День инвалидов. Зрительный зал Гортеатра заполнен битком. Свет потушен. Идёт документальный фильм. На экране меняется кадр за кадром, и зрители с замиранием сердца наблюдают за жизнью наших горожан с ограниченными физическими возможностями... Фильм закончился.
Затем поднимается экран. И в полной тишине раздвигается занавес.
По залу побежал восхищённый шепоток: «Вот это дааааа!». На задней части сцены изображён силуэт летящего красавца мустанга с развивающимися гривой и хвостом.
В роли ведущей я выхожу на авансцену и торжественно произношу:
- Эмблемой нашего концерта, посвящённого Дню инвалидов, является этот Мустанг – как символ силы и величия человеческого духа, неподвластного физическим недугам и ограничениям. Этим украшением сцены мы признательны маленькой и невероятно талантливой художнице – Юле Семёновой, которая творит свои шедевры ногами...
С Юлей Семёновой мы познакомились где-то за месяц до торжественного дня. Мне как режиссёру массовых праздников, поступил заказ от Управления социальной защиты: подготовить и провести концерт, посвящённый Дню инвалидов.
Посовещавшись со специалистами управления, мы решили, что наше мероприятие будет начинаться с просмотра фильма, снять и смонтировать который мы должны сами.
Я погрузилась в глубокое раздумье. Что мы должны показать в фильме? Как люди на инвалидных колясках состязаются на беговой дорожке? Или как глухонемые ударно трудятся на производстве в заводских цехах? Что снять на плёнку – это не проблема. А вот какие чувства мы своим фильмом хотим вызвать у зрителя? Вот вопрос! Жалость? Сочувствие? Сопереживание?.. Нет, это всё не то!
К тому времени, когда мы встретились с видеооператором, которого редактор нашего местного ТВ предоставил мне в помощники, у меня уже созрел план: необходимо найти интересных и уникальных людей, чьи недюженные способности при их ограниченных физических возможностях, могли бы вызвать у зрителей неподдельное чувство восхищения и глубокого уважения.
Жалость – это неплохое чувство. Но оно ставит человека, которого ты жалеешь, на ступень ниже тебя. Почему в народе и говорят: «Жалость – унижает». И мы перед собой поставили сложную задачу: как-то возвысить этих людей в глазах общественности, показать, что инвалиды не слабее и не хуже, а в чём-то даже сильнее нас и лучше; они не менее одарённые, чем мы - физически здоровые; и, несмотря на то, что они лишены: или зрения, или слуха, или возможности самостоятельно передвигаться, но не лишены таланта, уникальности и неповторимости.
Когда я объяснила специалисту управления соцзащиты – пожилой женщине (ответственной за данное мероприятие) - какую задачу мы ставим перед собой, снимая фильм об инвалидах, она на минуту задумалась и воскликнула:
- Есть у нас такие уникальные люди! Я вам сейчас дам адрес одной девочки – Юли, у неё с рождения ДЦП. Руки её недееспособны, но ногами она рисует так, что любой художник позавидует. Только мне надо заранее предупредить её маму о вашем визите, чтобы они подготовились.
Отсняв слепого композитора-барда и безногого танцора-диско, виртуозно владеющего инвалидной коляской, в назначенное время мы уже были на месте. Дверь открыла приятной наружности женщина, и, смущённо улыбаясь, предложила войти. Из комнаты навстречу нам вышла девочка, которую мы пришли снимать. Слово «вышла» сказано с большой натяжкой. Точнее было бы сказать – передвигалось по полу живое существо, чем-то напоминающее большую каракатицу. Все конечности страшным недугом были вывернуты так, что девочке приходилось опираться на живот и выдвигать вперёд один локоть за другим, в то время, как руки были закручены назад ладонями наружу, и она, широко раздвинув ноги, подтягивала колени и отталкивалась, перемещая тело на несколько сантиметров.
Мы с оператором в оцепенении застыли на месте прямо у порога квартиры. «Твою ты мать! - мысленно чертыхнулась я в адрес соцзащиты, - неужели так трудно было нас заранее подготовить...»
Девочка, подобравшись поближе, подняла голову и стала нас с интересом разглядывать. Её глаза были не по-детски серьёзными и умными. Мы знали, что ей тринадцать лет, но выглядела она старше своего возраста – казалось, ей лет шестнадцать-семнадцать, настолько осмысленным и зрелым был её взгляд.
Первым из шока вышел мой оператор. Он, наклонившись вперёд, улыбнулся девочке и подмигнул:
- Ну что, ты готова стать звездой телеэкрана?
Юля улыбнулась также смущённо, как и её мать, и кивнула головой. Хозяйка, пригласив нас пройти в комнату, предупредила:
- Юля всё слышит и понимает, но говорить не может. Поэтому она всё будет показывать, а я - рассказывать.
Мы прошли в комнату девочки, где она проводит большую часть времени, и я села на диван, ожидая, когда вслед за нами последует юная художница. Смотреть на её передвижение по полу было выше наших сил, поэтому я стала разглядывать необычайно уютную и красивую обстановку, а оператор излишне суетливо настраивал видеокамеру, сожалея, что ему недостаточно света. Хозяйка подошла к окну и как можно шире раздвинула шторы.
Юля, добравшись до середины комнаты, вопросительно смотрела то на меня, то на оператора.
- Юля, хочет спросить, - перевела нам её взгляд мама, - где удобнее ей расположиться? Она очень серьёзно готовилась к сегодняшней съёмке, продумывала каждую деталь. Вам же надо что-то необычное для фильма?
- Да, – ко мне, наконец, вернулся дар речи. – Она должна сделать что-то такое, что не по силам простому человеку.
- Юля, - обратилась я к девочке, - ты, говорят, уникальный художник. Это так?
Она посмотрела на мать и кивнула головой. Та, уловив её мысль, положила на пол, покрытый мягким и чистым ковром, большой альбом и карандаши.
Юля, опираясь на локти, сначала села на колени, а затем, вытянув правую ногу вперёд, захватила обложку альбома большим и вторым пальцами ноги и начала переворачивать листы, показывая нам свои рисунки. (Её руки безучастно висели за спиной).
Для обычного просмотра её эскизы были хороши, но недостаток света лишал оператора возможности сделать ясный и чёткий кадр. И как он ни менял ракурс съёмки, ничего не получалось, - слишком мелкими были рисунки, выполненные цветными карандашами. Оператор расстроился:
- Я не догадался взять дополнительное освещение. Придётся отложить съёмки до следующего раза.
Девочка удивлённо взглянула на мать, мол, что не так?
- Юля, по телевизору плохо будут видны твои рисунки, - поторопилась объяснить ей мать. – Картинка должна быть чёткой и насыщенной. А у нас мало света.
Юная художница на минуту задумалась, и тут её лицо просияло. Она большим пальцем ноги ткнула в ковёр. Женщина, догадавшись, что хочет ей сказать дочь, достала из стола длинную бельевую верёвку и бросила её на пол перед девочкой.
- Белая верёвка будет хорошо смотреться на ярком и цветном ковре, - пояснила она нам. – И её надо не класть перед Юлей, а именно бросать. Только в этом случае верёвка принимает неожиданные очертания, которые заставляют работать фантазию.
В этот момент девочка склонилась над бечёвкой, сосредоточенно стараясь в ней что-то разглядеть, а мы с её матерью затихли в ожидании.
Оператор от такой идеи пришёл в восторг, - на ковре тёмно-синего цвета белая верёвка смотрелась невероятно фактурно. Он кружил вокруг девочки, сидящей на полу, стараясь найти самый выгодный ракурс. Прошло какое-то время…
Юля продолжала смотреть на бечёвку, затем тихонько и неуверенно обхватила её пальцами правой ноги, стала сдвигать её части в разные стороны. На полу вскоре появилось что-то похожее на парящую жар-птицу. Мы с замиранием сердца следили за действиями девочки. Но она сердито сдвинула брови и ногой смешала рисунок.
- Что не так, Юля? – встревожилась женщина. – Ты не переживай, у тебя всё получится.
Затем она повернулась ко мне и добавила:
- Нам сказали, что мы должны вас чем-то удивить. А сделать контур жар-птицы – это уже для неё привычно и легко. Вероятно, она что-то хочет сделать необычное, даже для неё самой.
Девочка подняла голову и с благодарностью посмотрела на мать, мол, спасибо, что правильно меня поняла. Затем она рывком распрямила спину. В её глазах появился торжествующий блеск, а лицо стало таким одухотворённым, что сомневаться в её победе уже не приходилось. Она знает, чем нас удивить! Схватив пальцами ноги верёвку, она так мастерски стала ею крутить по полу, что та стала извиваться, как гибкая лента в руке факира. Мы все застыли в предвкушении чуда. Лёгкими движениями большого пальца, девочка совершала какие-то немыслимые манипуляции: она так ловко её перемещала, сдвигая то в одну сторону, то в другую, что в считанные мгновения у нас на глазах верёвка стала шевелиться, оживать, и… тут мы все ахнули! На полу чётко стали вырисовываться контуры… летящего мустанга. Да-да! Не просто скакуна, а именно мустанга! Эта развивающаяся на ветру грива, эти налитые силой ноги, эта летящая грация, это ощущение абсолютной свободы – всё до невероятности узнаваемо было в этом силуэте.
Юля торжествующе смотрела на нас, наблюдая за нашей реакцией. Это был её звёздный час!
************
Возвращаясь после концерта домой, я никак не могла избавиться от чувства удивления... а точнее сказать - потрясения. За всё время нашего знакомства с Юлей, я ни разу не заметила в её глазах промелькнувшего страдания или печали. Во всём её облике ощущалось совершенно спокойное восприятие девочкой себя такой, какая она есть, и своего места в этом мире. Потрясающе!
И тут я почувствовала такой нестерпимо жгучий стыд, что захотелось поднять лицо к небу и во весь голос крикнуть: "Господи, и я ещё скулю и жалуюсь на жизнь! Это же смешно и стыдно!".
Все мои невзгоды и беды вдруг показались такими ничтожными и мелкими. Пришло ясное осознание, что я, придавая большое значение всяким пустякам, позволяла им раздавливать меня, расплющивать и заставлять не идти по жизни, а ползти, с трудом передвигаясь по-пластунски, наподобии каракатицы...
Я расправила плечи и, вздохнув полной грудью, пошла уверенной походкой, радуясь возможности дышать, наслаждаться жизнью и видеть, как лёгкие снежинки, исполняя в воздухе медленный вальс, окутывают город в бело-серебристый шлейф.