Я представлял себе её бёдра.
Такие, знаете, немного узковатые, но недостаточно узкие для того, чтобы не иметь возможности родить ребёнка. Они казались мне мальчишескими, и одновременно самыми женственными на свете. Именно они придавали ей ту очаровательную, мягкую, физически здоровую худобу, сводящую меня с ума.
Я представлял себе её ляжки.
Мягкие, чуть дряблые, шлёпнешь по ним – затрясутся… Не анорексичные, но и не жирные – был заметен небольшой просвет между ними. Особенно они волновали воображение, когда у неё задиралась юбка, ненароком обнажая одну ляжку. При взгляде на них хотелось встать и провести рукой по их внутренней стороне, едва касаясь кончиками пальцев. Очаровательно, просто очаровательно.
Я представлял себе её ноги.
Это были ноги богини! Идеально длинные и идеально стройные. Ни убавить, ни прибавить. Они не были поджарыми и подтянутыми, как у породистой скаковой лошади. Всё та же мягкость и естественность. Я не мог отвести глаз от них, когда она была в юбке или платье. Она возвращалась домой, устраивалась поудобнее на диване или на стульчике на балконе, отчего ткань натягивалась и едва задиралась, предоставляя великолепную возможность любоваться. Любоваться тем, над созданием чего природа действительно постаралась. Хотелось целовать каждый пальчик на её ногах…
Я представлял себе её пятую точку.
Очень умеренно подкачанную, без всякого намёка на хирургическое вмешательство. Я любил гладить по ней, щипать, шлёпать её и упиваться естеством. А ещё больше – смотреть. Когда она лежала обнажённой на животе, окружённая шёлковыми простынями и пуховыми подушками.
Я представлял себе её живот.
Боже упаси ему быть плоским, нет! Идеально плоские, «прессованные» животы – удел мужчин, и прежде всего, спортивных мужчин. У неё был симпатичный округлый животик, который слегка выдавался, стоило ей повернуться ко мне боком. Я любил лежать, прижавшись щекой к этому животу, и слушать своё собственное сердцебиение. Кажется, я был счастлив.
Я представлял себе её грудь.
Образец искусно слепленного, скульптурированного совершенства. Она умещалась в моих ладонях – гладкая, упругая, абсолютно круглая, с нежно-розовыми сосками. Гладить, целовать, кусать её – не было наслаждения слаще для меня в те моменты.
Я представлял себе её плечи.
Шире бёдер, что делало её фигуру ещё чуть более мальчишеской. Покатые, костлявые, с сильно выпирающими ключицами. Вы гладили когда-нибудь женские ключицы?! У меня мурашки бежали по коже, стоило мне до них дотронуться.
Я представлял себе её руки.
Её полноватые предплечья, острые шершавые локти, изящные тоненькие запястья и совсем уж маленькие кисти с не очень длинными пальцами и детскими розовыми ногтями. Их размах был огромен, подобно крылам птиц. Не зря истинные денди и джентльмены тех лет любили целовать дамам руки – сколько нежных чувств можно выразить этим поцелуем, при этом громко заявляя о себе! Конечно, я целовал ей руки. При каждой встрече, при каждой возможности. Её руки были для меня всем.
Я представлял себе её шею.
Не очень тонкую и не очень длинную, но какую чувственную и гладкую… Обожал проводить по ней холодными пальцами, ища пульсирующую вену, от которой исходило тепло. Едва сжимать, будто пытаясь задушить. И, конечно же, целовать, целовать и ещё раз целовать.
Я представлял себе её кожу.
Возможно, на самом деле она была другой – мёртвенно-бледной, например. Но тогда она приобрела здоровый оттенок человеческой кожи – чуть сбрызнутая солнцем, чуть позолоченная. Совсем капельку. Даже не загоревшая вовсе. Просто… здоровая. Гладенькая, как у младенца, но в некоторых местах по-взрослому шершавая. Со своими ямочками, родинками, прыщиками, мягчайшими короткими белесыми волосками. Я дотрагивался до неё и думал, что дотрагиваюсь до Венеры Милосской – настолько божественным мне всё это казалось.
Она была моим совершенством.
Она была моим естеством.
Она была моим всем.
Признаюсь, терпеть не могу искусственно слепленных женщин – с их приобретённым загаром, имплантами в разных частях тела, тонной макияжа, накачанных и перекачанных, измождённых диетами и анорексией… В общем, попытками стать другими. Попытками стать тем совершенством, которое нам навязал человек.
Это – не совершенство.
Это – уродство.
Совершенствуя себя, они уродуют себя.
Мне безумно нравятся женщины, какими создала их природа. С их несовершенными, но так идущими им параметрами.
Их совершенство – в их несовершенстве.
Но единственное, что я не мог себе представить – это её лица. Потому что, как ни старался, никак не мог вспомнить.
Может, потому, что её просто не было!?
Почему же не было!?
Она была, ещё как была! Просто не хотела показывать своего лица.
Наша встреча была незабываемой.
Мне было тринадцать, и я хотел лишиться девственности. Это было для меня столь же интересным этапом взросления, как первая щетина на лице, выпускные экзамены, получение водительских прав. Правда, с поиском партнёрши было тяжко – окружавшие меня ровесницы строго блюли закон и нормы морали. Старшие не воспринимали меня всерьёз. Самоудовлетворение я считал омерзительным, да и совсем не тем, что искал.
Я искал ту, которая стала бы моей путеводной звездой. Успешным стартом. Отправной точкой.
Называйте, как посчитаете нужным.
В одном из домов терпимости я её нашёл.
К моей бурной радости, хозяйка не прогнала меня. Лишь окинула оценивающим скептическим взглядом, хмыкнула и без каких-либо эмоций в голосе сказала:
- Есть одна свободная у нас.
После чего повела меня в комнату.
Комната была достаточно скромной и до неприличия роскошной. Почти всё пространство занимала огромная кровать с балдахином, утопающая в шёлке, одеялах, простынях и подушках. Больше здесь ничего не было – ни шкафа, ни столов, ни стульев, ни диванов, ни кресел… Ничего. Пудрено-розовые стены, когда-то белый, но пожелтевший со временем потолок, коричневый паркет на полу.
На кровати лежала она.
Моё совершенство, моё естество, моё всё.
Изначально я окинул взглядом её всю полностью – оценивал. Затем стал останавливаться на каждой детали в отдельности. Всё сводило меня с ума.
Единственное, что смутило меня – её лицо.
Его не было.
Вернее, на нём была маска.
Безликая, белоснежная маска, полностью закрывающая лицо.
- Она не показывает клиентам своего лица, - ответила на мой немой вопрос хозяйка.
- Но почему? – не узнал я своего собственного голоса.
- Такая уж у неё политика…
Политика. Какое странное слово. Уместно ли оно здесь?
Хозяйка вышла и закрыла дверь. Я вновь взглянул на своё представление и задрожал от возбуждения. До чего нелепо я наверняка выглядел, на ходу расстёгивая ремень, сбрасывая с себя одежду, носки, обувь!... Мне не терпелось ей овладеть.
И я ей овладел.
Это было впервые, и это было незабываемо.
В тот вечер я достиг рая. Клянусь, я слышал пение ангелов!
Я любил её, и ещё больше хотел увидеть её лицо. Мне было абсолютно всё равно, какое оно – прекрасное или безобразное. Мне хотелось лишь запомнить его, чтобы представлять.
Когда дело было сделано, я робко потянулся к маске, надеясь сорвать.
Она нежно, но крепко схватила меня за руку.
Я не стал настаивать, требовать, просить – ничего не стал делать. Слова здесь были излишни.
Я одевался медленно, одновременно любуясь моей богиней. Теперь мне хотелось, чтобы все мои женщины были такими. Но с лицами, а не с масками. Всё-таки морально это вынести немного тяжело.
Я запомнил всё до мельчайших деталей. Каждую впадинку, каждую клеточку её тела. На прощание я наклонился к рукам, поцеловав все пальчики и на левой, и на правой. Затем опустился на колени, целуя ноги.
Я лежал на её животе, когда всё кончилось.
Она не взяла с меня денег, ни копейки.
Я вышел оттуда просветлённым, повзрослевшим. Эта женщина указала мне правильный путь. Она показала, каким должно быть совершенство. А ещё, кажется, я начал понимать, почему у неё такая «политика»…
Вернувшись домой, я не стал ни рисовать её, ни писать, ни петь о ней. Лишь представлять, бесконечно представлять.