Полет парящей в высоте птицы прекрасен. Притягателен и завораживающ. Кто из нас не летал во сне, с упоительным восторгом поднимаясь над землей; кто не визжал на качелях-каруселях; кто не мечтал или сожалел хоть раз о том, что не дано нам летать. А мальчики советских времен, как водится, хотели стать космонавтами, сиречь летунами… Но не о том.
Птица летала, привлекая взоры своей магией плавного парения. Она видела столько удивительного и увлекательного, что ей всегда хотелось всем этим поделиться. Она приближалась к земле и звала всех в полет с ней.
-Скорей! Летите со мной! Я покажу вам лучшие места планеты! Это нельзя не видеть!
И некоторые кудахтающие создания пытались взлететь ввысь, влекомые призывом к прекрасному; выклехтывались чуть выше забора палисадника, мелко барабаня крылышками по своим полуоблезлым бокам, и зацепившись лапами за кончики высо-оких гладиолусов, звучно плюхались в навозные лужицы. Зато потом некоторые позволяли себе с гордостью рассказать окружающим, как они ле-та-ли!...
Птенцы самой Птицы давно оперились и улетели по своим горизонтам, не желая куститься с ней в стае. Да она и не призывала особо, так как гордый и независимый полет ей нравился больше, чем «клин журавлиный». Но вот желание приобщить несведущих особей к обозрению мира, предложить им, так сказать, путеводитель по бескрайним просторам, переполняло её большое сердце. И она вновь и вновь, спускаясь к полям, лесам и дворам, звала за собой. Если хоть несколько птичьих отпрысков, устремляясь за её крылом, успевали вдохновиться, потом окрепнуть и, наконец, даже превратиться из гадких утят в прекрасных лебедей, то это уже было счастье, это уже было чувство небесцельно прожитой жизни. И пусть иногда в нее бросали камни и палки, пусть стреляли из всех видов оружия, пусть эти попадания не всегда оставались бесследными, и полученные раны все чаще давали о себе знать, пусть!.. Жизнь на высоте продолжалась!
Когда она встретила Путника, то ей показалось необычно надежным и уютным его плечо, на которое она присела передохнуть, когда он протянул ей руку. Он брел по своим делам, со своими мыслями, но ему однозначно было приятно, что такая красивая и гордая птица удостоила его чести своим благожеланием. Она рассказывала ему о красотах и высотах, он слушал, продолжая идти, давая ей возможность набраться сил, меняя иногда свой маршрут, чтобы им было по пути. Он завидовал её умению летать, прекрасно понимая, что это дано не всем. Но она убеждала его, что и он может! И даже пыталась поднять его вверх своими сильными когтями, но!.. Он оказался слишком тяжел для неё. Одежда его порвалась, на плечах остались ссадины. Он продолжал подставлять свои плечи, но уже как-то боязливо. Ему больше нравилось подниматься на холмы и взгорья, садиться рядом с ней, и созерцать лазурь долин и петлистость рек. Он даже пытался там писать стихи и картины, которые были ни к чему в этом иссушенном мире. Потом он вновь спускался вниз, чтобы сеять хлеб, рубить дрова, чинить кровлю хижины. Строить крылья Икара ему не хотелось. С годами он все реже направлялся вверх, все чаще довольствовался видом смоковниц на фоне пронзительности предвечернего неба, сидя в кресле – качалке с пахучей трубкой и едким мате. Взгляд его грустнел, хотя улыбка все ещё держалась за уста. Он мог часами наблюдать её далекий полет и лишь неопределённо кивать в ответ на её гулкие крики.
Господь, поглядывая через край стола, думал:
-Боже мой! Как же всем этим песчинкам вселенной неймется познать тайну мироздания! Что они хотят, если даже я не знаю откуда взялся и что от меня нужно! Но если какая-то внутренняя сила толкает меня пойти и, например, вытрясти дождевую подушку на эту голубую планету, то я оторвусь от своего чаепития, встану и сделаю это!
И он, кряхтя по-стариковски, отодвинул старенькую, но удобную табуретку, и встал.
-Эй! Там внизу! Прячьтесь!.. Или готовьте зонты.