История одной жизни в сослагательном наклонении

Олег Сенатов
Олег Сенатов

История одной жизни в сослагательном наклонении

С тех самых пор, как меня вышвырнули на свалку, как ненужную старую рухлядь, у меня вошло в привычку мысленно пробегать весь мой жизненный путь, чтобы понять, как случилось, что жизнь моя, как впавший в пустыню ручей, вся бесследно ушла в песок.
Начиналась она, вроде бы, многообещающе, да и проходила поначалу неплохо. Я родился в Москве, в интеллигентной семье, окончил школу с золотой медалью, поступил на престижный Физический факультет МГУ, закончив его, распределился в почтовый ящик, там стал ведущим разработчиком, создал большой уникальный электронный прибор, и защитил по нему диссертацию; правда, после Перестройки этот прибор за ненадобностью похерили, но я создал другой - поменьше, о котором сделал доклад в лаборатории Лоуренса в Беркли, и занялся его производством, однако в итоге все кончилось плохо: придравшись к возрасту, (а я еще – о-го-го!), меня выгнали на пенсию, и не пускают на порог предприятия, и теперь, как старуха из «Сказки о рыбаке и рыбке», я сижу у разбитого корыта. Что я сделал не так? Или я не на ту лошадь поставил, ошибившись с выбором жизненного пути? И я стал просматривать все развилки, на которых выбирал свой путь («направо пойдешь - x найдешь»; «налево пойдешь – y найдешь»; «прямо пойдешь – z найдешь»).
Начинаю с самого раннего детства. Мы с двоюродным братом Толей в пятилетнем возрасте мечтали о профессии шофера. Допустим, что по окончании семилетки я вместо прямого пути (перехода в восьмой класс) свернул бы направо, поступив  в техникум автовождения (плохо помню, но, кажется, был такой), и получил бы диплом шофера 1 класса. Как выходца из культурной среды, склонного к подобострастию, меня бы взяли на должность водителя персональных машин для крупного начальства. И, как обслуга номенклатуры, я бы имел доступ к соответствующим льготам – спецмагазинам, спецпайкам, элитным пансионатам, Кремлевской больнице. Так бы я безбедно просуществовал до самой Перестройки, когда страна изменилась, и новым хозяевам жизни понадобились другие водители – молодые парни с большими кулаками, имеющие навыки стрельбы из всех видов оружия. Меня бы из номенклатурных слуг разжаловали сначала в таксисты, а потом, по мере старения - в водители грузовых «газонов» (каким всю жизнь пробыл Толя). И такая быстрая социальная деградация неминуемо бы потребовала утешения, и я был бы сейчас старым алкашом. Неужели это лучше? Нет.
В свои дошкольные годы я посещал кружок рисования в Доме Архитектора. Там я нарисовал акварель «Салют», которую выставили на Городской выставке детского рисунка. За ее высокий политический пафос она была отмечена премией – бесплатной путевкой в пионерский лагерь «Артек». Как и друг моего детства, Женя, вместо прямого пути – обучения в обычной школе, я мог бы свернуть направо, поступив в художественную школу, по окончании которой, – в институт имени Сурикова, из которого бы вышел дипломированным художником – соцреалистом (других тогда не выпускали, а этих было - хоть пруд пруди). Мой приятель Женя стал главным художником советского павильона на Лейпцигской ярмарке, но он-то всегда был наглый мужик; я же, мямля, смог бы устроиться лишь оформителем в ЖЭК: малевал бы транспаранты и портреты членов Политбюро для всенародных праздников. После Перестройки уличные плакаты стали выполняться на машинах, и я стал бы самозанятым (то есть безработным) - писал бы пейзажи для народа и продавал их на Крымской набережной. Неужели это лучше? Нет.
Конечно, я мог бы стать абстракционистом – ведь недаром в свои студенческие годы я прославился серией модернистских акварелей. Ну, написал бы я абстрактные картины, и выставил бы их на Бульдозерной выставке (больше выставляться было негде), и они, возможно, произвели бы фурор, - тогда меня бы признали сумасшедшим, и отправили  на лечение в Кащенко, и, из больницы я бы вышел другим человеком, и был бы не полу-сумасшедшим неофициально, как сейчас, а мое полное и окончательное сумасшествие было бы оформлено документом с треугольной печатью. Неужели, это лучше? Нет.
Когда моя классная руководительница в школе узнала, что я собираюсь поступать в МГУ на Физический факультет, она сказала: «Это ошибка – у тебя гуманитарный склад ума; я подпишу в райкоме рекомендацию для твоего поступления на факультет Философский – это то, к чему у тебя есть способности». Допустим, я свернул бы с прямого пути направо, и вместо Физического факультета поступил бы на Философский. Я окончил бы его с отличием по специальности философ-марксист (других специалистов тогда не выпускали). Потом я бы окончил аспирантуру, написав диссертацию вроде: «Философский смысл Апрельских тезисов В.И.Ленина», которая была бы опубликована в журнале «Политическое самообразование». Потом я бы преподавал исторический материализм в техническом ВУЗе, по совместительству в каком-нибудь почтовом ящике натаскивая аспирантов по марксистской философии для сдачи кандидатского минимума, и жил бы в почете и безбедно, но после Перестройки философы-марксисты стали никому не нужны. Конечно, я мог бы из марксиста превратиться хоть в экзистенциалиста, хоть в постмодерниста (ведь недаром по этим направлениям я писал бы работы в стол), но таких превращенцев было слишком много, а кормушек для них – раз-два, и обчелся, и, сунься я, - меня конкуренты просто забили бы ногами насмерть. И по здравом размышлении я бы остался марксистом, возненавидев произошедшие в стране перемены, и меня бы приютили в КПРФ, и я ходил бы на их манифестации, и два раза в год посещал бы мавзолей. Неужели, это лучше? Нет.
Отработав три года в ящике, я подумывал, не сменить ли мне профессию с инженера на ученого; я приехал на Физфак, и мое намерение поступить в аспирантуру на кафедре было встречено благосклонно. Я мог с прямого пути – продолжения инженерской карьеры, свернуть налево, поступив в аспирантуру Физфака, после окончания которой я бы без проблем защитил диссертацию, и меня бы назначили ассистентом, и дали бы мне на кафедре постоянное рабочее место. Лет через двадцать, написав дюжину статей, я к  настоящему времени, чем черт не шутит, был бы, может, уже старшим преподавателем, всю жизнь просидев в одной и той же комнате за одним и тем же столом, в той же самой компании. Неужели, это лучше? Нет.
В середине семидесятых я написал десяток рассказов, и показал их члену Союза Писателей другу семьи Заславскому, и получил его одобрение. В то время я мог с прямого пути – я тогда еще только приступал к разработке своего большого прибора – свернуть налево, занявшись писательством. По рекомендации Заславского я бы стал печататься в толстых журналах, и меня бы приняли в Союз Писателей. Так бы я и зажил жизнью литератора, как и многие другие, подрабатывая спекуляцией книгами на Кузнецком Мосту. Ну, и что бы было со мною теперь? Вконец исписавшись, я бы сейчас торговал с лотка и вразнос букинистическими книгами. Неужели это лучше? Нет.
Когда меня втянули в КПСС, то дали общественную работу – сделали пропагандистом; к этой работе я отнесся серьезно, и был отмечен множеством наград, за пятнадцать лет став профессионалом. После Перестройки я сменил ориентацию; вместо коммунизма стал пропагандировать антикоммунизм, - и у меня получалось неплохо. Я мог бы сойти с прямого пути, не приступая к разработке маленького прибора, а свернуть направо, предложив свои услуги какой-нибудь либеральной партии. В девяностые мой броский стиль мог снискать мне известность на предвыборных митингах и в печати. А что было бы потом? Это теперь каждому известно: я бы разделил печальную участь всех наших записных либералов. Неужели это лучше? Нет.
Если тебе суждено закончить свою жизнь у разбитого корыта, то пусть уж это будет свое корыто!
                Январь 2017