– Странная я, – подумала она, засунув нос в большую дырку декоративной болотной сети с тряпичными листьями и посмотрев на тени от неё, причудливым узором лёгшие на белую стену, закрывающую в полдень маленький балкончик от солнца.
Соединенные между собой морской конёк и летучая мышь не смотрелись странно с переплетающимися лианами и забавными формами, которым ее мозг ещё не дал никакого названия.
– Зачем ты засовывала туда нос? – спросил внутренний голос.
– Не знаю, – ответила она, добавив через несколько секунд, – любопытно.
К своим годам она стала ещё рассеяннее и самокритичнее в десятки раз. Стремясь к идеальному существованию, все равно продолжала порой опускать руки и плакать от бессилия, особенно если не надевала тапки, разбивала яйца не тем ножом, и мелкие скорлупки падали в растекающийся белок по раскалённой сковородке без масла. Даже поставленные цветы на подоконник увядали от ее не сработавшей во время сообразительности, что помимо большого количества солнечных лучей, они ещё и впитывали горячий воздух от батареи, расположенной прямо под ними и создающей такую баню, что листья становились сухими, а распустившиеся совсем недавно бутоны закрывались на следующий же день.
Иногда ей казалось, что она похожа на ворону – ей нравилось все блестящее, но через несколько минут пропадало всякое желание смотреть на красоту, раздражающую глаз и замыливающее ее собственное мировосприятие. Чувство несовершенства давило куда-то в ямку над ключицами, а мысли начинали привычную им борьбу.
Просторная кухня молчаливо дышала под лунными лучами, засеребрившими большой стол и четыре стула, намертво придвинутых к нему. Для рук они казались такими тяжёлыми, что не хотелось даже прикасаться к ним, не то, что отодвигать.
Каждый раз, вымывая до блеска посуду и промывая ее ледяной водой, чтобы не оставалось белых засохших разводов от моющего средства, ей хотелось плакать, и она плакала, открыв створки подвесного шкафа, куда ставила всю посуду для сушки, словно створки могли закрыть и не показать покрасневших глаз и ярких пятен, проявляющихся сильнее и сильнее после каждого всхлипа заложенным носом.
– Отдохни, – сказал внутренний голос.
– Да не устала, – вторила она себе.
Маленькие оранжевые фигурки из свежей корки апельсина так и висели на прибитом коврике из неизвестного материала на стенке. Ромбик, ромбик, звёздочка. Ромбик, ромбик, кружочек, звёздочка. Не было никакой задумки или цели, как именно повесить их: только желание украсить грустные прутья.
В ее жизни не случалось ничего страшного, с удивлением, но неосознанным чувством вины перед самой собой, она шла по тропинке времени, порой опуская голову и смотря себе под ноги, чтобы не споткнуться или не видеть окружающего мира.
Было так много путей, что она не знала какой конкретно выбрать и шла по нескольким одновременно. Но, как известно – невозможно усидеть на двух стульях сразу.
Неспособность выбрать один талант из всех, превращала ее в человека, теряющего все. Сразу.
Человека, остающегося в жизни ни с чем.