В последнее время волна протестов против использования атомной энергии в народном хозяйстве, казалось бы, пошла на убыль. С одной стороны, это хорошо для специалистов – они могут работать более спокойно. Но с другой – трагедия Чернобыля должна постоянно напоминать человечеству о той потенциальной опасности, которую несет в себе ядерная энергетика.
Анализируя сообщения, появившиеся в последнее время в средствах массовой информации, нетрудно выделить несколько наиболее актуальных направлений: захоронение трех реакторов атомного ледокола «Ленин» в новоземельской бухте Карского моря; выступления международной организации Greenpeace и ряда народных депутатов по этому поводу; сообщение телекомпании «Останкино» о том, что с Мурманской базы атомного флота достаточно легко вынести радиоактивные источники, и проблемы дальнейшего развития атомного судостроения в России.
Именно этим вопросам и посвящен мой разговор с главным инженером-механиком атомного ледокола «Таймыр» Борисом Гиршом.
– Борис Рудольфович, дабы предвосхитить возможные выступления ваших оппонентов, давайте договоримся сразу, что мы заведомо не станем касаться любых вопросов о действиях в прошлом и настоящем военных моряков Северного флота. Также опустим в беседе все то, что касается испытаний ядерного оружия на Новой Земле. Сделаем мы это только потому, что данные темы просто не входят в вашу компетенцию…
– Согласен. Но как гражданин я могу высказать свое отношение?
– Безусловно…
– Я понимаю, что оборонную мощь России крепить необходимо. И пока в арсенале других государств есть ядерное оружие, оно должно быть и у нас. Другое дело, что наращивать его количество, совершенствовать виды надо в разумных пределах и обдуманно. А главное – не подвергая опасности жизни миллионов людей, не нанося вреда окружающей природе. Возможно ли такое? Это вопрос, скорее, ученым, чем эксплуатантам.
То же я хочу сказать и о всевозможных захоронениях радиоактивных веществ и консервации атомных установок. А теперь давайте перейдем к теме нашего разговора.
– Некоторое время назад в печати появились сообщения о том, что в одной из новоземельских бухт затоплены реакторы атомного ледокола «Ленин». Сделано это было как раз в тот момент, когда первенец ядерного флота был выведен из эксплуатации.
У непосвященного человека может создаться впечатление, что затопили реакторы буквально год-два назад. А какими сведениями располагаете Вы как участник той операции?
– Скрывать не буду, такой факт действительно был, но не год-два назад, а в 1967 году. Тогда пришлось захоронить три первых реактора с «Ленина».
Начну с самого главного. Напомню, что атомоход проектировался еще в пятидесятые годы. Естественно, во многом он был экспериментальным. Ученые шли буквально на ощупь. Аналогов-то не было. Все это коснулось не только корпуса судна, но и его реакторов, именуемых тогда не иначе как «Опытная конструкция № 150». Таким образом, мы выяснили, что изначально на «Ленине» стояли три реактора «ОК-150». Они были водо-водяными (ВВР) и традиционными для того времени по своей компоновке. Кстати, эти конструкции были наиболее отлаженные, наиболее проверенные и наиболее надежные как по своим техническим характеристикам, так и по физическим данным. Особенность канальных ВВР такова, что они обладают так называемым саморегулированием. В отличие от печально известных РБМК, которые установлены на ряде наших атомных электростанций, в том числе и на Чернобыльской, судовые реакторы способны сами себя заглушать. Они не могут, скажем так, «пойти вразнос» подобно чернобыльскому.
И все же «ОК-150» обладали целым рядом неудачных технических решений. В частности, там было достаточно много основного оборудования горизонтального типа. Простите мне этот сугубо профессиональный термин, но надеюсь, что инженеры меня поймут. За счет такой компоновки данные реакторы практически не поддавались ремонту.
И еще. Именно потому, что эти конструкции были опытными, довольно часто на них случались неполадки и отказы. Скажем, уже в третью навигацию потребовалось полностью менять главные циркуляционные насосы. А они как раз и относились к тому оборудованию, к которому не подступиться. Но эти работы все-таки были выполнены специалистами создаваемой в Мурманске базы атомного флота. У «ОК-150» оставляло желать лучшего и качество самих активных зон. И в первую очередь нас беспокоила их герметичность.
Из сказанного нетрудно сделать вывод, что люди, обслуживающие те реакторы, получали более высокие дозы облучения, но и тогда они не превышали пятнадцати рентген в год, что полностью соответствовало санитарным нормам того времени.
Добавлю, что сегодня годовая норма для тех, кто непосредственно работает в центральных отсеках ледоколов, составляет пять рентген. И я не помню случая, чтобы кто-то умудрился ее выбрать. Более того, она полностью соответствует всем международным требованиям. Для примера скажу, что совсем недавно на ледоколе «Таймыр» была проведена перезарядка топлива. И я могу со всей ответственностью утверждать, что никто из членов экипажа, принимавших участие в этой операции, не получил и десятой части годовой нормы. А в начале 60-х приходилось сталкиваться с самыми неожиданными проблемами. Вплоть до течей воды из первого контура.
На атомоход «Ленин» я пришел в 1965 году, сразу после окончания высшего учебного заведения. И уже тогда в воздухе витала идея замены реакторов «ОК-150» на более современные и надежные конструкции. Иначе говоря, ледоколу требовалась модернизация. Примерно в то же время было принято решение установить на «Ленине» реакторы «ОК-900». Смотрите, прошло совсем немного времени с момента ввода «Ленина» в работу, а порядковые номера опытных конструкций увеличились в шесть раз. Это только подтверждает слова ученых, что они постоянно совершенствовали судовые реакторы, разрабатывая принципиально новые конструкции, улучшая их характеристики и надежность.
Но модернизация любого судна, а тем более атомного ледокола, очень сложная затея. Возможно, поэтому решение о ее начале было принято не сразу. Его ускорила аварийная ситуация, произошедшая в 1965 году, когда из строя вышла активная зона одного из трех реакторов.
Тогда и стало окончательно ясно, что «ОК-150» надо менять. Но сразу возник вопрос: что с ним делать? Целый год, с весны 1966-го по весну 1967 года, вместе со специалистами Адмиралтейского завода экипаж проводил подготовительные работы. В чем они заключались? По специальному проекту все оборудование центрального отсека было залито специальной пластмассой. Но прежде, и это я ответственно утверждаю, из всех трех реакторов ядерное топливо было полностью выгружено. Говорить об этом я имею полное право, так как сам принимал участие в работах.
Другое дело, что после выгрузки топлива некоторая часть оборудования центрального отсека продолжала иметь активность, но так называемую наведенную. Полагаю, частично она сохраняется и сегодня, когда реакторы лежат на дне Карского моря.
Так вот, перед консервацией вода из контуров была откачана в специальные емкости, топливо выгружено, и только после этого отсек был залит этой самой пластмассой. Надеюсь, что она надежно защищает океан от наведенной активности металла.
– Но возникает резонный вопрос, Борис Рудольфович, а насколько надежно был законсервирован отсек?
– Тут я могу сказать только одно. Нашу работу проверяли специалисты, ученые, разработчики, которые знают свойства этой пластмассы, знают ее стойкость на воздухе и в морской воде, знают, как она заполняет пустоты… Думаю, что об этом лучше спросить этих людей. Я же могу говорить только о том, что делал или видел своими глазами.
– А что было после того, как отсек залили пластмассой?
– Сварщики проделали в корпусе ледокола специальные прорези, оставив только два металлических языка, на которых держалась вся конструкция. После этого вырезы уплотнили, дабы избежать поступления воды, и ледокол был отбуксирован в определенный район Карского моря.
Уже там после разгерметизации шва специалисты-взрывники заложили на языках заряды, которые и срезали последние препятствия. После взрыва отсек весом в три с половиной тысячи тонн плавно пошел вниз.
– Говорят, что подрыв произвел капитан атомохода Борис Макарович Соколов?
– Я слышал это, но не видел. Рядом с Соколовым меня в момент нажатия кнопки не было. Легенда красива. Пусть она продолжает жить. Не будем ее опротестовывать.
Вот так произошло захоронение трех ядерных реакторов атомного ледокола «Ленин». А в 1970 году атомоход вновь вышел в море, но уже с новым центральным отсеком, в котором работали два реактора. С ними он и проработал до конца своей трудовой биографии в Арктике в 1989 году.
Что же касается «сенсационных» заявлений, будто нынешние атомоходы сливают активную воду в моря и реки, могу сказать, что, мягко говоря, это не соответствует действительности. С 1970 года, с момента окончания модернизации «Ленина», ни один атомоход ничего за борт не сливает. Вся технологическая вода сдается на специальные суда-танкеры. Это относится и к самому первенцу, и к «Арктике», и к «Сибири», «России», «Советскому Союзу», «Таймыру», «Вайгачу», «Севморпути», «Ямалу».
– Следует ли Вас понимать так, что до реконструкции атомоход «Ленин» сливал активную воду в море?
– Да! До модернизации сливал, но с соответствующим международным требованиям того времени разбавлением морской водой.
– Борис Рудольфович, Вы наверняка помните, что в шестидесятые годы наряду с восторгом от того, что СССР построил первый атомный ледокол, ходили слухи и о массовой гибели членов его экипажа от лучевой болезни. То, что это выдумки, сегодня очевидно, но дыма без огня не бывает. Так были случаи массовых облучений?
– Не было. Подтверждением тому может служить хотя бы тот факт, что и сегодня в нашем пароходстве работают члены первого экипажа «Ленина». Причем, это люди из группы «А», ядерной. Здесь, на «Таймыре», трудятся Виктор Борзых и Юрий Смирнов…
– Но, насколько я знаю, именно Вы получили повышенную дозу облучения?
– Это так. Случилось это во время одной из аварийных ситуаций, в марте 1965 года. Связана она была с определенными нарушениями технологии во время выгрузки главных циркуляционных насосов. А случилась она из-за потери герметичности одной из заглушек, поставленных вместо этого насоса. И в то время, когда я работал в отсеке, ее, заглушку, вырвало. Естественно, меня обдало водой.
– То есть это чистой воды стечение обстоятельств?
– Безусловно. Вот только вода была не чистой. К такому «душу» я оказался совсем неподготовленным. Дело в том, что до этого случая радиационная обстановка в отсеке была совершенно нормальной. И мы ходили туда не в специальном костюме, а в обычном халате и респираторе.
Естественно, после того как меня облило, респиратор намок, и пока я бежал до выхода, то невольно надышался через него воздухом, в котором были радиоактивные аэрозоли. Попросту, я получил внутреннее облучение. Но и по тем временам это была значительная доза.
Около пятнадцати лет, не прерывая работы на атомном флоте, я был под пристальным наблюдением врачей. Ограничение было одно – мне запрещалось посещать центральный отсек.
В 1980 году при активном участии главного инженера-механика ледокола «Ленин», а позже «Сибири», Героя Социалистического труда, легендарного Александра Калиновича Следзюка мне удалось убедить медиков Института гигиены морского транспорта, что симптомов болезни больше нет. Тогда же с меня сняли профессиональное заболевание.
– А известны ли случаи массовых облучений?
– Я со всей ответственностью заявляю, что, кроме меня и Следзюка, никто на атомном ледокольном флоте не получал доз облучения, превышающих разрешенные нормы. Тем более не было массовых облучений.
– Хорошо. Давайте закончим экскурс в историю и перенесемся в наши дни. Месяца два-три назад телекомпания «Останкино» озадачила нас сюжетами о том, что с Мурманской базы атомного флота можно легко вынести чуть ли не урановые стержни. При этом в кадре несколько раз мелькнул борт ледокола «Таймыр»…
– Действительно, в те дни, когда Дмитрий Киселев снимал в Мурманске свои сюжеты, «Таймыр» стоял на базе. У нас шла перезарядка реактора. И действительно, несколько раз на экране появился борт нашего ледокола.
Но к событиям, о которых рассказывал зрителям популярный телеведущий, «Таймыр» не имел никакого отношения. Более того, у меня есть все основания утверждать, что ни с одного ледокола, стоявшего в те дни на базе, ни один штатный радиоактивный источник не пропал. Вообще это не банка сгущенки, которая стоит на столе кают-компании и которую легко сунуть в карман, проходя мимо. Все, что рассказал с экрана Дмитрий Киселев, я оставляю на его совести.
Мне неизвестно, ради чего снимались эти сюжеты. Возможно, автор хотел показать, что наши ядерные объекты охраняются крайне скверно. Возможно, он решил стать депутатом или просто выполняет чей-то заказ. А возможно, это его позиция. Хотя нельзя исключить и того, что им руководило желание показать миру: Россия, где царят бесконтрольность и вседозволенность, вообще не имеет права обладать ядерной энергетикой… Не знаю. Бог ему судья.
Знаю я только одно: все показанное – чистой воды «утка» от начала и до конца. А то, что он приносил в городскую СЭС тряпочку, и то, что спектрометр показал на ней наличие йода, еще ни о чем не говорит. Это вовсе не доказывает того, что она была вынесена с базы атомного флота. И главное, цифры, высвеченные на приборе, никакой опасности для здоровья человека не представляют.
Но это понимают специалисты. А на обывателя такое кино наверняка произведет впечатление. И, видимо, цель была достигнута. Лично у меня теперь есть все основания усомниться в профессиональной честности журналиста, в правдивости его комментариев и репортажей.
– Борис Рудольфович, давайте теперь от дел ядерных отвлечемся на некоторое время и поговорим о делах сугубо морских. Я знаю, что в прошлом году Вы с друзьями совершили увлекательное путешествие на яхте из Баренцева в Балтийское море. Откуда появилась идея похода под парусом?
– Вы знаете, яхтами я болен со средней мореходки. И в отличие от той болезни, эта неизлечима.
Это был не первый переход. Подобное уже случалось, когда я работал на «Ленине», «Арктике», «Сибири». Причем для каждого путешествия мы сами строим свою яхту. Так было и с нынешним нашим судном, которое мы назвали «Арктика».
Вообще-то поход планировался от Мурманска до Хельсинки. Но по ряду бюрократических и временных причин пришлось идти только до Санкт-Петербурга.
– В своих походах Вы постоянно пользуетесь внутренними водными путями. У читателей может создаться впечатление, что Вас как ядерного специалиста не выпускают за рубеж.
– Нет. Думаю, что так говорить нельзя. Хотя действительно, до 1985 года я был «невыездным». Но в последнее время я побывал в Финляндии, Франции, Германии и других государствах. Так что причина отнюдь не в этом.
– Борис Рудольфович, завершая наш разговор, хочу просить Вас сделать некий прогноз. Понимаю, что дело это неблагодарное, но все-таки, как Вы думаете, будет ли в дальнейшем развиваться в России ядерная энергетика? Я говорю и об энергетике, и о флоте.
– Я почти убежден, что за ядерной энергетикой будущее. Альтернативы ей я не вижу. Если мы считаем, что Россия должна стать великой, экономически развитой державой, то нам просто придется пройти тот же путь, что проделали в 70-е годы ведущие страны мира. Нам придется отказаться от тех технологий, которые способны привести на грань экологической катастрофы. И в первую очередь, избавиться от всех этих бесконечно дымящих труб.
Вы понимаете, атомная энергетика сегодня единственная альтернатива энергетике, где сжигаются уголь и нефтепродукты. Другое дело, что необходимо постоянно повышать безопасность ядерных объектов, их надежность. Вот тут без тесного взаимодействия науки, практиков и государства не обойтись. В «верхних» эшелонах власти должны это понять и наконец-то повернуться лицом к отрасли. Но главное, моим соотечественникам надо поверить в ядерную энергетику и специалистов, работающих в ней.
Что касается судовой ядерной энергетики, то здесь все будет зависеть от перспектив развития самого флота. Россия – северная страна. Случилось так, что студеные моря стали нашей национальной магистралью. Думаю, что в дальнейшем основной объем перевозок пройдет через высокие широты. Но сюда крайне тяжело доставлять органическое топливо для бункеровки судов. Это общеизвестно. Сегодня только атомные суда способны трудиться тут длительное время без захода в порты. А для Арктики это весьма существенная деталь.
Из сказанного нетрудно сделать вывод: коль мы планируем перевозить грузы через моря Ледовитого океана, то необходимо строить транспортный флот с ядерными энергетическими установками. Одного лихтеровоза «Севморпуть» скоро станет недостаточно. Если же говорить о ледоколах, то их пока хватает. Тем более что в Санкт-Петербурге продолжается строительство очередного, восьмого, атомохода.
Я понимаю, что все это только мысли вслух. Окончательный приговор ядерной энергетике вынесут время и политики. Теперь все зависит от них.
Виталий ИВАНОВ
Борт атомохода «Таймыр»,
Карское море.
27 января 1993 года