(продолжение)
Без пяти четыре он залез на сарай и начал высматривать Луизу. Вдруг опять не придёт? Мама, переживая за крышу сарая, криками согнала сына, и тогда он вышел на улицу. В пятнадцать минут пятого, изведясь ожиданием, наконец увидел на дороге Луизу и помчался встречать.
Сегодня она была в розовом.
— Привет! — запыхавшись, сказал Витька.
— Привет, — улыбнулась она.
В руке у неё был пакет — лаковый, розовый и на вид лёгкий, и Витька не знал, стоит ли помогать. Он представил, как будет смотреться с розовым пакетом, но на всякий случай спросил:
— Тебе помочь нести?
Она со смехом помотала головой. Волосы у неё были уложены опять по-новому: не локоны, не кудряшки, а что-то напоминающее пружинки, и когда она мотала головой, эти пружинки летали туда-сюда. Витьке сразу захотелось дёрнуть за одну из них, но он, конечно, сдержался.
Вместо шляпки у Луизы был розовый зонтик — кстати, небо затянуло тучами.
— На этот раз я не опоздала, — с усмешкой проговорила Луиза и как бы ненароком посмотрела на свои миниатюрные часики из розового золота, отделанные мелкими алмазами.
— Ого, — не удержался Витька.
— Ты разбираешься в дорогих вещах? — удивлённо и одновременно уважительно спросила она.
— Нет, просто у меня тоже есть золотые часы.
— А почему ты их не носишь?
— Они старинные, на цепочке, дома лежат.
— Покажешь мне? Я безумно люблю антиквариат!
— Да, конечно. Проходи!
Скрипнула калитка. Чтобы попасть в свою комнату, Витьке предстояло провести Луизу через коридор и прихожую мимо мамы с папой — не лезть же с ней в окно, и он немного нервничал. В коридоре скинул сандалии и увидел, что Луиза неловко, опираясь на квёлый зонтик, пытается стоя переобуться.
Табуретки для переобувания не было, и её отсутствие впервые бросилось ему в глаза. Он ощутил прилив стыда за свой дом и поспешно подал руку Луизе, а другой рукой взял розовый пакет и только сейчас заметил, что пакетов два: в одном лежало что-то с манящим фруктовым запахом, а из другого Луиза вынула розовые атласные туфельки с вышивкой и надела. За этим её и застала мама. Она вышла в прихожую, подбоченилась и громко спросила:
— Что, у нас пол, что ли, грязный? Надо в доме обувь одевать?
— Здравствуйте, — сказала Луиза, чуть опешив.
— Здравствуй, здравствуй, — пропела мама. — И чья ж ты такая?
— Мама, познакомься, это Луиза, — представил Витька.
— Кто? — изумилась мама.
— Луиза, — угрюмо повторил Витька и пожалел, что они не влезли через окно. Если Луизу доведут до слёз в его доме, это будет конец дружбе.
— Немка, что ли?
— Нет, я русская, — без тени улыбки ответила Луиза.
— Ну, проходи... Луиза.
Мама произнесла имя гостьи таким тоном, что Витька остановился как вкопанный и рявкнул:
— Мам!
Но Луиза дёрнула его за рукав и многозначительно посмотрела в глаза: не надо, мол. Они вошли в прихожую. Папа встретил Луизу более доброжелательно, даже убавил громкость телевизора, но тоже был насмешлив, сделал корявый комплимент по поводу имени и порадовался, что у Витьки появилось новое знакомство, а то он, Витька, со всякой шпаной общается. То есть, лучше Луиза, чем шпана. Луиза, изобразив подобие улыбки, протянула маме пакет со сладостями.
— Что это ты мне суешь? — недоверчиво проворчала мама.
— Это вам. Гостинец.
— Виноград, что ли? — Мама взяла пакет и понюхала. — Свежий. — она пожала плечами и бросила гостинец в холодильник. — Спасибо.
Луиза поняла, что винограда на блюдечке ей не видать, и шепнула Витьке: «Идём к тебе». Дети ушли, взрослые продолжили смотреть телевизор. До Витьки донеслись мамины слова: «Тоже мне, русская! А белая, как немка. И имя немецкое».
— Вот моя комната. Садись. Ты извини за маму. У неё всегда давление.
— У меня тоже пожилая мама, — грустно откликнулась Луиза. — Когда я родилась, ей было за сорок.
— Моей маме двадцать семь.
— Значит, сейчас ей...
— Ей сейчас двадцать семь.
Луиза уставилась на него, открыв ротик, и тихо ойкнула.
— Извини, я такая невежа... У тебя уютная комната. А где старинные часы?
Витька посмотрел на полку и чуть не выругался. Часов не было. Похоже, здесь опять наводили порядок. Он начал выдвигать ящики стола один за другим, но часов нигде не нашёл.
Оставалась только заветная коробка. Неужели мама добралась и до неё? Этого недоставало для полного счастья. Плохо соображая от нахлынувшей злости, он положил коробку на диван между собой и Луизой, открыл и увидел часы. Луиза тоже их увидела.
— Ой, какие красивые! — замирающим голосом сказала она. — Витя, открой, пожалуйста!
Он молча открыл часы и дал их Луизе.
— Ой, стрелочки золотые! — тихонько взвизгнула она и поднесла часы к уху. — Тикают, — сообщила она, как великую тайну. — Я всегда мечтала о таких часах.
— Ну так забери их себе, — брякнул он.
— Спасибо, Витя, ты такой добрый! — и часы мигом очутились в Луизином кармане вместе с цепочкой, которая сама по себе стоила не меньше часов. Не стала отнекиваться хотя бы для вежливости.
В другое время он бы крепко подумал, прежде чем расстаться с часами, но сейчас настолько разозлился, что надо было сделать какую-нибудь глупость. Тарелку разбить, например. Или вот так отдать дорогую и любимую вещь.
— Рад, что понравились, — выдавил из себя Витька.
Злость начала отступать. И чёрт с ними, с часами. Раз мама всё равно перекладывает их с места на место как хочет, то пусть их вообще не будет. Луиза чуть не прыгала от радости, и Витька подумал, что сейчас она его поцелует — в кино девчонки так и делают, — но Луиза была не из кино. Вместо этого она неожиданно заявила:
— А я знаю, что это за коробка. Здесь твои сокровища. У меня тоже такая есть.
— Угу, — протянул Витька и хотел закрыть коробку, но Луиза упросила его всё ей показать.
Он неохотно начал выкладывать вещи, коротко о них рассказывая. Луиза молча кивала и только по поводу карманных денег заметила:
— Много. Мне никогда столько не дают, потому что я их безудержно трачу.
— Это за год накопилось, — сухо ответил Витька и положил деньги в блокнот.
Галстук Луиза примерила. Она повертелась в нём перед полированным шкафом, хихикнула, сделала салют и вернула помятый символ пионерии в коробку. На машину не отреагировала вообще, при виде ручки брезгливо поморщилась, Книгу попыталась читать, чем насмешила и Витьку, и себя, но при виде клочка собачьей шерсти, который Витька безуспешно пытался скрыть за остальными предметами, её ребячество пропало.
— Это что? — спросила она без выражения.
— Ничего, — сказал Витька, закрыл коробку и спрятал в стол, но Луиза ждала ответа. — Это на память, — нехотя объяснил он. — От Чапы осталось.
— Чапа — это кто?
— Мой пёс. Был.
— Он умер?
— Мы его застрелили.
— Мы? Ты, что ли, стрелял?
— Папа.
— А зачем?
— Потому что Настька родилась. Чтобы микробов не было.
— И ты отстриг шерсть с него с мёртвого? — с ужасом отшатнулась Луиза.
— Нет, ещё с живого. Перед этим.
— Как ты позволил убить свою собаку? Я бы такую истерику устроила...
— Я устроил. Мне же и влетело. «Тебе собака дороже сестры!»... Спасибо хоть дали срезать шерсть.
Они помолчали. Из прихожей донеслись Настины вопли.
— А у тебя есть брат или сестра? — спросил Витька, торопясь прервать тягостное молчание.
— Нет, я у мамы одна-единственная, — посетовала Луиза. — А так бы хотелось!
Витька вспомнил о цыплячьем голосе в телефоне, но любопытствовать на эту тему не решился. Это, в конце, концов, не его дело. Может, к ним гости приходили с ребёнком.
В комнату вихрем влетела Настька, и он начал их знакомить. Луиза была сама любезность и даже подарила Насте маленькую куклу, но сестра как-то сразу оробела, перестала шуметь и на вопросы отвечала односложно.
— Покажешь мне свою комнату? — не то спросила, не то попросила Луиза, и Настька кивнула, тряхнув несуразной челкой в полголовы, ухватилась за ручку двери, упёрлась ногами в пол и с усилием открыла.
Все трое вошли. Глиняное чучело встретило их холодным взглядом пустых глазниц, но недолго ему оставалось пугать детей. Луиза начала расспрашивать Настю об игрушках, как кого зовут, и в процессе знакомства с крокодилом Кроком так натурально испугалась, что локтем сбила глиняную кошку на пол. Чудовище разбилось. Настя уставилась на осколки, выпятив губу.
— Я такая неловкая, — извиняющимся тоном проговорила Луиза.
— Так ей и надо, — обрадовалась Настька и побежала в прихожую. — Мама! Мы её разбили!
— Сейчас будет, — пообещал Витька.
— Я не нарочно, — пролепетала Луиза, делая большие глаза.
— Ага, — сказал Витька. Он ни на грош не верил, что Луиза боится его маму, но был ей благодарен за убийство светильника. По сути, слабая девочка выполнила его, дурака, работу.
Сам бы он ни в жизнь на такое не осмелился. Маму он боялся. Знал, что будет громко, и, помня подвиг Тома Сойера, приготовился взять вину на себя, но маму не интересовало, кто прав, кто виноват.
Чучело ей жалко не было. Больше всего её волновали осколки, которые могли попасть с пола в глаза или коварно впиться в кожу. Орудуя совком и веником, мама кричала на всех троих, обзывая свиньями. Настька, как обычно, разревелась, Луиза стояла у стены бледная как бумага — её впервые обозвали свиньей, а мама рассказывала им, как осколки во всех вопьются, по венам доберутся до сердец, и все умрут.
«Пойдём отсюда», — сказал он Луизе, и они вышли. Мама даже не заметила, что кричит на одну Настьку. В коридоре Луиза не стала переобуваться, просто бросила свои уличные туфли в пакет, взяла зонтик и замерла перед порогом. Витька замешкался, потом понял, что она ждёт, когда он откроет перед ней дверь.
— Сейчас пойдёт дождь, — сказала Луиза.
Он словно очнулся. Они с Луизой брели вдоль реки, но почему-то не в сторону Луизиного дома, а противоположную.
— Прости.
— Ты не виноват. — Начал накрапывать дождик, и Луиза раскрыла зонт. — Прячься.
— Я иногда хочу сбежать из дома, — признался Витька.
— Сбежишь, — уверила его Луиза. — Будет семнадцать лет — и сбежишь. Поступишь в институт и будешь сам себе хозяин.
— А на тебя дома не орут?
— Орут. На всех орут. И все хотят сбежать из дома. Надо просто дотерпеть до семнадцати лет.
— Долго ждать, — вздохнул Витька.
— Долго, — согласилась Луиза. — Зато, может быть, мы с тобой вместе сбежим. Кто знает?
Он уставился на неё, но она рассмеялась, обращая всё в шутку, и он тоже рассмеялся. Редкие мелкие капли шуршали по зонту. Она рассказала ему, как её насильно обучают музыке и заставляют читать, и они гуляли, болтая о своём трудном детстве, как вдруг Витька увидел из-под розовых кружев зонта чьи-то ноги в грязных сапогах. А потом ещё одни.
Обе пары сапог были ему хорошо знакомы.
После всего, что сегодня случилось, он не думал, что может случиться что-нибудь ещё хуже, поэтому беспечно пошёл с Луизой гулять вниз по реке, напрочь забыв о своих друзьях-приятелях из соседней деревни. И привёл Луизу прямо к ним в лапы.
Все четверо остановились. Луиза спокойно приподняла зонтик, чтобы рассмотреть мальчишек. Дождь почти кончился. Лысый Славка поставил на землю ведро с уловом, положил удочку и вперил в Луизу нахальный взгляд. Ромка, который был без снастей, тоже заинтересовался незнакомкой.
— Так, так, Витька невестой обзавёлся? — спросил Ромка неизвестно у кого.
Добродушно так спросил. Ещё десять лет назад слова «жених и невеста» считались ругательными, и за них полагалось давать по ушам, однако у нынешнего поколения детей это была чуть ли не похвала — дескать, вы взрослые, и Витька решил не обижаться. Но тут вперёд вышел неисправимый Славка, нарочито небрежно вытащил пачку дешёвых сигарет, эффектным движением выбил одну и обратился к Луизе:
— Девочка, у тебя прикурить не найдётся?
Это был финиш. В долю секунды Витька понял, что сейчас навсегда рассорится со своими лучшими друзьями, размахнулся, шагнул к Славке, но Луиза его опередила.
— Да, пожалуйста, — по-простому, дружески произнесла она и извлекла из кружевного карманчика увесистую, совершенно мужскую зажигалку в форме патрона.
Любой пацан за такую удавился бы. Это потом зажигалки-патрончики будут лежать в каждом киоске, не представляя особой ценности, а в те годы в глухой деревне ни о чем подобном не слыхивали.
— Фига... — Славка взял диковину и хотел высечь огонь, но не знал, где верх.
Луиза со снисходительной улыбкой наблюдала, как он вертит зажигалку. «Нарочно не зажгла, — догадался Витька. — Чтобы помучился». Он понял, что драки не будет, и у него немного отлегло от сердца.
— Как её, это... — спросил мучающийся Славка.
— Дай сюда, — Луиза щёлкнула зажигалкой и опять протянула её Славке — играться. — Витя, это твои друзья? Познакомишь?
— Это Ромка, это Славка, — сквозь зубы процедил Витька. — Луиза.
На фоне зажигалки редкое имя никого уже не удивило — Луиза так Луиза. Мальчишки кивнули, исчерпав все запасы провинциальной вежливости, и начали выхватывать друг у друга зажигалку, по очереди высекая огонь. Лица у них при этом были на редкость умные.
— Очень приятно, — сказала Луиза, тоже кивнув. — Слава, а мне можно сигаретку?
Более невинного голоска Витька никогда в жизни не слышал. Два друга замерли — если они и намеревались после осмотра зажигалки приступить к хулиганским действиям, то теперь, кажется, передумали. Славка молча протянул Луизе сигарету, поджёг и зачарованно стал смотреть, как непринужденно девочка затягивается. Это определённо была не первая её сигарета. Вот те на, подумал Витька, а Луиза продолжила беседу:
— Мне Витя о вас рассказывал. Хороший улов?
— Щуку поймал, — ответил Славка. — И мелочь.
— Щуку можно на костре приготовить, — предложила Луиза. — У нас же есть зажигалка.
— Нельзя, — угрюмо сказал Ромка. — Лесная охрана застукает — родители не расплатятся.
— Вы боитесь лесной охраны? — спросила Луиза, грациозно стряхнув пепел на коровью лепёшку.
— Я никого не боюсь, — фыркнул Славка, закурил-таки наконец свою несчастную сигарету и вернул Луизе зажигалку. — Но тут торфяники...
— И я не боюсь, — повторил за ним Ромка, — но расплачиваться-то не нам. Луиза, ты знаешь, какие сейчас штрафы за костры?
— Мой папа нас всех отмажет, — пообещала Луиза и обернулась к Витьке. — Ребята не боятся. А ты, Витя?
Витька чуть не взвыл — час от часу не легче. Только что чудом избежал драки с друзьями, так не хватало ввязаться в новую авантюру! Костры были не просто под запретом, а под строжайшим запретом, и попадись они с костром, неприятностей хватило бы надолго.
И он бы ввязался, как миленький — ни один мальчик не позволит, чтобы его считали трусом, и они устроили бы поджог, и им влетело бы от лесной охраны, а заодно и от родителей — но само небо пришло к нему на помощь. В буквальном смысле. Прогремел гром, и разразился такой ливень, что о костре пришлось забыть.
— В другой раз пожар устроим, — объявил Славка. — Мокнуть неохота.
— Увидимся ещё, — тонко улыбнулась Луиза. — Кстати, Слава, у тебя есть сигареты получше? А то от этой дешёвки мне дурно.
— Мы люди деревенские, — сказал Славка. — С жениха своего тряси. Бывайте! — он подхватил свои удочки с ведёрком и припустил рысью по траве.
— Пока, народ, — попрощался Ромка и тоже удрал.
Витька вновь оказался вдвоём с Луизой под одним зонтиком. Впрочем, зонтик не спасал от косого потока воды, и оба они через минуту стали мокрые как мыши. Пышная юбочка Луизы намокла и прилипла к ногам, и атласные домашние туфли превратились неизвестно во что, но Луизу это, похоже, не волновало. Она бросила окурок, развернулась и пошла вверх по реке.
— Пойдём ко мне, переждём грозу, — позвал Витька, но как-то не очень уверенно, и от Луизы это не ускользнуло.
— Нет уж, лучше я домой, — невесело усмехнулась она. — На сегодня хватит.
— Тогда я понесу зонтик, — решительно сказал он и взялся за стальную трубку, чтобы молния попала в него, а не в Луизу, хотя страшно было до смерти.
— Пожалуйста, — легко уступила Луиза. — Держи за костяную ручку, а то вдруг молния ударит. И давай побыстрее, сейчас не до прогулок.
Он перехватил зонт, мысленно ругая себя за глупость. Вместо героизма опять получилась глупость. Так они и дошли до Луизиного дома — быстрым шагом и молча, потому что дождь шумел оглушительно.
Витька знал этот коттедж — его сдавали на лето приезжим. Снаружи он выглядел мрачно, а что там внутри, никто из ребят не знал. Из-за забора навстречу им вышли мрачные мужики в чёрном. «Не бойся, — сказала ему на ухо Луиза, — это папина охрана. Идем, переждёшь грозу у нас», но Витька помотал головой и убежал.
— Витя! Возьми зонтик! — прокричала Луиза, стараясь перекрыть шум дождя.
Он бежал, не оглядываясь. Розового зонта ему не хватало. С кружевами. Невзначай про себя отметил, что впервые слышит, как она кричит. До сих пор он слышал только её спокойный голос. Надо показать ей живую змею, чтобы услышать, как она визжит. Только вот неизвестно, кто из них завизжит — Луиза или змея.
Он-то боялся за неё, что гуляет одна, защищать её хотел, наивный! А она их всех уделала — и Славку, и Ромку, и его заодно. Дождь хлестал нещадно, громыхала гроза, а он бежал по скользкой траве и чувствовал, как в нём нарастает бешенство — настроение под стать погоде, и злиться было от чего.
За один час какая-то девчонка четыре раза выставила его дураком. Даже не выставила, а аккуратно дала ему понять, что он дурак. Зажигалкой она его добила. И где такую взяла?
Мелькнула мысль, что зажигалку надо было выменять на часы, а не отдавать их просто так, но он устыдился своей меркантильности. Дело сделано, часы не вернёшь, да и не стал бы он с девочкой торговаться.
Он постарался прокрасться в дом незаметно, чтобы не влетело за то, что промок. Крадучись прошёл босиком в прихожую и хотел проскользнуть в душ, но возле двери невольно задержался: родители обсуждали Луизу. Она им явно не понравилась. Затаив дыхание, он стал слушать.
— Жеманная, — сказала мама.
— Ну, никакого жеманства в ней нет, — возразил папа. — Наоборот, очень умная и хитрая маленькая бестия. Знает, как правильно держаться.
— Некрасивая, — сказала мама.
— Да, страшненькая, — согласился папа. — Типичное европейское лицо.
Этого Витька стерпеть уже не мог. Он был уверен, что Луиза красива. Наплевав на конспирацию, он влетел на кухню и бросился защищать Луизу, хотя минуту назад сердился на неё.
— Зачем вы её обзываете? Она вам ничего не сделала!
Мама швырнула в раковину тарелку, и лицо её исказилось гневом.
— Да ты хоть знаешь, с кем связался? — закричала она, срываясь на визг, и Витьке показалось, что сейчас она отвесит ему пощёчину. — Не смей больше с ней водиться! Слышал? Не смей, не смей! Мне сейчас только из-за тебя проблем не хватало!
— Мила, успокойся...
Отец мягко, но крепко взял её за плечи и с трудом увлёк, упирающуюся, в комнату. Они о чем-то говорили вполголоса, а потом отец вышел один, и по комнате распространился запах корвалола. У Витьки душа ушла в пятки: он подумал, что сейчас ему устроят разнос, но отец заговорщицки поманил его пальцем.
— Есть разговор...
Они вышли в прихожую.
— Что я опять натворил? — устало спросил Витька.
— Никогда больше не приводи в дом эту девочку. И вообще с ней поосторожнее.
— Она уголовница?
— Она дочь дипломата. Понимаешь, что это значит? Ты можешь навлечь неприятности на всю семью. Это же...
Отец назвал фамилию, и Витька сел на пол.
— И что? С ней теперь нельзя дружить?
— Можно, но держи ухо востро.
Витька хмыкнул. С Луизой и без этого надо держать ухо востро, сегодня он в этом убедился. А насчет дипломатства... Понятно, откуда зажигалка — из-за границы. Ну, Луиза, ни словом не обмолвилась!
— И когда вы о ней справки навели?
— О них вся деревня знает, кроме тебя. Постарайся не волновать маму. Будет лучше, если ты совсем прекратишь эту дружбу.
На Витьку навалилось безразличие.
— Хорошо, пап. Как скажешь. Только у меня к тебе тоже есть разговор.
— Чего стряслось?
— Глиняное чучело разбилось. Я сделал Насте другой светильник. А мама выбросила. А я хочу его починить и снова поставить. Ты маме объясни, что от него пожара не будет, и что я не хочу всю семью сжечь живьём. Ладно?
В тот вечер он успел починить светильник, прежде чем им овладела Апатия с большой буквы. Не хотелось даже есть. Ничего делать не хотелось, и он рано лёг спать, не поужинав. Сквозь сон слышал мамины крики, когда она погнала Настьку укладываться.
Проснулся посреди ночи. Наверно, папа все-таки замолвил слово за оранжевый шарик, так как из-под Настькиной двери шёл неяркий свет. В ушах звенело, и бил озноб. В полумраке вся комната, казалось, пульсирует, становясь то огромной, то ужасающе маленькой, и он сел в постели, зажмурившись, чтобы прогнать мерзкое ощущение, но оно не проходило.
Так обычно бывало во время сильной простуды. Дважды в год, весной и осенью, он болел гриппом, и тогда мама с ворчанием: «Горе мое, горюшко!» поила его аспирином. После таблетки ощущение — он не знал, как его назвать — на четыре часа оставляло в покое.
«Простудился», — подумал Витька, но маму будить не хотелось — в конце концов, он уже большой и сам знает, где аптечка. Надо выпить аспирин, и противное состояние уйдёт.
Он встал, закутался в одеяло, прошлёпал босиком (не хуже Настьки) в прихожую-телевизорную и включил свет. Аптечка хранилась в этажерке на самом верху, потому что её прятали от Настьки, и Витька придвинул табуретку, стараясь не шуметь, но тихо не получилось.
Слабость и головокружение сделали своё дело: табуретку он уронил, причём с грохотом, и в спальне затрещал старый диван. Досадуя на себя, Витька полез на табуретку, но тут из спальни вышел разгневанный отец.
— Ты что по ночам колобродишь? — зашипел он, и Витька спрыгнул на пол. — У матери давление, а ты ей спать не даёшь!
— Я за аспирином.
— Какой тебе аспирин, марш в постель сейчас же! Совсем совесть потерял! Соображаешь, сколько время?
Отец рассердился не на шутку, и Витька молча вернулся к себе. Когда папа злится, с ним лучше не спорить. Ремня им с Настей ещё ни разу не всыпали, но мало ли, что бывает. Это Славка и Ромка смелые, умеют ругаться с родителями, а Витька трус, он не умеет. Правда, оба друга старше его на год, и есть надежда, что Витька ещё научится скандалить.
Но только не сегодня.
Витька, как был закутанный в одеяло, так и уселся в кровати, прижался к стене и сидел несколько минут, дожидаясь сам не зная чего. Может, что мама проснётся и принесет ему аспирин... Да нет, у неё у самой давление. «Эгоист. Только о себе и думаешь!»
Интересно, а Луиза напоила бы его аспирином? Ему вдруг ужасно захотелось позвонить Луизе, но об этом нечего было и думать. Комната ходила ходуном. «Разболеюсь завтра, ругать будут», — подумал он. Так и заснул сидя.
Наутро от простуды не осталось и следа — только опустошение какое-то, будто потерял дорогую вещь. В принципе, так оно и было, часы упорхнули. Да и шут с ними.
Настька не бегала дрыхнуть в его комнату, самодельный ночник прижился у неё на тумбочке и маму больше не пугал. Ещё один парадокс: взрослые совсем не боятся по-настоящему страшных вещей — темноты, зубных врачей и тому подобного, зато падают в обморок при виде оранжевых шариков и тупых глиняных осколков, а из-за каких-то мифических микробов способны убить здоровую, жизнерадостную собаку. Неужели и он, Витька, станет таким же странным, когда вырастет? Тогда лучше не вырастать.
Дождь принес похолодание. Весь день Витька мёрз, вжимался с книгой в угол дивана и только к вечеру догадался попросить у мамы кофту. Мама проворчала, что в доме тепло, но кофту выдала, а к ужину сама закуталась в клетчатую старушечью шаль и закутала в костюмчик синюю от холода Настьку.
Сначала за обедом царило молчание, и это было странно и непривычно. Давясь щами, Витька впервые в жизни осознал, что они жутко кислые, и хлеб тоже кислый, и чуть не попросил вместо щей Настькиной манной каши, но не успел: мама начала его воспитывать.
Шесть раз подряд она сказала ему, чтобы он не водился больше с этой девчонкой, а он кивал и соглашался. На седьмой не выдержал и вспылил:
— Да понял я, понял! Не глухой! Не буду водиться!!!
— Ты как с матерью разговариваешь! — крикнул папа, и начался скандал.
Потом мама ушла пить корвалол, Витька, не доглотав кислятину, убрался к себе, Настька подняла рёв, а папа, грохнув тарелку в раковину, включил на всю мощь телевизор. Вот и прошёл день.
Назавтра дождь утих, хотя холодно и пасмурно было по-прежнему. Приехал Ромка, кинул жёлудь в окно, и Витька вылез через забор поболтать. Сначала обо всякой ерунде болтали, об удочках и велосипедах, а потом Ромка сам перевёл разговор на Луизу.
— Девчонка эта не приходила больше?
— Не приходила. И не придёт, — угрюмо ответил Витька.
— Невелика потеря, — заметил Ромка, и Витька сразу ощетинился.
— Что, скажешь, красивая дура?
— Ни то, ни другое, — Ромка покачал головой и стал смотреть в сторону. — Не красивая и не дура. Хуже.
— Ага, дочь дипломата и потому опасна.
Витьке не понравилось, что уже третий человек назвал Луизу некрасивой.
— Не, не из-за этого, — миролюбиво сказал Ромка. — Просто она... Влипнешь ты из-за неё.
— Ты меня учить припёрся? — рассердился Витька.
— Да ладно, не злись. Светильник работает?
— Работает, — буркнул Витька.
Ромка в порядке светской беседы рассказал ему, как вчера менял розетку на кухне, не отключив электричество, и как ему за это влетело — не электротоком, а от мамы, а потом сказал, что ему надо ещё за хлебом, и уехал. Так и не поссорились.
========== 4. Лодка ==========
Неделя прошла без Луизы. У родителей, похоже, появились какие-то свои проблемы, о которых Витьку не информировали, и скандалы участились, а мама стала раздражительной и срывалась на детях из-за каждого пустяка, отчего на Настькином лобастом личике (ее остригли почти налысо, чтобы волосы были лучше) застыло смешное выражение старческой скорби.
После прогулок Витьке не хотелось возвращаться домой, и он часами сидел на берегу — иногда с удочкой, а иногда так. Похолодание закончилось, и он снова плавал тайком от матери.
Как-то раз, сидя на траве и наблюдая за мальками, он подумал: а что, если Луиза обиделась навсегда и та встреча была последней? Вполне могла обидеться. Или, наоборот, ждёт его звонка — ведь не зря телефон написала — а он, дуралей, не звонит. Она же тоже человек, может же ей быть грустно. Может быть, она сейчас нуждается в его поддержке, а он опять думает только о себе.
Вместо того чтобы позвонить и общаться с цыплячьим голосом, Витька доехал на велике до Луизиной усадьбы и спрятался в кустах, хоть и глупо это было. До него донеслись приглушённые звуки фортепиано — нескончаемая и надоедливая гамма до мажор.
Он просидел в засаде полчаса, и всё это время чьи-то музыкальные пальчики с бешеной скоростью выводили одну и ту же гамму. Витька догадывался, чьи. «Это и есть любовь к искусству?» — спросил он сам себя, плюнул и поехал домой.
Если бы кто-то сказал бедному Витьке, что Луиза прекрасно видит его из мансарды и долбит самую противную в мире гамму исключительно из вредности, он бы не поверил.
Весь день он ходил, натыкаясь на стены, и вечером не утерпел, позвонил, содрогаясь от перспективы снова услышать жутенький цыплячий голос.
— Алё, — ответила сама Луиза.
Не «да», не «алло», а «алё». Обрадовалась, сказала, что соскучилась, и после краткого обмена новостями начала брать быка за рога.
— Витя, мне папа подарил надувную лодку, давай её завтра испытаем! Можно будет сплавать на другой берег. Я давно об этом мечтаю!
Разве можно было отказаться? С Луизой, да ещё на лодке! Плевать на запреты. Они назначили путешествие на десять утра, Луиза церемонно попрощалась, и Витька, чуть не прыгая от счастья, выскочил во двор и прошёлся по дорожке колесом.
Трава опять была зелёная, а небо голубое. Неужели от какого-то несчастного телефонного звонка так много зависит? Все эти дни Витька не осознавал, что у него на душе лежит камень, осознал только сейчас, когда тяжесть в груди внезапно пропала, и даже удивился: как это он ходил неделю с таким камнем и не умер.
Собирался весь вечер, хотя собирать было нечего, долго не мог уснуть и потому не выспался. Утром пришёл с сестрой в назначенный час на берег и целую вечность ждал Луизу.
Эту вечность он бы с удовольствием проспал, если бы знал, что Луиза опять опоздает. Настька не ждала — она бегала, играла в раковины беззубок и снова успела извозиться к приходу Луизы.
Витька по привычке ругал её, а сам гадал: в каком платье Луиза появится сегодня? Наверно, в зелёном, ведь в жёлтом, голубом и розовом она уже появлялась. А еще бывает сиреневый цвет.
То, в чём Луиза появилась, не лезло ни в какие ворота. Он даже не сразу узнал её: перед ним стояло нескладное, тонкорукое существо с испорченной осанкой и без всякого намёка на талию.
Оно было одето в серую мальчишескую майку и в ужасные мятые короткие штаны военного цвета. За плечами у существа висел бесформенный вязаный рюкзачок, над ушами торчали крысиные косички, а венчала это всё бейсболка.
Вместо шляпки-то! И это — Луиза? Ни кружев, ни кудряшек. Сразу видно, что у неё большой рот и длинный нос. Глаза, впрочем, тоже большие.
Она смотрела на оторопевшего Витьку, наслаждаясь триумфом.
— Может, поздороваешься со мной?
— П-привет, — выдавил он.
— Здравствуй! Приветик, малышка!
Настька громко, как учили, поздоровалась и вернулась к игре.
— А почему у тебя шорты мятые? — неосторожно спросил Витька — чёрт дернул за язык.
— Не шорты, а бриджи, — обиделась Луиза. — И не мятые, а такая специальная жатая ткань. Известная итальянская фирма, между прочим.
— А лодка надувная где? — подскочила Настька. Она сменила тему и избавила Витьку от необходимости извиняться.
— Лодка? — деланно изумилась Луиза и присела на корточки перед Настей. — Настенька, но она же весит десять килограмм! Я надеялась, что твой брат догадается меня встретить, но... — и Луиза печально посмотрела в сторону Витьки, как бы удивляясь, что такой мерзкий тип вообще может ходить по земле.
— Давай вернёмся, — предложил он.
— Ну уж нет, — отрезала Луиза. — Два километра по жаре? Спасибо. Можно взять одну из лодок на причале.
— С чего ты взяла, что можно? Они чужие.
— Но они же все не привязанные, я видела.
Витьку снова кольнуло тоскливое предчувствие: ну почему Луизе непременно надо втянуть его в неприятности? С костром не получилось, так давай лодку угоним?
— Здесь нет воров, вот и не привязывает никто, — объяснил он.
— А мы не воры. Мы покатаемся и вернём, — просительно и настойчиво убеждала Луиза. Наверно, таким же голосом она выпрашивала у родителей новое платье. — Ну Витя, ну пожалуйста. А то я на тебя обижусь и уйду.
— Тебя учили, что чужое брать нельзя? — вяло сопротивлялся он, хотя они втроём уже подошли к деревянному причалу.
— А мы ненадолго, — успокаивающим тоном протянула Луиза и неуклюже прыгнула в чью-то плоскодонку. Настька тут же полезла за ней.
— И куда же мы поплывем? — сдался Витька.
— На тот берег! Мне давно хочется там побывать.
Он знал, что лодку брать не просто нельзя —это считалось в деревне почти преступлением, и если их застукают, он будет носить клеймо воришки всю оставшуюся жизнь. Но некая сила опять парализовала волю, и он словно со стороны наблюдал, как отматывает ржавую цепь от колышка на причале. Тяжелая цепь с грохотом ссыпалась на дно, Витька залез в лодку и сел на вёсла.
— Как хорошо-то, господи! — томно произнесла Луиза, запрокинув голову и жмурясь на солнце.
— Угу, — поддержал беседу Витька. Легко сказать: на тот берег. А она знает, какая здесь стремнина? Он еле справлялся с вёслами. Настька наклонилась к борту и сунула руку в воду. — Сядь прямо! — рявкнул Витька. — Опрокинешься, вылавливай тебя потом.
Настька резко выпрямилась, посмотрела на него испуганно и спросила:
— Витя, а мы лодку украли, да?
— Поменьше болтай, — осадил он её.
— Я же так просто. Значит, мы воры?
— Значит — ворона крачет.
— Это называется не воровство, а детская шалость, — с улыбкой сказала Луиза. — Тебе разве не нравится кататься?
— Нравится... — Настька посмотрела на свои грязные ноги. — Только нас ругать будут.
— Никто не узнает! Мы быстро. Витя, здесь сильное течение?
— Да уж не слабое, — пробурчал он, борясь с волнами. Чтобы переплыть реку, ему приходилось направлять лодку почти параллельно берегу против течения. Они уже добрались до середины реки, где оно сильнее всего.
— Я придумала! — Луиза захлопала в ладоши. — Давайте сначала поплывем вниз по течению, а обратно потом — возле берега, потихонечку.
Витька знал, что это не самая лучшая идея, и попытался отговорить Луизу:
— Там райцентр, а до него — коровники. Ничего интересного.
— Вот и славно! Там и причалим. Я хочу посмотреть вблизи на коров. Говорят, у них очень большие глаза.
— Рога у них большие, — сказал Витька, отпустил левое весло и развернул лодку, мысленно рисуя себе корриду. Спорить с Луизой было всё равно что резать кисель.
Теперь он только правил лодкой. Течение несло их к вонючим коровникам, волны хлопали по днищу, Луиза щебетала: «Ой, рыбки! Ой, птички!» — а у Витьки настроение было паршивое.
Странное дело: так ждал встречи, а теперь все мысли только о грядущем наказании, да ещё о том, справится ли он с течением на обратном пути. Она его засмеёт, если не справится.
Луиза увидела кувшинку и сразу же её захотела, Настька, как попугай, тоже заладила: «Хочу кувшинку, хочу кувшинку!» — но Витька упёрся:
— Нельзя, запутаемся. Вот пристанем к берегу, там рвите хоть все.
— Тогда здесь и пристанем! — скомандовала Луиза капризным голосом.
— Тут водорез. И до твоих коров ещё километров шесть.
— Не нужны мне коровы, хочу кувшинку! И Настя хочет.
— Будет вам кувшинка. Надо хоть место нормальное выбрать.
Ему частенько доводилось плавать с друзьями на лодке, Славкин отец давал им свою порыбачить, но в этих краях он ещё ни разу не был. Отыскав впереди кусочек свободного от водореза берега, он развернулся и изо всех сил начал грести против течения. Лодку всё равно сносило, так что они благополучно причалили в нужном месте.
— Как красиво! Сколько ромашек! — заверещали девчонки, забыв о кувшинках.
Ссадив их по одной на берег, Витька поискал, к чему бы привязать лодку, не нашёл и полез обратно. Ему повезло — запасливый хозяин положил на дно и колышек, и камушек, чтобы забивать одно другим.
Лодка наконец была привязана, и Витька прошёлся по берегу под пение жаворонков и радостные визги Луизы и Настьки, гоняющихся по траве друг за дружкой. Неподалёку виднелись трубы котельной — значит, они почти доплыли до райцентра. Витька отмахивался кепкой от оводов, и ему совсем не хотелось думать о дороге домой против течения. На удивление хороший выдался день.
Луиза объявила, что пора купаться, залезла в кусты и через минуту вылезла в старомодном фиолетовом купальнике с юбочкой. Она заходила в речку долго и медленно, боясь холода, но тут Настька скинула платье и с воплем поскакала в воду, обдав её брызгами, и Витька едва успел ухватить сестру за плечо.
Потом девчонки шумели и плескались, а он стоял по горло в воде и смотрел, чтобы их не унесло на стремнину, и было в общем-то весело и здорово, но расслабиться он не смог даже после купания, когда они все бегали по лужайке и играли в пятнашки.
— Витя, ну чего ты такой хмурый? — спросила Луиза, надув губки. — Боишься, что нас заругают? — она сделала акцент на слове «боишься».
— Боюсь, — кивнул он. — И правильно заругают. Дураки мы. Нельзя так надолго удирать, да ещё на чужой лодке.
— Может быть, ты и прав, — задумчиво произнесла Луиза, опустив ресницы. Она расплела свои косички, чтобы высушить волосы, и снова похорошела. — Но ведь ничего уже не изменишь, поэтому не лучше ли просто наслаждаться отдыхом?
Вместо модных мятых бриджей на ней был шёлковый платок, повязанный вокруг пояса. Когда Витька наивно обозвал этот платок платком, то услышал в ответ ещё одно непроизносимое название и был награждён столь красноречивым взглядом, что почувствовал себя полной деревенщиной.
— Скоро вечер. Нас наверняка уже хватились, — сказал он.
— Ну, раз ты так тревожишься... Давай ещё разок искупаемся, поедим и домой.
— Лучше просто поедим и домой. Я уже устал Настьку переодевать.
Он бы и голодный поплыл, лишь бы скорее, но, как представил себе борьбу с течением... Лучше уж перекусить. Луиза была недовольна — не наплавалась, но на этот раз спорить не стала и начала выкладывать из рюкзачка бутерброды, завернутые в салфетки. Интересно — сама готовила или мамаша? Но вслух он спросил совсем о другом.
— Ты давно куришь?
Луиза не ожидала такого вопроса.
— Я не курю. Почти. А почему ты спросил?
— Не хочу, чтобы ты дымила при Настьке.
—У меня и сигарет-то своих нет. Да и не люблю я, это противно, когда дым в носу.
— При пацанах мне так не показалось.
— А... Это же не для себя, это для людей. Такие вещи надо уметь, чтобы не попасть впросак. Ой, я забыла положить лимонад в речку!
Настька прыгала по траве лягушкой и галдела. Услышав про еду, собралась было по обыкновению зареветь, но сообразила, что есть придется не манную кашу, а кое-что другое, и в следующий миг уже уплетала бутерброды с сыром за обе щеки.
Если мама узнает, ему устроят нагоняй ещё и за то, что накормил ребенка чёрт знает чем, хотя теперь семь бед — один ответ. Они запивали еду теплым лимонадом в бумажных стаканчиках и молчали. Все, даже маленькая Настька, понимали, что им влетит.
После трапезы Витька хотел по деревенской привычке собрать мусор в пакет и увезти с собой для последующей утилизации, но Луиза по городской привычке подняла на смех его заботу о природе и бросила бутылку в одну сторону, стаканчики в другую, а салфетки в третью, после чего сообщила, что ей необходимо набрать букет и что она быстро.
Витька ничего не сказал, просто отвёл Настьку в лодку и сел на лавку в ожидании. Ну что за девчонка! Хуже Настьки. Когда из-за кустов раздался громкий крик, он даже не удивился. Шепнул сестре: «Сиди здесь!» — и сломя голову побежал на помощь, хотя очень надеялся, что Луиза всего лишь увидела паука.
При виде беспомощно лежащей девочки он понял, что настоящие проблемы только начинаются.
— Ой, моя нога... — простонала Луиза, закатив глаза.
— Что случилось? Змея? — он приподнял её за плечи, и она охнула.
— Я поскользнулась на траве. Эти импортные кеды... Кажется, я сломала ногу.
— Блин.
— Витя, не ругайся.
— Да не ругаю я тебя.
— Я имела в виду, не произноси таких слов. Ох! Мне нужен доктор.
— Ремень тебе нужен, — сказал Витька, обхватил её поперек туловища и поставил на ноги, точнее, на одну ногу. — Обопрись на меня и прыгай. Угораздило.
Погрузив Луизу в лодку, Витька осмотрел её ногу и ругнулся по-настоящему. Кожа вокруг щиколотки покраснела, из царапины сочилась кровь, и опухоль увеличивалась на глазах. Луиза ныла — похоже, ей и правда было больно.
По-хорошему, надо было плыть домой и сдать её родителям, но дорога против течения заняла бы часа три. Витька промыл ей царапину речной водой и принял решение:
— Значит, так. Сейчас мы плывём в райцентр, на причале я вызову скорую помощь, и ты будешь врать, что я твой брат, иначе меня с тобой не пустят. Поняла?
— Нельзя обманывать, — прохныкала Луиза.
— Чья бы мычала. И ты тоже ври, что Луиза наша сестра, — велел он притихшей от страха Настьке, и малявка кивнула. — А то нас разлучат, и все потеряемся на фиг в этом райцентре. Ну, поплыли.
Через три с половиной километра Луиза вспомнила о штанах.
— Мои бриджи! Они остались в рюкзачке! Витя, ты не мог бы вернуться?
— Они никому не нужны, я потом за ними сплаваю.
— А сейчас?
— Что, таких бешеных денег стоят?
— Нет. То есть, да, но дело не в этом. Мне неловко показаться в городе в одном купальнике и парео. Это неприлично!
— Сойдёшь, — сказал Витька, налегая на вёсла. Течение течением, а так будет скорее.
Она картинно закрыла лицо руками.
— Нет, Витя, нехорошо это. Я уже достаточно взрослая.
— Да ни черта ты не взрослая, — бросил Витька. — Сопля соплёй.
Он сам не знал, почему грубит Луизе — должно быть, накипело, но каким-то чутьём понимал, что сейчас она не обидится: он распекал её, как бывало, нашкодившую Настьку — без злобы, по-братски. Власть Луизы испарилась, теперь это была не принцесса, а нескладная хнычущая девчонка с больной ногой.
— Витя, не говори со мной так, мне и без того плохо! — взмолилась Луиза. — Может быть, я сегодня останусь без ноги.
— Ну, без ноги — это ты хватила. А вот без ушей мы все точно сегодня останемся, — успокоил он её.
Теперь нечего было и думать незаметно вернуть лодку. Её придётся тащить обратно на буксире, вдобавок Луиза додумалась потерять штаны на берегу чёрт знает где — улику оставила.
Она сидела, как поникшая лилия, склонив белокурую головку, и Витька пожалел о своих словах. Луизе на самом деле было плохо. Судя по нездоровому румянцу, у неё поднялась температура, и решение плыть в райцентр определённо было правильным.
Мимо них, грохоча, пронеслась моторная лодка с двумя парнями. Оба радостно проорали что-то Луизе, но её ничуть не тронуло внимание мужского пола. Она окончательно превратилась в умирающего лебедя.
Вот и добрались до причала. Витька начал направлять лодку к левому берегу. Из-за сильного течения пришлось изрядно повозиться, чтобы втиснуть её на единственное свободное место между двумя огромными посудинами, и, пока он привязывал краденое плавсредство, мужики на причале гоготали и улюлюкали.
— Чем смеяться, лучше бы «скорую помощь» вызвали, — сурово сказал Витька и начал извлекать полубессознательную Луизу на бетонный мосток. Настька вылезла сама.
Дальше было как в тумане. Приехала «скорая помощь». Луиза вцепилась в Витькину руку и завопила: «Это мой брат!» — в другую руку вцепилась Настька с воплем: «И мой тоже!»— и тут на Настьку напал такой безудержный приступ чиха, что врач не сразу понял, какая из девочек нуждается в лечении. К счастью, разлучать их не стали и затолкали в машину всех троих.
В больнице Луизу унесли на носилках, а Настька так расчихалась, что её тоже признали больной и повели лечить. Витьку допрашивали, как пленного партизана, целых полчаса, и, чем больше он рассказывал, тем строже на него смотрела медсестра-допросчица.
Вытянув из него информацию о Настькиных аллергиях, а также все телефоны, она позвонила и Луизиным родителям, и их с Настькой, вкратце описала похождения троицы, сообщила диагнозы и намекнула, что с непослушными детьми надо построже. Положив трубку, она пообещала Витьке, что от родителей ему достанется, и велела ждать в вестибюле.
Чего ждать, он не понял: то ли, когда достанется от родителей, то ли, когда отдадут девчонок, и он просто сидел в компании нескольких забинтованных мужиков и рассматривал красочный плакат «Статистика детской смертности».
Никогда раньше в больнице он не был, и ему тут не понравилось. Пахло хлоркой. Синие стены навевали мрачные мысли о школе. Санитарки носили туда-сюда блестящие коробочки с жуткими шприцами.
«Такими шприцами слонов колоть», — подумал Витька и поёжился: как там девчонки? Особенно Настька, она же маленькая, шприц больше неё. Неужели и вправду простудилась от купания?
Луизу отпустили первой. К Витькиному удивлению, шла она на своих двоих, лишь слегка прихрамывая, и спокойно улыбалась. На больной ноге красовалась толстая повязка.
— Витя, представляешь, у меня нет ни перелома, ни вывиха, — оживлённо поделилась она. — Только ссадина. Мне дали антибиотик и сделали прививку от столбняка... Витя, а ты боишься прививок?
«Как же она любит поддевать насчет боязни!» — подумал Витька, вспомнил назидательный мамин тон и строго сказал:
— Нет. Единственное, чего я боюсь — это глупых капризных девчонок.
Луиза поджала губы и дёрнула бровками.
— Я думала, ты обрадуешься, что со мной все в порядке.
— Я обрадовался.
— По тебе не скажешь. А где Настя?
Он не успел ответить: из процедурной бабулька в белом халате вывела Настьку и посадила между Витькой и Луизой.
— Сидите все трое, сейчас за вами родители подъедут.
— Что с Настей? — спросил Витька, поднявшись.
— Острое респираторное заболевание. Нужно класть в больницу. Хорош братец, застудил ребёнка чуть не до смерти.
Бабулька повернулась и потопала к себе в процедурную, а Витька сел, как громом пораженный. О простуде он и не вспомнил, когда целый день купал Настьку в реке, следил лишь, чтобы не захлебнулась.
Думал, что утонуть — это единственное, что в воде можно сделать. А в ней, оказывается, можно ещё и простудиться. Особенно когда тебе всего четыре года. Ему-то, одиннадцатилетнему лбу, всё нипочем... Он опустил голову, чувствуя себя законченным негодяем.
Заболевшую Настьку переполняли новые впечатления, и она подпрыгивала на месте, рассказывая, что было в кабинете.
— Витя, представляешь? Мне укол сделали! В ЗАДНИЦУ!
Чувствуя укор совести, Витька обнял сестру. Настька продолжала весело болтать:
— Луиза, а тебе укол сделали? Тоже в ЗАДНИЦУ?
Луиза закатила глаза. К Настьке подошла тётя, спросила, не болит ли горло, заставила выпить таблетку, а потом вбуравила маленькие чёрные глаза в Витьку.
— Это ты брат?
По властному голосу тёти Витька догадался, что она врач, может быть, даже главный. Он кивнул, предчувствуя, что тётя-врач пригласит его сейчас куда-нибудь в кабинет для прорабатывания, но ошибся.
Тётя не стала себя утруждать и наорала на него прямо в вестибюле, при Настьке и Луизе. Другие больные с удовольствием смотрели и слушали, как она орет, а орать тётя умела, ей любая школьная учительница в подмётки не годилась.
Витька понимал, что надо прослезиться, и тогда его оставят в покое — взрослые всегда стараются довести детей до слёз, когда ругают, и умные дети начинают реветь сразу, а глупые позже, — но он словно окаменел, ибо орала тётя правильно. Он действительно был виноват.
Луиза отвела глазки и смотрела в сторону и вверх. Настька вытирала сопли казённым носовым платком и собралась уже зареветь вместо Витьки, но тут входная дверь на пружине с лязгом хлопнула, и на пороге показались Витькины родители. Луиза чуть слышно поздоровалась, но её не заметили.
— Доченька!
Мама бросилась к Настьке. Папа согнал Витьку со скамьи подзатыльником, сел сам, взял Настьку на колени и стал её расспрашивать. Настька была счастлива и возбуждённо рассказывала папе обо всех приключениях, а мама и врачиха отошли в конец коридора для беседы. Мама хваталась за голову, врачиха поила её корвалолом, а папа бросал на сына такие взгляды, что Витька понял: лучше сегодня было утонуть.
Луиза за все это время не проронила ни слова, стараясь выглядеть как можно скромнее в своём прозрачном парео. Витька знал, что им всем придется дождаться Луизиных родителей, и был этому даже рад.
Даже если Луизе и не влетит, то по крайней мере папа с мамой узнают, кто в этой истории заводила, и не будут всю вину валить на Витьку — тем более что половину работы за них уже сделали. На Витьку за год столько не орали, сколько за сегодняшний день.
Сперва снаружи донёсся гул подъехавшей машины и хлопанье дверей, и Витька, холодея, услышал тот самый цыплячий голос с жеманными интонациями, который так хорошо справлялся с трудной буквой «р» и от которого кровь стыла в жилах.
Мгновение спустя в вестибюль ввалились трое: молодой парень (который вошёл только для того, чтобы открыть двери, и тут же убрался — должно быть, шофёр), седовласый высокий мужчина правительственного вида и невероятно, просто чудовищно жирная женщина, окутанная бежевым облаком тончайших кружев и крепдешина. Сладкий запах духов перебил хлорку. Неужели эта толстуха — мама худенькой Луизы? Витьке захотелось сбежать.
— Луизиана! — воскликнула женщина, и Витька испытал шок, поняв, что цыплячий голос принадлежит ей. — Ты разрываешь мне сердце!
Луиза легко соскочила с высокой скамейки и трогательно обнялась с родителями.
— Мамочка, со мной всё в порядке, я просто немножко поцарапалась.
Жена дипломата вся тряслась, и украшения на ней тоже тряслись, переливаясь в свете ртутной лампы. Несмотря на ужасную фигуру, эта дама была одета исключительно красиво и со вкусом, даже причёска была волосок к волоску. Где время находит? Похоже, из-за модного туалета и задержались. У Витькиной-то мамы всего одно платье, выбирать не из чего...
— Но ты могла погибнуть! Разве можно убегать без разрешения?
Луиза бросилась её утешать, а оба папы тем временем познакомились, обменялись рукопожатием и пришли к выводу, что дети немного похулиганили, с кем не бывает — но, слава Богу, все остались живы, и переживать причины нет. Надо поскорее увезти их по домам и не вспоминать больше об этом происшествии.
Подошла мама Витьки и Насти.
— Я одного не понимаю, — сказала она, глядя по очереди на детей. — Зачем вас понесло к чёрту на кулички? Что вам в деревне не сиделось?
Витька промолчал, исподлобья поглядывая на Луизу. Почему она тянет с признанием? Разве не видит, что он и так уже все шишки собрал?
Луиза не полезла за словом в карман. Она оторвалась от своей мамы, сделала благочестивое выражение лица и объявила:
— Это Витя решил угнать лодку. Я его отговаривала.
У Витьки земля ушла из-под ног. Он потерял дар речи. Он не мог поверить, что такое предательство вообще возможно! Никто из деревенских ребят не поступил бы так с другом, даже хулиган Жорик. Он смотрел на Луизу, пытаясь поймать её взгляд, но она отворачивалась.
— Мой сын — вор! Бессовестный, втянул девочек в такое! — сокрушаясь, мама ни на секунду не усомнилась в словах Луизы, и Витьку это привело в отчаяние. До сих пор его ругали за дело, и он терпел, но теперь начиналась сплошная несправедливость.
— Это же неправда, — робко возразил он. — Луиза, это же ты подбивала меня угнать лодку. Расскажи всем.
Вместо ответа Луиза всхлипнула и спрятала лицо на груди у матери.
— Ай-ай-ай, нехорошо на девочку вину сваливать! — покачал головой Луизин папа, не переставая, впрочем, дипломатически улыбаться.
— Луизиана, мне всегда не нравилась твоя дружба с этим Витей! — проговорила толстая леди и надменно обратилась к Витькиной маме: — Скажите, дорогая, ваш сын не курит? Неделю назад Луиза пришла с прогулки, и от неё пахло дешёвыми сигаретами.
Мама охнула и упала на скамью. Витька чуть не рассказал про зажигалку, но смолчал. Было ясно, что все верят этой девчонке — потому что она милая, вежливая и белокурая. А ему никто не поверит.
Дипломат сказал, что им пора увозить свою маленькую разбойницу, пожелал счастливо доехать до дома, и они все трое очень быстро убрались. Луиза даже не посмотрела в его сторону.
— Разочаровал ты меня сынок, — недобро сказал папа. — Помнишь, я обещал: с куревом застукаю — всыплю ремня?
— Но это она курила.
— Девчонка? Не смеши.
— И лодку она придумала угнать.
— Имей смелость признать вину! Ты не только вор, но и трус.
— Я не... — вскинулся Витька, но сник под гневным взглядом мамы.
— Дома разберёмся, — едва удерживаясь от крика, сказала она. — Я договорилась с врачом, будем лечить Настю дома. Я сбегаю на второй этаж за лекарствами, а ты пока отнеси ребёнка в машину. — Витьку мама словно не видела.
Папа хотел поднять больную Настю на руки, но она вырвалась и поскакала сама, чтобы лишний раз прокатиться на входной двери. Во дворе больницы стояла знакомая серая девятка, которую папа иногда брал с работы напрокат. Настька хотела ещё немножко побегать, но папа велел сидеть на заднем сиденье и не крутиться, потому что больные должны болеть смирно.
— Где лодка? — обратился он к сыну чужим, ледяным голосом.
— На причале.
— Ты её приковал?
— Чем? Привязал и попросил смотрителя посторожить.
— Это Ивана Васильича лодка. Ты в курсе?
— Нет, не в курсе.
— Если украдут, знаешь, что будет?
— Знаю, — огрызнулся Витька. — Тебе придётся купить ему новую.
— А где взять деньги на новую, тоже знаешь? Ты заработаешь?
Витька промолчал. В зеркало заднего обзора ему было видно, как на крыльцо вышли мама и та самая докторша. Его удивило, что они шептались, как старые подруги.
Докторша написала что-то в блокноте и дала листок маме, а мама несколько раз кивнула, спрятала листок в сумочку и уже громко сказала: «Большое спасибо, Наталья Евгеньевна. Вы не представляете, как меня выручили». Потом они распрощались, мама села рядом с папой, и они поехали.
— Би-би! — крикнула Настька. Она была единственной, у кого настроение не испортилось. Прокатиться всей семьей на машине — это же так здорово!
Уставший Витька задремал. Ему снилось, как они подъехали к причалу, нашли лодку, и папа прямо здесь нанял буксир. «Половина беды улажена, — подумал Витька во сне. — Теперь бы Настьку вылечить».
Проснулся он от затрещины. Машина и впрямь стояла возле причала, но на этом сходство со сном заканчивалось.
— Где ты её привязал? Где? — папа тряс его за плечи. — Вылезай живо!
Витька полез из машины. Неужели судьбе ещё не надоело подбрасывать ему гадости?
Лодки не было. Витька оглянулся на будку смотрителя, потом просительно посмотрел на папу.
— Тут мой малец пару часов назад лодку оставил, — обратился папа к смотрителю. — Говорит, здесь привязал.
— При мне никаких лодок не оставляли, — отозвался смотритель, приглушив телевизор. — Я с девяти тут сижу.
— А куда ж она делась?
— Спросите у Михалыча, он завтра будет. А при мне никаких лодок не оставляли.
Витька с тоской оглядел ещё раз ряды прикованных посудин. Старой почерневшей плоскодонки и след простыл.
— Всё ясно, — сказал папа. — Поехали.
— Пап, я завтра приеду на автобусе и спрошу у этого Михалыча...
— И он тебе скажет, что честно сторожил её всю смену, а в девять его сменили, и пошлёт тебя к сменщику. Пора взрослеть.
Они сели в машину, папа включил фары, и только сейчас Витька заметил, что наступила ночь.
— Сергей, ты заказал буксир? — взволнованно спросила мама.
— Нет, — ответил папа и рванул сцепление. Всех вжало в спинки сидений.
— Почему? Ты должен был заказать! За ночь лодку могут украсть, мы тогда не расплатимся!
— Её и украли, — нехотя сказал папа. И началось…
Через полчаса они были дома. Все так обозлились на Витьку, что он даже удивился, когда мама поставила перед ним тарелку щей — думал, кормить не будут. Дорогу домой он старался не вспоминать. В ушах звенело. В воздухе завис прочный запах корвалола.
Дохлебав щи, он молча ушёл к себе, нырнул в кровать и отвернулся лицом к стене. Настьку уже уложили. Мама приоткрыла дверь, вполголоса бросила: «Завтра отец с тобой разберётся», — и захлопнула.
Спокойной ночи, стало быть.
В машине его клонило в сон, а теперь заснуть не получалось. Множество мыслей лезло в голову одновременно, и все они были гадкие. Луиза его подло подставила. Родители не верят ему ни на грош. Настька простужена. Завтра идти извиняться. А кроме всего этого, слушать, как папа будет его ругать...
Папа — это вам не мама, он ругает редко, да метко. А может, руганью дело не ограничится, и папа возьмётся, наконец, за ремень? Не верилось Витьке, ни разу его пока не лупили, только обещали. Но и столько преступлений сразу он тоже не совершал.
Он пересчитал свои преступления. Водился опять с запрещённой девчонкой — раз. Спёр лодку — два. Простудил сестру (болван несчастный) — три. Ну и по мелочам наберётся на пару оплеух: купался сам, Настьку накормил не манной кашей, нашлёпал в коридоре грязными башмаками.
По всему выходило, что теперь он злостный рецидивист и вернуть себе доброе имя не сможет. А если так — то можно взять тайком папину винтовку и пострелять на огороде в консервные банки — всё равно его уже никто и никогда не будет считать порядочным человеком. Пострелять из винтовки было его тайной мечтой. После гибели Чапы эта мечта приугасла, а сегодня возобновилась. Надо на банках нарисовать круги...
Он сел в кровати, с силой протёр лицо руками. Какая, к чёрту, винтовка? Какие банки? Ведь он никогда в жизни больше не увидит Луизу! Никогда!
Ему захотелось ей позвонить и поругаться. Обозвать предательницей и повесить трубку, а потом сидеть и ждать извинений. Он размечтался, как Луиза прибежит и извинится, всё всем расскажет, и он повезёт её кататься на велосипеде. Нельзя же всю жизнь обижаться.
Он крутился в постели, вставал, смотрел в окно, включал свет, снова ложился, но уснуть не мог. Когда его электронные часики показали 02.00, бессонница началась и у родителей. Они вышли в прихожую, и Витька прижук.
Папа тихо и сердито шептал что-то маме, она вполголоса возражала. Витька расслышал только одну её фразу: «Не прокормишь». Потом хлопнула кухонная дверь, голоса стихли, и Витька провалился в сон.
========== 5. Прощение ==========
Проснулся в 7 утра от визга: Настьке ставили укол. Из-за него. Витьке опять стало стыдно, а тут ещё мама подлила масла в огонь.
— Своему брату скажи «спасибо», — приговаривала она, утешая ребёнка. — Это он тебя чуть на тот свет не загнал.
Витька спрятался с головой под одеяло. День обещал быть хорошим и радостным.
После завтрака (гренки для всех, манная каша для Настьки) папа вошёл в Витькину комнату и без предисловий потребовал:
— Вытаскивай часы.
Витька удивился, но послушно протянул ему свои серенькие электронные.
— Не издевайся! — рявкнул папа. — Где золотые часы?
— А, эти... — Витька машинально глянул на нижний ящик стола. — Их давно нет.
— Прекрати врать!
— Я не вру.
Папа вынул ящик, высыпал всё на кровать.
— Где ты их держишь, бездельник? Мне сейчас ехать на работу, по пути сдам ювелиру. Не бог весть что, но покроет хотя бы часть стоимости лодки. Ну! Где они? — папа опрокинул на кровать второй и третий ящики. Коробка раскрылась, и клок собачьей шерсти вывалился на постель. Папа взял его двумя пальцами, посмотрел и кинул обратно. Витька отвернулся.
— Пап, не ищи, их правда нет.
— Куда ты их дел?
— Подарил.
— Ты что, совсем охренел? Знаешь, сколько они стоят?
— Думал, раз мои, то могу делать что хочу.
— Проклятье. Только этих проблем мне сейчас не хватало, — простонал папа. — Приеду вечером, выпорю как сидорову козу.
Но приехал папа не вечером, а через полтора часа и с огромной бутылкой пива. Витька сидел в прихожей перед телевизором, вжавшись в угол дивана, и прекрасно слышал, что происходит на кухне.
— Что праздновать будем? — ехидно осведомилась мама. — Новое назначение?
Папа молча поставил пиво на пустой стол.
— Наверно, тебя повысили в должности, — продолжала она ещё более ядовитым голосом. — Зарплату прибавили, да? Пивка вон купил на радостях...
— Ты можешь помолчать?
— Я вообще могу не разговаривать! Валяй, пей своё пиво. Напейся как свинья. Небось, и на работе пил, потому и вышвырнули.
— Помолчи ты хоть пять минут! Мне нужно подумать, ты это понимаешь? — крикнул папа.
— Я понимаю одно, — неожиданно спокойно сказала мама. — Я должна выходить на работу.
— Не смей!
— Кто-то должен кормить семью, если у тебя не получается, — и с этими словами она скрылась в спальне.
Папа положил бутылку в холодильник, вышел в прихожую и дёрнул вилку телевизора. На Витьку обрушилась тишина.
— Вставай. Идём.
Витька встал.
— Куда?
— К Ивану Васильичу. Расскажешь ему, зачем ты украл его лодку.
Витька шёл, как на расстрел, шагая впереди папы и опустив голову. Если действительно случилось самое плохое и папа остался без работы, то как они расплатятся за лодку? Теперь бы Витька безропотно отдал часы, не подари он их Луизе.
Опять Луиза, везде Луиза! Папа был трижды прав, когда не велел с ней водиться. И Ромка предупреждал: «Влипнешь ты из-за нее». Вот и влип. Любая кража — дело мерзкое, но Иван Васильевич был старым, уважаемым человеком, да ещё и другом Витькиного покойного деда, и провиниться именно перед ним казалось особенно позорным.
— Не вздумай на девчонку валить свою вину, — предупредил папа. — Расскажешь всё, как есть.
— Пап, а почему ты мне не веришь?
— Потому что ты не умеешь врать.
У Витьки в голове эхом отдавался голосок Луизы: «Это Витя решил угнать лодку!» Он впервые в жизни столкнулся с предательством — так ему, по крайней мере, казалось, и это было до того обидно, что руки опустились, и не хотелось даже защищаться. Считают его зачинщиком — ну и пусть считают.
А потом был долгий и мучительный разговор с хозяином лодки. Витька покорно проговорил заученный текст и не стал сваливать вину на девчонку. Вышло так, что девчонка вообще тут ни при чём.
Папа уговаривал Ивана Васильича не писать заявление в милицию, а Иван Васильич назидательно рассуждал о чести, которую следует беречь смолоду, и о скользкой дорожке, на которую стоит только вступить, и в конце беседы согласился несколько дней подумать, да и то лишь отдавая дань памяти Витькиному дедушке, с которым он, Иван Васильич, частенько рыбачил на этой самой лодке... Не дожил, да... Так и не узнал, что внук у него вырастет воришкой... Теперь, наверно, в гробу переворачивается... А Витька всё слушал и смотрел в землю.
Витькин папа клятвенно пообещал купить новую лодку в самые ближайшие дни, но о том, что потерял работу, не обмолвился. Обратно шли молча. Едва ступили на порог, папа остановился и окинул сына тяжёлым взглядом.
— А теперь, дорогой сыночек... — сказал он, медленно цедя слова, и Витька задумался о ремне. — Теперь — с глаз моих долой, и чтобы я не видел тебя до вечера.
Витька шмыгнул в свою комнату.
(окончание следует)