стенкой тихо плескалась вода. Тело казалось чужим и непослушным, сильно болела и кружилась голова. Тем временем в хибарку вошли старик и мальчик лет десяти.
– Ну что, очухался? – спросил старик.
У него был весьма необычный вид: беззубый рот, маленькие, как у поросёнка, косящие глазки и нос картошкой. А говорил он, скрипучим голоском, словно Кощей Бессмертный…
– Кто вы? – прошептал Алексей.
– Мы-то – известно кто, рыбаки, – ответил хозяин. – Вот тебя, соколик, вчера на берегу подобрали. Сначала думали – мёртвый, но вишь – оклемался таки. Знать, совсем иная смерть тебе на роду написана.
– А где Пётр? – спросил Алексей. – Мы же вместе прыгнули…
– Одного мы тебя нашли, мил человек. Видать, Петру повезло меньше твоего…
Медленно возвращались силы к Алексею. Вечерами он сидел у реки, с тоской глядя на мелкую рябь и прыжки играющей рыбы. Солнце застенчиво плескалось в воде, а каждая тварь радовалась по-своему… Порой к берегу подплывали утицы и самозабвенно занимались своими птичьими делами, полоща перья и жамкая клювами водоросли. Иногда к ним прилетал зеленоголовый красавец селезень и старательно ухаживал за своими подругами…
Однажды, ближе к вечеру случилась сильная гроза. Сначала всё резко потемнело, а потом неожиданно сверкнула ослепительная молния. На миг вся округа осветилась, а следом где-то совсем рядом раздался оглушительный удар грома, буквально пригнувший Алексея к земле. Раскатное эхо прокатилось по мрачному небу, и начался хлёсткий ливень… Чекмарёв сидел у крохотного оконца и с тоской наблюдал за непогодой. Ему казалось, что такое же ненастье нависло над всем миром, и оно никогда уже не закончится… Но вскоре дождь прекратился и из-за туч ему улыбнулось умытое солнышко…
Кроме людей в домике обитал смешной и неуклюжий, но очень любознательный щенок, и глядеть на его проделки было сущим удовольствием. «Со временем он непременно вырастет в умную и вежливую собачку, смотрящую в глаза хозяев долгим и преданным взглядом, – размышлял Алексей, – но что же происходит с нами –людьми? Когда прекратится эта братоубийственная война?»
…Прошла неделя, но Пётр так и не объявился. Тогда, тепло простившись со своими спасителями, Алексей решил самостоятельно пробираться в родные края.
СЛУЖБА У БАТЬКИ
– Стой, хлопец! – грозно крикнул Алексею обросший, словно домовой, дядька с новенькой итальянской винтовкой наперевес и маузером на боку красной рубахи. – Пойди-ка сюды, милай, – поманил он, внезапно выступив из-за куста. – Мигом вытряхивай свою торбу и сказывай: кто таков? Куды идёшь?
Так Алексей повстречался с дозором одного из отрядов батьки Махно и очутился в его легендарном "вольном" государстве.
После короткого допроса в штабе полка ему предложили вступить в ряды революционной повстанческой армии для борьбы с "угнетателями трудового крестьянства" и интервентами. На первый взгляд, убеждения анархистов мало чем отличались от идей большевиков. И учитывая тот факт, что махновцы в этот период времени воевали заодно с Красной Армией, а сам Нестор Иванович восхвалялся столичными властями как пламенный революционер, получивший из рук самого Клима Ворошилова орден Красного Знамени № 4, Алексей решил сражаться с белогвардейцами под чёрными знамёнами анархистов.
– …Только переоденься во что-нибудь, – посоветовал ему один из командиров – Феодосий Щусь, – а то мои хлопцы казачков не жалуют. Они по ним палить привыкли.
Почти все повстанцы, и батька в том числе, весьма заботились о своей внешности и щеголяли в довольно живописных одеяниях. Для нового бойца быстренько подобрали подходящее галифе, а свои шаровары с лампасами он до поры припрятал в вещевой мешок.
Алексея назначили пулемётчиком и приставили «вторым номером» к тому самому бородатому дядьке, который первым повстречался ему в лесу. «Хрен догонишь!» – было намалёвано на задке их тачанки.
- И что, частенько тебе приходилось драпать? – с усмешкой спросил у него Семёнов, указывая на такую разудалую надпись.
- Не драпать, а менять дислокацию и заметать следы, - добродушно поправил его бородач. – Жить захочешь, паря, на любое ухищрение пойдёшь… Вот в прошлом месяце при отходе мы даже два куля денег на дорогу вывалили. И что ты думаешь? Погоня-то прекратилась! Передрались из-за них беляки, – засмеялся наставник. – А по весне за нами увязались казаки. Вот-вот настигнут, а у нас и патронов-то не осталось. Так мы на их пути бочку спирта поставили. Ну, те и кинулись его пробовать. Так атака и захлебнулась... Да, без смекалки на войне никак нельзя. А мне ещё пожить охота без буржуев-кровососов, свою землицу распахать да засеять…
Через недельку Алексей обвыкся. Его жизнь теперь состояла из долгих переездов и коротких схваток с белогвардейцами. Бой у махновцев обычно носил скоротечный характер: атаки отличались стремительностью и непрерывным натиском с быстрым маневром «Максимов» на тачанках. Никаких перебежек и окапываний. Нападение всегда происходило неожиданно для врага и быстро перерастало в рукопашную схватку, переходящую в преследование противника.
В населенных пунктах, где отряды останавливались на постой, обычно устраивались митинги, давались спектакли, читались лекции. Настоящим бедствием в повстанческих войсках было пьянство. Частенько предавался этому греху и сам батька, но пил он только в относительно спокойной обстановке, и жестоко преследовал соратников за "несвоевременное бражничество".
Самого Махно Алексей видел в расположении части почти ежедневно. Он редко появлялся один, чаще - в сопровождении адъютантов и охранников – братьев Лютых. С виду Нестор Иванович был неказист: малоросл, узкоплеч, с длинными русыми волосами. Самым запоминающимся в его внешности был пронзительный взгляд, гипнотизирующий и вызывающий ужас. Точно какая-то мрачная бездна или зловещая обречённость угадывалась в глубине его глаз…
О, это был воистину необыкновенный человек! Встречаются ещё в природе такие "люди – горы", которые ни пред кем не "ломают" своих шапок, никогда не заискивают, никому не кланяются. Нестор Иванович пренебрегал опасностью и всегда первым бросался под пули. «Все сгинем, но добудем добрым людям счастье!» – любил повторять он. Неспроста тысячи людей шли за ним в бой и на смерть, ему верили, его любили и… боялись. О его безграничной щедрости и такой же жестокости слагали легенды.
У вечернего костерка старослуживые, переходя на зловещий шёпот, рассказывали молодежи о том, что неординарность Нестора проявилась буквально с рождения: будто бы при крещении младенца, на священнике внезапно загорелась риза, а это предвещало ребёнку стать грозным и беспощадным разбойником. Также говорили, что ещё в годы первой русской революции он сошёлся с анархистами-коммунистами, а после покушения на очередное «высокопревосходительство», был схвачен и приговорён к смертной казни через повешение, которую в итоге заменили бессрочной каторгой. В тюрьме упрямый и несговорчивый Нестор часто сидел в холодном и сыром карцере, закованный в цепи, что и подорвало его здоровье. У него выявили туберкулез и, по слухам, удалили одно лёгкое.
Первое время Алексей восхищался умом и прозорливостью Махно. Действительно, находчивость, которую проявлял батька в сражениях, порой трудно представить. Попав в затруднительное положение, он нередко переодевал войско во вражескую форму либо, развернув трофейные знамёна, выводил своих людей с громким пением прямо на позиции врага, принимающего их за «своих». Приблизившись вплотную, повстанцы открывали огонь и уничтожали неприятеля. Иногда, соскочив с коней, часть хлопцев могла побросать винтовки и поднять вверх руки. Когда противник проскакивал мимо таких "пленных", те – стреляли ему в спину. Особой популярностью пользовались такая военная хитрость, как встреча неприятеля хлебом-солью...
В одной подобной «операции» Алексею самому довелось принять участие. Называлась она – «свадебный кортеж». Дело в том, что со слов местных жителей и по донесению разведки в соседнем селе расквартировался штаб полка белых, и батька решил его захватить. Тем же днём махновцы украсили несколько бричек цветами, а лошадок лентами и бубенцами, надели свежие рубахи, поверх их повязали рушники и убрали с глаз наганы да винтовки. Женихом нарядился адъютант Махно, а невестой в длинном белом платье с фатой - сам Нестор Иванович. Для пущей «натуральности» хлопцам даже налили по чарке первача. И вот, с песнями, смехом и гиком «свадебный кортеж» тронулся в сторону врага.
На въезде в село стоял белогвардейский дозор, но угощённые самогоном и пирогами солдаты никаких препятствий для праздника чинить не стали. Запад дымчато догорал розовым светом. На пригорке из крон деревьев высовывалась маковка церквушки. Разудалый кортеж доехал до хаты со скучающим от безделья часовым, у которой и остановился. С передней брички соскочил подвыпивший «шафер»:
- Люди добрые, приходьте до нас на свадьбу! – крикнул он выглянувшим в оконце офицерам и в пояс им поклонился.
На низкое крылечко вышел немолодой полковник и два младших офицера. Полковник с отеческой улыбкой принял от «шафера» четверть с самогоном, передал её своему адъютанту, и неспешно направился к «молодым». Очевидно, он намеревался их поздравить и напутствовать, но как только приблизился к бричке, «невеста» выхватила из-под подола маузер и трижды выстрелила полковнику в грудь… Это послужило командой к атаке. Хлопцы из «кортежа» кинулись в штабную хату, а с противоположного конца дороги в село ворвалась махновская конница. Через четверть часа весь небольшой гарнизон беляков был перебит… Вот такими запомнились казаку Алексею Семёнову боевые будни в отряде Махно.
Однако в июне 1919 года на очередном митинге отряду объявили, что батька послал к "такой-то матери" самого Троцкого и отправил Ленину телеграмму, в которой известил, что выходит из Красной Армии и дальше намерен самостоятельно сражаться с белогвардейцами.
В каком-то страшном бреду металась в те годы деревня. В каждом уезде крестьяне, недовольные продразверсткой и гонениями вливались в отряды Махно. Повстанцы взрывали тюрьмы, разрушали железнодорожные пути, грабили эшелоны, портили линии связи и всюду вершили свой суд, нередко чрезмерно жестокий. Редкий день обходился без расстрелов, причем батька любил "пущать в расход" собственноручно… В итоге деникинцы прорвали фронт, а Советская власть стала принимать меры к разоружению повстанческой армии. Тогда-то Алексей понял, что с Махно ему не по пути и пора возвращаться на родной Кавказ.
ГАВРИК
Примерно в это же время в пятигорскую тюрьму привезли десяток новых заключенных. В их число попали: командир партизан Гавриил Семёнов, его друг Павел Дериглазов и раненый комиссар Подкатилин. Начались допросы и пытки. Прежде всего, белогвардейцев интересовало, кто из пленных был командиром и комиссаром. Это они желали знать для того, чтобы устроить над своими врагами суд и публичную казнь. Но партизаны держались стойко и боевых товарищей не выдавали. Однажды, когда в холодную камеру после очередного допроса привели избитого Павла, Гавриил, утирая кровь на его лице, сказал:
– Так больше продолжаться не может. На ближайшем допросе я признаюсь, что был командиром отряда, и пускай я погибну, но хоть вы останетесь жить. Как у нас говорится: старшому - и первая чарка, и первая палка.
– Не делай этого, – вмешался в разговор Подкатилин, – твоё признание не поможет. Никого из нас не помилуют: кровавая и беспощадная идет сейчас в стране война, на ней нет места жалости. Вот ты всё стружку с себя норовишь снять, а порой и кору наращивать нужно… Раз уж так вышло, то наша задача – умереть достойно, как подобает коммунистам. Когда знаешь, что прав, погибать не страшно.
Через пару дней Павла совершенно неожиданно повели на свидание, хотя ничего подобного в здешней тюрьме прежде не случалось. «Может, это – Катя, – думал он о жене, – с её-то умом да красою даже такое чудо возможно».
И он не ошибся. Катерина, увидев мужа, залилась слезами, стала целовать его худое и небритое лицо, рассказывать домашние новости. О многом хотелось переговорить Павлу с женой, но рядом сидел подъесаул и что-то безучастно писал в своем журнале. Наконец, офицер поднялся:
– Свидание закончено.
Катерина на прощанье прильнула к мужу и тихо спросила:
– А Гаврик тоже здесь?
– Да, – машинально ответил Павел и понял, что сказал лишнее.
Павла увели, а красавицу Катерину офицер пригласил в свой кабинет. Можно лишь догадываться о содержании их разговора, в результате которого, ради спасения мужа, она выдала Гаврика – свою первую девичью любовь. Через день Павла выпустили на волю. Он остался жив, но долгие годы винил и презирал себя за невольное предательство лучшего друга.
Гаврик знал, что доживает свои последние часы. Перед мысленным взором пронеслась вся его короткая жизнь. Вот он мальчишкой собирает ватагу таких же босоногих пацанов и идет драться с казачатами другой улицы. Не беда, что разбит нос и багровый синяк надулся под глазом: главное, что победа почти всегда была за его войском.
Потом была артельная работа на пару с братом Алексеем. А осенью 1917 года его, как и многих других, мобилизовали в армию, где он и сблизился с большевиками. Однажды, когда полк подняли по тревоге, чтобы отправить для подавления мятежной столицы, Гавриил с группой своих товарищей дезертировал из части и через некоторое время организовал партизанский отряд, где его избрали командиром.
Гаврик ценил жизнь, очень любил свой родной край с его неповторимой красотой, а ещё… жену своего друга – Катю. В юности и она его любила, но потом появился Павел, и Екатерина ушла с ним…
Раннее утро. Гулкие шаги в тишине тюремного коридора.
– За мной!.. – догадался Гаврик, и сердце забилось, как птица в тесной клетке.
Лязгнули запоры.
– Семёнов, на выход!
Вот он в сопровождении конвоиров выходит на унылый тюремный двор. А на улице бушует лето! Гаврик взглянул на гору Бештау и солнце, поднимавшееся из-за Машука, и ему стало нестерпимо обидно: ведь через минуту он умрет, а всё это останется жить. Жить! От свежего пряного воздуха кружилась голова. Казалось, набери его в миску, возьми ложку – и можно есть, как ароматный ягодный кисель.
Гавриила поставили возле глухой кирпичной стены.
Проснувшаяся пичуга отрывисто высвистывала, где-то совсем рядом: «Сей-час! Сей-час! Сей-час!»
Подошел священник:
– Сын мой, ты расстаешься с жизнью, но знай: есть жизнь вечная. Покайся!
– В бога не верю, – ответил Гавриил, – а то, что бил белую сволочь, грехом не считаю!
Прогремел залп. С церковных крестов взлетели и зловеще закаркали вороны. Гаврик упал ничком, а палачи равнодушно смотрели, как в предсмертной судороге затихает его молодая жизнь. Подошел доктор и попытался нащупать пульс:
– Готов… – сказал он, попыхивая папироской.
Тело Гаврика родным не отдали. Где его захоронили, до сих пор никто не знает.
КАЗНЬ ПОДКАТИЛИНА
На Субботней площади с утра толпился народ. Здесь всё было готово к казни комиссара партизан – Фёдора Подкатилина. Он был местным жителем, и в Ессентуках этого тридцатилетнего казака знали многие. Фёдор рано лишился родителей и юность провёл в батраках у богатых казаков. Как говорится, «служил сто лет, а выслужил сто реп». Во время германской войны, находясь на фронте, он вступил в ВКП(б) и с несколькими товарищами дезертировал из армии. Затем было подполье и, наконец, партизанская борьба с белогвардейцами. В одном из боев отряд был разбит, и раненый Фёдор попал в плен.
Комиссара и ещё двух его соратников было решено казнить публично на глазах земляков, но сначала остальных партизан ожидала экзекуция...
Станичный атаман в белой папахе и такой же черкеске с газырями, при кинжале в серебряных ножнах, прошагав на середину площади, обратился к сидящим на длинной скамье старейшинам:
- Господа старики, какого наказания заслуживают виновные согласно нашим казачьим обычаям?
Последние советоваться не стали, видимо, решение уже давно приняли.
- Тем, кто был обманут большевиками и раскаялся, всыпать по двадцать горячих, - выкрикнул один из дедов. - А комиссарам – смерть и забвение!
- Любо! – раздалось несколько одобрительных возгласов из толпы.
Незамедлительно на видное место выставили козлы для распилки дров, к которым по очереди привязывали приговорённых партизан, и плеть со свистом опускалась на их спины... Метались окровавленные тела, слышались сдавленные стоны и брань… Каждый выпоротый вставал и, кривясь от боли, кланялся старикам, благодаря их «за науку», после чего смиренно отходил в сторону. Одного молодого парня утащили с места экзекуции волоком…
Наконец, вывели и поставили на свежесрубленный деревянный помост Подкатилина с его товарищей-коммунистов. Бородатый старик с двумя крестами на груди застиранной гимнастёрки, кряхтя, поднялся со своего места, шаркающей походкой подошёл к комиссару и смачно плюнул ему под ноги:
- Ты – христопродавец да изменщик, и более - не казак! Таких иуд наши прадеды цепляли за ноги к молодым берёзам и рвали надвое...
Потом хорунжий читал приговор, а Подкатилин искал глазами жену Наталью. Но нет, из-за солдат и всадников ничего не видно. До слуха доносились лишь обрывки фраз: "предатели", "осквернители веры отцов", "опозорили казачество", и, наконец, – "смертная казнь".
Поодаль десяток конных казаков поправляли амуницию. Их скакуны похрапывали и дрожали от нетерпения.
– Взво-од, слу-ушай мою-ю кома-анду! – протяжно выкрикнул офицер. – Шашки – вон! Смерть большевиским собакам! – и сделал отмашку рукой.
Казаки с посвистом и гиканьем поскакали на приговорённых. Взметнулись и опустились на головы жертв острые клинки. Окровавленные партизаны упали под конские копыта. Двое из них были недвижимы. Подкатилину шашка отсекла правое ухо и глубоко разрубила надплечье. Пошатываясь, он поднялся и, придерживая повисшую, как плеть, руку, угрюмо наблюдал за тем, как конный отряд разворачивается для новой «атаки». Не было боли в его глазах, как и не было страха на его лице! Только лютая ненависть к врагам. Он проиграл, но не сдался. Он погибал, но точно знал, что – за правое дело.
Но вот с противоположной стороны площади, раздвинув толпу гнедым жеребцом, к лобному месту выскочил молодой всадник. С криком: "Прощай, дорогой товарищ!" – он выстрелил в сердце Фёдору и ускакал прочь.
Опомнившись, казаки погнались за храбрецом, которым был Алексей Семёнов. Да куда там! Удача всегда на стороне смельчаков. На окраине города преследователи сами попали в партизанскую засаду и были обстреляны.
Народ на площади ещё долго не расходился. Казакам пришлось нагайками разгонять людей. Родным не дали возможности проститься с убитыми. Только тёплый дождь плакал над распластанными телами. Тем, кто наблюдал эти события, он казался солёным...
ПРИГОВОР
После возвращения на Кавказ, Алексей сплотил оставшихся в живых партизан, и укрылся с ними в горах. Когда отряд окреп, он провёл ряд дерзких рейдов, в одном из которых освободил из застенков уцелевших соратников. Почти вся охрана тюрьмы погибла в перестрелке, однако в плен попал подъесаул, который на допросе рассказал о том, как Катерина предала Гаврика.
– Не верю! – сорвался на крик Алексей, – Она любила моего брата!
– Значит, не любила, коль выдала, – возразил пленный.
– Врёшь, золотопогонник! – лицо командира передернуло судорогой.
– Врать мне не позволяет честь офицера, – ответил подъесаул, – я не ожидаю от вас снисхождения, а перед смертью не лгут. Чтобы спасти жизнь своего мужа, эта женщина указала на вашего брата. За это Дериглазова и отпустили. Вот вам и доказательства.
– Видимо он прав, – подумал Алексей, – Почти все погибли, а Павел уцелел, более того, непонятным образом был отпущен на волю.
– Вы хотели правды? Я вам её открыл, – тихо произнес офицер, – большего я не скажу даже под пытками. Прикажите меня расстрелять.
– Да, ты – наш классовый враг, – ответил ему Алексей, – и в бою я бы тебя не пощадил. Но сейчас ты – пленный, поэтому, как стемнеет, мои ребята выведут тебя из лагеря и можешь идти, куда глаза глядят.
Офицера увели, и Алексей остался один на один со своими тяжёлыми мыслями. Семёнов вышел из шалаша и по высокой, спутанной ветром траве спустился к роднику, где присел на поваленное дерево и вытер лоб. Он словно рассматривал что-то в себе самом. Тишина давила на уши и тихо звенела в его голове. Густые сумерки, словно чёрной буркой, накрыли лес и горы. Они с давних пор были партизанам добрыми друзьями и гостеприимными хозяевами, а летняя ночь – заботливой и нежной женой. Это они долгие месяцы дарили им кров, пищу и защиту от врагов. А ещё людей поддерживала вера. Вера в светлое будущее, собственные силы и торжество справедливости.
И вспомнилось Алексею его детство и другое лето… Шёл июнь, самый добрый месяц в году. Как праздничный мамин платок, усыпана цветами земля. Словно волны сказочного моря, колышутся в бескрайних степях душистые травы. Тёплый ветерок голубит травушку-муравушку и по-дружески треплет кроны деревьев. То вдруг, внезапно осерчав, щедро раздает подзатыльники и пощёчины лохматым облакам. Как часто, он подталкивал казачат на большие и малые шалости, а случалось, что мягкой, но упругой ладонью, удерживал их от проказ и предупреждал об опасности.
В ночь под Ивана Купалу молодежь собиралась у реки Подкумок. Сначала играли в «кончики»: две пары одновременно брались за зажатые в кулак концы платка, и если выходило «накрест» – целовались. Ох, и сладкие же это были поцелуи! Затем девчата плели и бросали на воду венки, а парни прыгали через костер.
От деда Ильи, которому нравилось возиться с окрестной детворой, Алексей слышал, что в эту волшебную пору в полночь зацветает папоротник, а тот, кто увидит и сорвёт этот цветок, будет обладать сверхъестественной силой. Неразлучные братья-погодки Лёшка и Гаврик всегда с нетерпением ждали этого дня. И вот они уже в густой траве за старой мельницей торопят появление чуда. Нещадно кусают комары, «обжигает» крапива, то ли от холода и ночной сырости, а может и от страха, дрожит голос, стучат зубы. Всякий шорох заставляет вздрагивать и оборачиваться. Но вот незадача – папоротник не цветёт…
В другой вечер дед Илья, рассказывал им о том, как лешие, проиграв зайцев в карты, перегоняют их в соседний лес, отчего те пропадают в одном месте и появляются в другом. Сам Лешак очень похож на человека, но одёжа на нем запахнута "наоборот", а глаза – словно два изумруда, горят в лесных потемках злым зелёным огнём. Он без труда может заманить человека в чащу, напугать или даже побить. Не менее опасен обитающий в реках, озерах и ручьях Водяной. Дедушка Водяной – хозяин вод, он командует русалками и прочими водными жителями, пасёт на дне водоёмов свои стада – сомов, карпов, лещей. Если к нему отнестись без должного почтения, эта нечисть может и утопить.
Загадочным шёпотком старик поведал ребятам, что в чистом поле люди иногда встречают ужасно сопливого старичка – Белуна. Обычно он просит у прохожих утереть ему нос. И если человек не брезгует, то в его руке неожиданно оказывается кошель серебра. Так же и земля щедро одаривает лишь тех, кто не боится выпачкать своих рук. В поле обитает и девица – Полудница, которая строго присматривает, чтобы в полдень никто не работал. За несоблюдение этого обычая она может наказать солнечным ударом, а подружившегося с ней – научить танцевать на зависть всем.
В непосредственной близи с человеком обитают Банник, который ради забавы может ошпарить кипятком, Овинник – озорующий в овине, и, конечно же, – Домовой. Домовой – дух добрый, он – рачительный хозяин, помогающий дружной семье. Но случается, что шалит, если ему что-то не по нраву. Чтобы не злить «хозяина», домовому оставляют в укромном уголке, на загнетке, – кашу и приговаривают: «Хозяин-батюшка, прими нашу кашу! Ешь пироги, да наш дом береги!»
Также дед Илья уверял ребят, что если до утра просидеть на чердаке, то за трубой обязательно увидишь своего Домового. Отважные братья провели однажды бессонную ночь на чердаке, но Домового так и не встретили. В следующий раз, наслушавшись небылиц старика, они ходили в полночь на кладбище, но клад, как было обещано, им тоже не открылся.
– Брешешь ты всё, дед! – выговаривал в сердцах Гаврик. – Как тебе только не совестно?
– Может, и брешу, – усмехаясь в бороду, уклончиво отвечал старик, – со вранья пошлин не берут. Только, несомненно, мои выдумки идут вам, огольцам, на пользу.
И это была правда: перестали пацанята бояться нечистой силы, росли смелыми и пытливыми. А ещё приучил их дед любить жизнь, видеть красоту родной природы, восхищаться ею, находить неожиданное в обычном и новое в давно известном.
Вспомнилась Алексею и юность. Как сходились они в кулачных поединках с соседскими парнями. И всегда братья бились плечо к плечу, помогая и выручая друг дружку. Там-то и научились они стойкости, ловкости, небрежению к боли и усталости.
Понимали братья друг друга без слов и одним только взглядом могли сказать больше, чем иной за длинный разговор. Алексею было известно, что Гаврик и Павел любят одну и ту же девушку. Знал он и о том, как трудно было брату пожертвовать своим первым нежным чувством, ради лучшего друга и самой Катерины, которой выбор из двух лучших парней округи оказался не под силу. Видимо, Катя затаила на Гаврика нешуточную обиду, коль так легко предала его при первом удобном случае.
– Не знаю, простил ли тебя Гаврик, но я – не прощаю! – мрачно прошептал Алексей. – На всякую гадину есть рогатина. Не удалось вам быть вместе на этом свете, будете рядом на том! По голосу и вторье: я – отомщу! И он выполнил свое обещание.
Алексей с товарищами въехал в станицу ночью. Луна задумчиво скользила по лёгким облакам. В округе всё спало, лишь изредка побрехивали собаки, да вздыхала в хлевах скотина. Подъехав к нужному дому, постучали. Дверь открыла испуганная Катерина.
– Ты одна?
– С матерью. Если вы за Павлом, так он уже месяц, как в Нальчике у брата…
– Бог с ним. Мы за тобой, – прервал её Алексей.
В глазах Катерины, молодой и красивой женщины, отразился животный страх. Она всё поняла… На плечи ей набросили мохнатую бурку, и один из помощников Алексея посадил её на коня впереди себя. Через час были в лесу, где у небольшого походного костерка состоялся партизанский суд. Катерина не оправдывалась и прекрасно понимала, что её ждет. После вынесения приговора, Алексей попросил у товарищей права лично привести его в исполнение. Ему, как родному брату бывшего командира, позволили.
Они шли по лесу, подпирающему своими богатырскими плечами розовеющий небосвод, слушали редкие трели первых птах и молчали. Да и о чём говорить, когда всё уже сказано? Настороженное росистое утро. Ветер тихонько раскачивал ели. Пахло сосновой смолой, а на пригорках ноги скользили по опавшей хвое…
Эх, человеческая жизнь! Что ты есть: тонкая ли паутинка над бездной; лунная дорожка на речной глади или солнечный луч, на миг пробивший грозовую тучу? Что ни думай, как ни старайся, а всё одно – она коротка и загваздана, словно детская распашонка…
– Стой! – наконец приказал Алексей.
Катерина повернулась к нему лицом, откинула назад длинные распущенные волосы, и прислонилась спиной к берёзке. Так же стояла она когда-то, опустив глаза, в предвкушении первого поцелуя Гаврика. Не под этой ли самой белоснежной красавицей? Ох, как же она его тогда любила! Какое неземное счастье обволакивало, пронизывало и переполняло её сердце. Ей так нравилось, когда он был рядом, когда обнимал её за талию, брал за руку, прикасался к волосам и лицу... По щеке побежала слезинка…
– Если боишься, могу завязать глаза, – оборвал её воспоминания Алексей.
– Не надо, – тихо сказала она.
Алексей выстрелил.
– Господи, как хочется жить!.. – прошептала женщина и упала в траву.
Алексей сел рядом с Катей, которую знал ещё девчонкой, закрыл ладонью её удивленные глаза, и заплакал, проклиная войну. Подошли ребята и выкопали могилку.
Пройдут годы, прольют свои хрустальные слёзы дожди и сравняется с землей этот маленький холмик, где лежит такая же стройная и прекрасная, как склонившаяся над ней берёза, женщина.
А Алексей Семёнов, через пару месяцев, вывел свой отряд к красным. Он ещё долго и храбро воевал, был ранен и отмечен правительственными наградами. Сегодня его портрет висит в музее города Ессентуки.
(продолжение следует)