Чаплыгина Г.Ф.
На Псковщине.
Под Печорами есть хутор,
С бабой Варей - не слыхали?
Там, в далёком царстве будто,
Мы с Никитой отдыхали…
Два небольших городка в Псковской области знакомы мне давно хорошо – это Печоры и Старо - Изборск.
Вблизи Печор, примерно в 3-х километрах от этого города, я провела 2 года на хуторе «бабы Вари», выезжая туда на 2-3 месяца летом с малолетним внуком. Это были 1990-1991 года.
Началось дело с того, что дочь моей подруги Тамары Левицкой ездила в те места и нашла пустующий дом в небольшом хуторе, хозяева которого жили в Печорах. Они согласились сдавать его, и Тамара с двумя своими внуками-малышами (Васей и Колей) стала проводить там лето. Разговаривая со мной по телефону, она расхвалила природу и местных старожилов, так что мне тоже захотелось туда (дачи у нас не было). Но нужно было найти для меня тоже пустующий дом, или комнату у хозяев. Мы вместе с ней походили по соседним домам и, наконец, нам удалось договориться с хозяйкой одного хутора, что она сдаст мне с внуком большую комнату в своём доме.
Вот какое письмо я написала своей подруге сразу по приезде на хутор.
«Здравствуй, Валечка! Пишу тебе из Печор, где мы устроились на дачу. Живем уже две недели. Не знаю, как будет дальше, но пока я очень довольна. Место и условия изумительные.
Знаешь ли ты, что такое хутор? У меня до сих пор было довольно предвзятое мнение о хуторе, в основном, было как-то страшно, что люди вот так живут в одиночку. Так вот я сейчас живу на хуторе, с хозяевами – и мне очень нравится! Сейчас расскажу подробнее.
Горд Печоры – в 50 км от Пскова, в сторону Эстонской границы. Наш хутор еще ближе к этой границе, от Печор до нас 5 км, до Эстонии 8 км. Прямо до хутора автобусы не ходят: те, которые идут в Эстонию, останавливаются в 1,5 км , в деревне; а еще маленькие автобусы проходят мимо нас (куда они идут, не знаю) и остановка в 0,5 км от дорожки к нам.
Хутор стоит не у дороги: там сначала идет полоска леса, потом небольшая холодная речка с глубоким руслом, потом снова лес (примерно 300 метров) – и лишь потом наш хутор на высоком берегу. С двух сторон у хутора – лесочки и речка с очень высокими ,обрывистыми и заросшими высоченными деревьями берегами. Две другие стороны – поля, хозяйственные огороды и выпасы. А за полями опять лесочки – очень много сосны, могучие березы, дубы, клены, орешник. В общем, природа очень впечатляющая, и места живописные. С одной стороны за полем стоят три дома (тоже хутор), а за ним тоже лес.»
Дом, где жила Тамара, не был одиноким. Вблизи (метров 300) было ещё три дома с хозяевами и один пустующий, облюбованный какой-то бомжихой. А хутор «бабы Вари», куда нас пустили жить, стоял на отшибе. От Тамары нужно было пройти поле, пересечь дорогу, спуститься в овраг, а потом подняться на крутую и довольно высокую горку – и вот там стоял наш дом.
Обстановка для меня была необычной. Я впервые столкнулась с жизнью на хуторе, т.е. вдали от других людей. Хозяев было двое – супруги Варя и Сергей, примерно моего возраста. Варя была своеобразной женщиной – очень властной и строгой, не по отношению к нам, посторонним, а вообще по жизни. У неё было две дочери, которые уже были замужем и жили в Печорах, и сын, за что-то, кажется за драку, сидевший в тюрьме. Первый муж Вари, от которого и «пошли» эти дети, умер. Сергей был вторым мужем. И вот с ним у неё были странные отношения: скорее он походил на нанятого работника. Будучи сама трудоголиком, Варя и себя и Сергея изводила работой.
В хозяйстве у неё были две коровы, свинья, куры, собака и огород. Причём, чтобы обслужить это хозяйство, надо было им обоим трудиться от рассвета до заката. Обособленность хуторного хозяйства (а возможно и вообще любого деревенского) заставляла жить так, чтобы всё производилось дома, и ничего не надо было покупать. Да ещё приходилось снабжать продуктами семьи дочерей.
Коров надо было выводить пастись и запасать на зиму для них сено, этим занимался Сергей, он же чистил коровник. Зато в семье было не только молоко, но и сметана, масло (тоже сбивали дома), творог (на зиму его засаливали, и получалось что-то вроде брынзы). Сметана была необыкновенно вкусная и густая, больше я нигде такой не едала. От кур было достаточно много яиц, хватало на всех, ещё и запасы делались.
Вся живность располагалась в большом сарае, свинья в отдельном; кроме того, был настоящий амбар, где хранились продукты, и большой подпол. Двор был большой, но грязный от испражнений животных. Магазины были в Печорах, и Сергей ездил на велосипеде за хлебом и для сдачи молока. Варя трудилась на огороде с овощами и на большом участке с картофелем. Доила коров, собирала яйца от кур, готовила корм для свиньи, помогала сушить и убирать сено.
Во всём характере Вари бросалась в глаза какая-то суровость. Она не давала поблажек ни себе, ни Сергею. Оба просто надрывались на своём хуторном хозяйстве. Чувствовалось, что в их возрасте это уже и не легко, тем более, что Сергей не был крепким мужиком, к тому же болел язвой желудка. Когда-то Варя пришла в этот дом невесткой и, как она рассказывала, «молодые» жили как раз в той большой комнате, которую сдали нам. Теперь она и Сергей жили в небольшой второй комнате, причём они там только спали ночью, а весь день были в работе. Варя спала на высокой кровати, а Сергей почему-то на полу. За весь день у них не было возможности ни разу присесть. Еда была очень простая, скромная. Всё как-то делалось как будто не для себя, а для других. Оба были как батраки.
Но мне с внуком (4-5 лет) жилось там хорошо. Тишина, абсолютно чистый воздух, кругом – природа! Из хозяйства «бабы Вари» мы получали молоко, сметану, яйца, картошку, зелень. Сахар, консервы, крупы и прочие продукты нам привозила моя дочка, в Печорах ничего этого купить было нельзя. Чтобы добраться к «бабе Варе», нужно было приехать из Ленинграда в Печоры автобусом, затем местным маленьким (довольно редким) автобусом до определённой остановки на дороге (видимо, по договорённости с близлежащими хуторами), затем по тропинке спуститься в овраг и подняться из него на крутую горку, к нашему хутору. Ленухе тогда досталось с доставкой наших вещей и продуктов, которые она таскала на маленькой двухколёсной тележке-сумке.
У бабы Вари был свой персональный колодец, широкая цементированная труба уходила на большую глубину (25 м). Сделан он был добротно, поддерживался в хорошем состоянии. Вот только я всегда боялась, чтобы Никитка, не дай бог, не открыл его и не свалился.
Кроме грязного двора вблизи дома были зелёные лужайки – около колодца и за домом. Никитка был маленький, а других детей в доме не было, поэтому ему приходилось довольствоваться моим обществом. Мы лазали на крутой берег оврага за земляникой, искали грибы в небольшом лесочке, там же однажды наткнулись на «россыпи» земляники, ходили в дальний лес за черникой. Этот черничный лес располагался сразу за домами другого хутора из трёх домов, от которого нас отделяло огромное поле пшеницы.
Частенько мы ходили в гости к Тамаре. Это было довольно длинное путешествие: нам нужно было перейти наш овраг с речушкой, перейти дорогу, обогнуть большое поле ржи (там можно было нарвать васильков), пройти мимо 4-х домов хутора, где Тамара брала воду из колодца, и пройти ещё метров 200-300. Там мы проводили несколько часов, хотя дружбы у мальчишек не получалось. Но я с Тамарой встречалась с удовольствием.
В Печорах бывали очень редко, чаще всего вместе с дочкой. Собственно мы всегда бывали там в день приезда и день отъезда. Интересными в этом городке были две вещи: Печорский монастырь и книжный магазин. В продуктовом магазине и на рынке – пусто. В книжном магазине мы часто покупали интересные книги. В монастырь ходили раза два-три. Большой и красивый монастырь, с регулярной церковной службой.
Мы с внуком прожили на этом хуторе два или три лета, пока Никите не исполнилось 7 лет, а с такими детьми уже принимали в наш пансионат Любенец, тоже в Псковской области. О нем – ниже.
ЛЮБЕНЕЦ.
Пансионат Любенец принадлежал СЕВЗАПГЕОЛОГИИ, где я работала с 1963г. по 1985г. Он расположен в 10 км от Старо-Изборска, в сосновом бору, на берегу озера.
Мой рассказ основан на 2-х письмах: "старожила" Якова ко мне и от меня к Якову..
I. Из письма Якова (2007год):
«Вы просите рассказать о Любенце. Дни, проведенные в Любенце, самое, наверное, приятное и счастливое время в моей жизни. Отвлекусь немного, чтобы пояснить почему..
Говорят, что бытие определяет сознание. Уверен, что условия, в которых протекало детство человека, во многом определяет его взрослый взгляд на жизнь. В этом отношении мне очень повезло. Я родился и провел свое детство (до 8 лет) в русской деревне, в одном из самых благодатных углов России, в Калининской области, в тех местах, где озеро Селигер, где истоки Волги и Зап. Двины.
Мать окончила медицинский институт в Петрогрвде, отец – медицинский факультет Казанского университета. Они приехали работать в эти места, как-то встретились, поженились и стали работать вдвоем в сельской больнице на ст. Старая Торопа.
Больница, двухэтажное оштукатуренное здание, располагалась в бывшей помещичьей усадьбе, а сама усадьба - на высоком берегу речки Торопы. В долине реки – ольха, дуб, орешник, как в тех местах и положено, а вокруг, во все стороны, бесконечные сосновые боры. Наш дом стоял в сосновом лесу, ветреными ночами деревья шуршали ветками по крыше.
Вот в такой «помещичьей» усадьбе я и провел свое детство. Крестьян, как таковых, в нашем поселочке не было, но были – завхоз больницы, сестры, санитарки, конюхи и прочий люд с крестьянским образом жизни. В компании с их детьми я и проводил свое время.
Летом бегал босиком, зимой катался на лыжах, на коньках-снегурках, прикрученных веревкой к валенкам (каточек расчищали на льду реки, и я раз провалился, хорошо – только по пояс). Я очень любил вертеться среди плотников (топор в руках у меня чуть ли не с 6 лет), среди конюхов (уверен, что и сегодня запрягу лошадь по всем правилам). Словом – деревня. Потому так легко мне читать Л.Толстого, А.Толстого, Бунина, Чехова.
А вокруг всегда были сосны, весенние подснежники, бирюзовые стрекозы над рекой, зеленые щуки в корчневато-зеленом сумраке среди кувшинок, белые грибы, розовато-багровые поля вереска с пчелиным в них гудением, осеннее золото берез - все это и еще многое-многое, что несравненно лучше описано у Бунина, Пришвина и прочих достойных русских писателей.
Вот поэтому так понравился мне Любенец – то самое, что окружало меня в детстве.
А история Любенца такова.
В начале 70-х годов стало модным строить базы отдыха для трудящихся. Наш зам. Начальника СЗТГУ по административно-хозяйственной части, эстонец, решил сделать базу в ЭССР. Но там ему сказали примерно следующее:
«Сачем фам баса именно ф Эстонии? У фас ф России, что, семли мало?» И – отказали. А тут подвернулся нач. нашей Псковской ГРП, муж секретарши ГО. Тут дело сдвинулось быстро, и с 1974г. база отдыха «Любенец» открылась.
Отлично помню свой первый приезд туда.
Август 1974г. выдался мерзкий, холодный, непрерывно лил дождь. В месткоме меня пожалели – зачем, де, поедешь в такую погоду. А путевки были баснословно дешевые – 12 рублей на 2 смены, на 24 дня. Я сказал, что при всей своей бедности готов рискнуть 12-ю рублями и поехал.
Помню по совпадению чисел: 26 августа во Пскове было +26 градусов! А я в плаще, в свитере, в резиновых сапогах. Послонявшись по вокзальной площади, я встретил В.И., которая сразу взяла надо мною строгое, по своему обыкновению, шефство.
А скоро подошел наш, с базы, автобус, в котором среди прочего люда был Михаил Иванович, нач. базы, автомеханик золотые руки и, как водится среди хороших русских мастеровых, первоклассный пьяница. Он тут же вытащил поллитру, но я сделал отвергающий жест рукой и вытащил свою поллитру, мы с Михаил Ивановичем под угрюмо-осуждающим взглядом В.И.
ее распили, закусывая горячими пирожками с морковью, коими славился в Пскове вокзальный буфет, и я въехал в Любенец в самом что ни на есть отличном расположении духа, а с Мих. Ивановичем мы стали с тех пор друзьями, не разлей вода, хотя мне порой было это очень тяжко, т.к. вообще-то я всю жизнь – малопьющий.
А дальше стало мне совсем хорошо. К 1 сентября народ разъехался, Михал Иваныч запил и пропал с концами, завхозиха, «Маша-растеряша», не появлялась. И стал я жить на базе один.
Тишина – как в скиту, только шмели жужжат, «бабье лето», благолепие…
Я себя ничем не утруждал, ездил на велосипеде по окрестностям, читал, сидя на лодочке, за грибами-ягодами тогда не гонялся.
А 11 сентября приехала новая смена, и мое абсолютное блаженство кончилось.
Я провел в Любенце 14, или 15 отпусков, много было хорошего, ни разу не был я, попав туда, разочарован, но такого блаженства, как в первый приезд, уже никогда не повторилось.
Оглядываясь назад, вижу, что в СССР было много хорошего.
Изначально база отдыха была снабжена по-царски: китайские верблюжьи одеяла (тогда Китай еще не исхалтурился), прекрасное постельное белье, эмалированные ведра, посуда любая, от кастрюль до чайных ложечек, десяток велосипедов, 8 алюминиевых лодок на озере, прекрасная библиотека – все для трудящихся!
Но, увы, и это не вина советской власти и советских профсоюзов, что все созданное на базе великолепие стало интенсивно разворовываться – и обслугой лагеря, и отдыхающими, многие из которых, скажем так, оказались не очень-то щепетильными. К примеру, быстро растащили все эмалированные ведра и кастрюли, в которых варили грибы. Уже на следующий 1975 год от прекрасной библиотеки осталась одна книга – сборник ужасных рассказов С.Айни, турецкого писателя. Через 3 года не осталось ни одного велосипеда…
В окрестностях Любенца стали строить базы отдыха другие предприятия. В лесах стали тренироваться солдаты Псковской дивизии «голубых беретов». Под человеческим напором затрещала природа. Черничник рвали совками с гребнем, взрывали ягель в поисках маленьких белых грибов. Больно было на это смотреть…
Известно, что 1959 год был пиком благосостояния советского народа, далее дела пошли все хуже и хуже. Точно помню, что в 1975г. я стал солить по 2 ведра грибов, т.к. из баловства, некоего «хобби», это занятие превратилось в добычу продукта питания, по крайней мере, чтобы разнообразить стол. Мы стали очень часто делать «петровский» салат: картошка, лук, соленые грибы, подсолнечное масло или майонез, а уж соленые грибы с горячей картошкой, да со сметаной – вообще были моим любимым лакомством».
II. Я начала бывать в Любенце в начале 1980-х гг.
Потом стала выезжать в Любенец в 90-х годах, иногда одна или вместе с внуком. Всего на базе было более 20-ти домов для отдыхающих. А также – столовая, две кухни, в каждой по 4 плиты. Кроме того, грибосушка, душ и ванна для стирки, бильярд и настольный теннис, телефон, клуб, телевизор, пляж у озера, детская площадка и САУНА! Общественные туалеты – на улице.
Из письма к Якову:
«Я ездила в Любенец чаще всего в сентябре, чтобы грибы и ягоды уже все поспели. Ездила в основном за ягодами, т.к. грибник из меня плохой. Собирала бруснику, чернику и клюкву. Один или два раза ко мне приезжала дочка, тогда набирали и грибов.
Ягоды шли на варенье (огорода у нас не было). Чернику можно было «потомить», т.е. насыпается ягода в банку (1 или 3 литра), банка ставится в кастрюлю с водой, вода кипит, а черника пускает сок и немного съеживается. Таким образом можно было в литровую банку поместить 3 литра черники. Потом, дома эта ягода могла спокойно стоять всю зиму в стенном шкафу.
За клюквой 2 раза меня водили знающие люди на озеро Велье. Дорога была дальняя, с трудно-проходимыми участками, но в компании это все не страшно. Там огромное старое болото, все усеянное клюквой. Болото такое большое, что группа людей разбредалась по нему, не видя друг друга.
В другой раз мне подсказали небольшое болотце совсем близко от базы, за ними виднелись дома местных жителей. Однако, именно на этом маленьком болотце со мной приключилась неприятная история.
Дело в том, что озерцо заросло не совсем, и в середине был довольно большой круг воды. И вокруг воды мох еще был тонкий, так что при ходьбе сильно покачивался.
Мы были вдвоем с одной женщиной, и нас предупредили, что там очень опасно, и нужно брать ягоду только с одного края болота. Но вот ведь жадность человеческая! Самая крупная ягода была, конечно, там, куда еще никто не ходил, а именно – у воды. Так я туда и полезла!!!
Я старалась ходить медленно и тихо, чтобы под ногами не очень качалось. Но у самой воды качнуло так, что мне стало очень страшно – тонкий слой мха мог в любую минуту разорваться, и я оказалась бы в воде. Бог уберег, и все обошлось, а я почти ползком откатилась подальше от воды. Свой бидончик (3 литра) я все-таки набрала, там, где почти не качалось. Но вспоминая сейчас свою безрассудность, очень себя ругаю.
Малинник небольшой я знала только в одном месте, далеко. Но однажды я набрела на нетронутые заросли у самого дома лесника, и хорошо там набрала. А на следующий год мы с дочкой и зятем снова пошли туда, несмотря на то, что я была на костылях (костыль и трость) - в апреле того года я сломала ногу, и гипс закрывал ее всю. Но очень хотелось показать им это место. К сожалению , вскоре лесник сделал изгородь, чтобы «посторонние» не трогали его ягоды (но он ведь их не сажал!?).
А вот земляничную поляну я узнала чуть ли не в последний свой заезд, с маленьким внуком. Она оказалась так близко от базы, что было обидно, что не знала этого раньше. Такой большой поляны, усеянной земляникой, мне никогда раньше нигде встречать не приходилось – прямо чудо какое-то!
Почти весь лагерь выходил собирать землянику, и при этом рядом с тобой никого не было – вот какая она была большая!
С посудой в те годы, когда я ездила, было неплохо, да и библиотека кое-какая существовала – говорили, что туда поступали книги из полевых партий. Правда, их состояние было плачевным, особенно в последние годы: растрепанные и промокшие из-за дырявой крыши. Так что я тоже «спасла» пару книг, увезя их домой.
Да, есть что вспомнить!
И купание на озере, и сауну – только там я с ней и познакомилась, и такой отличной, наверное, нигде больше нет! Специально существовал график посещения сауны - для женщин и для мужчин. Та часть озера, которая примыкала к сауне, на=одилась в удаленном месте и была окружена деревьями и кустами, только противоположный берег виднелся, но там никто никогда не гулял. Поэтому можно было, разогревшись хорошенько, выйти (в чем мама родила), по дощатой дорожке пробежать и прыгнуть прямо в озеро! Особенно хорошо и необычно было так делать в сентябре, в последний заезд, когда вода в озере была уже весьма и весьма холодной.
А еще в сауне было принято распивать чаи из самовара (электрического). Причем, приносили не только чай и сахар, но и разные пахучие травы. Так что чаепитие тоже было на славу!
А общественные кухни! Как под вечер, когда уже обработанные грибы и перебранные ягоды приносились, чтобы поджарить, сварить, или «потомить» чернику – очень удобный способ, к тому же без сахара (сахар приходилось везти из Ленинграда, там купить было негде). Потом такая черника могла долго стоять просто в стенном шкафу, и не портилась.
Мы с дочкой даже щавель там заготавливали: резали и солили в банках – потом зимой можно было сварить зеленые щи.
В общем, о Любенце можно говорить бесконечно!!!
А помните ли Вы шуточный стих, который написали отдыхавшие в лагере москвичи? Приведу его Вам полностью.
«Ода Любенцу»
За двенадцать дней вконец
Мы влюбились в Любенец!
В его тихий распорядок –
Без линеек и зарядок.
В сердце и язык коровьи,
Отварённые с любовью.
В жаркофинскую парилку.
Вожделенную сушилку.
И добрейшую хозяйку –
Одеялов не-считайку.
И в дорожки криво-прямо
Все с табличками «Динамо».
В хуторки и деревёньки –
Две бабуси, три бурёнки.
И эстонские покупки.
И катание на шлюпке.
И озёра, и болота.
Три ужаснейшие ДОТа.
Легендарный столбик с «Ритой»,
Нами так и не открытый.
Лес дубовый, лес еловый.
И базар перед столовой.
Дмит. Васильича с лукошком
По заоблачным дорожкам.
В вас, мохнатые букашки,
Что влезали под рубашки…
И когда нам будет худо,
Сварим мы грибное блюдо,
И достанем из сердец
Наш любимый Любенец!
2.09.85г. Москва, Ю.З.Розенблюм.