Из зарисовок для "Букингейма" (vk.com/club83528878).
Дело было в начале осени. Субботним утром раздался телефонный звонок – это оказалась миссис Перривел, моя тёща. Она слёзно просила нас с женой приехать, поскольку с мистером Перривелом случилась какая-то беда. Говорила она бессвязно, всхлипывая в трубку, чем перепугала свою дочь до полусмерти.
Разумеется, мы тут же собрались и отправились в Эйхилл. До городка детства Оливии было каких-нибудь три сотни миль, а потому уже через несколько часов мы остановились возле дома Перривелов.
Мистер Перривел лежал в своей постели и будто бы бредил во сне. Лицо его выглядело ужасно: щёки и нос покрывали жёлто-зелёные пятна, от глаз расходились тёмно-фиолетовые круги, веки дрожали, приоткрывая бельма, отчего создавалось впечатление, что в старика вселился бес. Пересохшие губы шевелились, иногда среди бормотания слышались отдельные слова, но понять смысл сказанного было невозможно.
Жена бросилась к матери, а я остался стоять возле двери, поражённый дьявольским преображением старика.
Когда женщины немного успокоились, Оливия стала звонить доктору, а я - расспрашивать, что произошло.
- Ещё утром он был совершенно здоров, Эндрю! – причитала миссис Перривел. – Он… отправился в булочную, как всегда, а перед этим, скорее всего, зашёл к приятелю, Эдварду Грину - он владелец бакалейной лавки на площади. А потом… потом этот оборванец Лагерти принёс Рональда на своём горбу и бросил у двери… вот таким!
- А почему вы не отвезли его в больницу?
- Доктор приходил, - женщина закивала и поправила выбившиеся из пучка пряди русых с проседью волос, - но он выскочил от него как ошпаренный и сказал, чтобы я позвала священника.
- Ерунда какая-то.
- Эндрю, доктор отказывается приезжать снова, - Лив подошла к столу, бледная и растерянная, опустилась на стул и потрепала край скатерти, - говорит, чтобы мы отправлялись в церковь, к пастору Гейнсу.
- Какая чушь, - нервно пробормотал я, начиная выходить из себя, - мы что же, застряли в средневековье, в конце концов?!
Я вскочил из-за стола и помчался в больницу. На лицах персонала отчётливо прорисовался страх, когда они узнали, как именно страдает мистер Перривел. И всё же мне удалось убедить прислать за тестем машину, после чего я сам доставил Лив с матерью в больницу. В палате, тем временем, творилось что-то странное. Как мне позже рассказали, приборы, к которым пытались подключить Рональда, истошно пищали и выходили из строя один за другим. Когда мы прибыли, возле больного помимо медсестёр оказался пастор Гейнс, по-видимому, кто-то из них вызвал его.
Как только священник показался из палаты, я отвёл его в сторону:
- Что происходит, святой отец?
- Боюсь, я уже видел такое, мистер Уилсон, - он тяжело вздохнул и похлопал меня по плечу, - крепитесь и готовьтесь к худшему.
- Я не понимаю! – злость закипала во мне, люди в этом городишке вели себя очень странно.
В тёмных глазах пастора была обречённость.
- За последние две недели это уже третий случай, сын мой. Вот человек совершенно здоров, а через час уже лежит на мостовой с пятнами по всему лицу, а ещё через сутки… Никто ничего не может поделать с этим.
Священник покачал головой и удалился, оставив меня в полном замешательстве. У меня было стойкое ощущение, что вся эта история – чей-то дурацкий розыгрыш.
Пока миссис Перривел и Оливия сидели у кровати больного, я решительно отправился к главному врачу клиники. Тот внимательно выслушал мою историю и претензии, а затем заверил, что они сделают всё возможное, чтобы помочь отцу Лив.
Близился вечер. Я какое-то время бродил по коридору клиники, поглядывая на перепуганных медсестёр, которых заставили находиться в одной палате с Перривелом, а затем мне надоело бездействовать, я решил наведаться в бакалейную лавку, к приятелю Рональда.
Город был мне знаком не слишком хорошо, потому я едва поспел к закрытию. Похожий на небольшой пузатый бочонок кучерявый старичок вертел ключом в замочной скважине, когда я заметил его и окликнул. Тот, узнав с кем беседует, запустил меня в лавку и поставил чайник в подсобке.
- Ужасные дела, ужасные, - мистер Грин покачал головой, - он едва только вышел от меня и отправился через площадь, я наблюдал из окна. А потом меня отвлёк покупатель, и я увидел только, как Лагерти тащит его мимо, прямо на себе. Он побросал все эти свои… художественные принадлежности. Как Рональд?
Старик снял с полки потрёпанную папку и положил передо мной на стол.
- Пока трудно что-либо сказать о его состоянии. А кто этот Лагерти? – я припомнил, что миссис Перривел тоже упоминала это имя.
- Да, - бакалейщик махнул рукой, - местный голодранец. Учился где-то на художника пару лет, а потом вернулся и пропил все деньги почившей матушки, до последнего пенни. Теперь вот рисует прохожих, чтобы хоть как-то платить старухе-хозяйке за маленькую комнатку, в которой поселился. Я думал, придёт за своим добром, но он не вернулся.
Пока старик разливал кипяток по кружкам, я заглянул в папку с рисунками. Несколько карандашных огрызков выпали и покатились по полу. Верхняя работа оказалась наброском, с которого на меня обеспокоенно глядел Рональд Перривел. Я, наверное, охнул, потому как мистер Грин заинтересованно подошёл и заглянул в папку.
- Вот так дела… а я и не видел, - он почесал кудрявую макушку, - у парня, стало быть, талант.
Рисунков оказалось много, все они были выполнены с фотографической дотошностью.
- Вот этих двоих я знаю, - бакалейщик ткнул волосатым пальцем в усатого джентльмена в полицейской форме, а затем – в худощавую, богато одетую женщину с презрительным выражением лица, - только вот… нет их уже в живых.
- Здесь же стоят даты, - я удивился, - не прошло и двух недель.
- Да, - старик вздохнул, - странные дела.
- У вас нет адреса этого Лагерти?
Дом, где проживал художник, оказался на углу узкой, тёмной улочки. Подгнившая деревянная лестница под моими ногами натужно скрипела, а к перилам я побоялся даже прикоснуться – они ходили ходуном от лёгкого ветерка. Поднявшись к перекошенной двери в дом, я постучал. Пришлось долго ждать, прежде чем древняя старуха со свечой отворила мне. Она некоторое время разглядывала незваного гостя маленькими заплывшими глазками, а затем провела к чёрной лестнице, ведущей на второй этаж.
От запахов умирающего дома мне сделалось дурно, но я всё-таки поднялся наверх и стал стучать в дверь, которую мне указала хозяйка.
- Чего надо? - у владельца комнаты был противный скрипучий голос, на вид молодой человек оказался тоже не слишком приятным. – Вы кто такой?
- Мистер Лагерти? Я принёс ваши работы, вы оставили их сегодня на площади, - не скрывая своего любопытства, я разглядывал человека, который рисовал столь пронзительно реалистичные портреты.
Художник встрепенулся, увидев свою папку с рисунками, его лицо просияло, и молодой человек распахнул передо мной дверь. Комнатка была совсем крошечной, грязное окно без штор выходило на кривую улочку. Я отдал папку владельцу и, остановившись посреди помещения, стал озираться. Все стены были увешены портретами разной величины, набросками, изображениями каких-то иероглифов или чего-то подобного. Из мебели в жилище Лагерти был только низкий топчан и кривоногий стол.
- Сэр, я прошу прощения, что явился в такое время, расскажите о человеке, которого вы сегодня гм… помогли доставить домой. Что с ним случилось? Вы рисовали его, может быть заметили что-нибудь странное?
Художник посерьёзнел, лицо его потемнело, а глаза недобро заблестели.
- Этот идиот Грин дал мой адрес, да? – в голосе его было столько злобы, что я невольно отшатнулся. – Старик Рональд сам напросился.
Молодой человек метнулся к столу и стал что-то лихорадочно искать под ворохом бумаг. Часть их, шелестя, соскользнула вниз и опустилась мне под ноги. Сердце моё сжалось от дурного предчувствия – на всех листах была изображена моя жена, такой, какой она была много лет назад.
Художник тем временем откопал огрызок карандаша, планшет и чистый лист, а затем впился колким взглядом в моё лицо. Я понял, что должен немедленно покинуть комнату, но едва только карандаш коснулся листа, голову мою пронзила боль, а тело налилось свинцом.
- Знаешь, раз уж ты пришёл ко мне сам, я расскажу тебе, что происходит, - Лагерти мерзко захихикал, - я нашёл одну старинную книжку, при помощи которой хотел поправить свои дела… жизнь моя не слишком сложилась. Но что-то пошло не так. И вместо того, чтобы отбирать у вас, зажравшихся идиотов, то, что мне хочется, заклятье убивает. Ты, наверное, детектив какой, но это уже неважно. Когда я закончу – ты будешь мёртв, а я исчезну из этого убогого городишка. Только подберу убитую горем по папаше малышку Перривел.
Я не мог даже вскрикнуть, лицо моё будто бы окаменело, при том его жгло так, словно этот безумец окунул меня в кастрюлю с кипятком.
Карандаш художника порхал по планшету, а я, задыхаясь от боли, ощущал, как комната погружается во тьму – глаза начали слепнуть. Но когда мерзавец сказал про Оливию, что-то во мне вспыхнуло. Не знаю, каким чудом, но мне удалось сдвинуться с места, я сделал несколько шагов и опрокинулся на него, выставив вперёд руки. Тогда я услышал испуганный всхлип, при падении что-то хрустнуло, а дальше – темнота.
Через несколько дней я пришёл в себя. Тогда Оливия рассказала мне, как, забеспокоившись, позвонила мистеру Грину, а тот помчался по моим следам. В маленькой комнатке, завешенной портретами, он обнаружил меня с обезображенным фиолетовыми бороздами лицом, а рядом – Лагерти с переломанной шеей – при падении он ударился о подоконник.
На планшете негодяя оказался набросок моего лица, удивительно похожий, по мнению всех, кто его видел.
Ещё Лив рассказала, что Лагерти в юности настойчиво ухаживал за ней, но характер у юноши был ужасный, он был чрезвычайно завистливым, поднимал руку на свою мать, промышлял воровством. После окончания школы Перривелы по просьбе дочери отправили её учиться в другой город, где мы и познакомились.
К сожалению, полиция не сумела найти книгу, о которой говорил несчастный художник, а у меня, на лице, как, впрочем, и у Рональда Перривела, навсегда остались отметины страшного проклятья, едва нас не погубившего. Однако в моём столе до сих пор лежит папка с удивительными портретами руки Лагерти, как напоминание о том, что человек – создание удивительно многогранное. И частица прекрасного может таиться там, где её с первого взгляда совершенно не надеешься обнаружить.