Яблоки падают

               
  1.    МАМА

  И старый тутовник из далёкой юности, стоящий у ворот, и сами ворота, новые, но , как прежде зелёного цвета, и искреннее радушие хозяев вызывали в душе подъём необыкновенный и свет. Праздник! И давнее предвкушение его обернулось исполнением желаний и радостью.

  На перекрёстке Алексей перехватывает маршрутку, сдвигает дверь салона, отдаёт деньги водителю:
  - Спасибо!
  - Ещё раз! Посильней! – делает ему выговор водитель.
  Алексей ещё раз захлопывает дверь.
  - Извини.
  - По голове себе так! – ярится водитель. – Сегодня только отрегулировал!
  - Поставь «автомат» и закрывай сам! – заводится Алексей.
  - Что, умный да?! Умный?!
  - Останови машину!
  - На остановке!

  Но до остановки, оказалось, странно далеко.
  - Останови! – потребовал ещё раз Алексей и встал.
  Маршрутка мчалась, не снижая скорости. Алексей дёрнул ручку двери, но водитель резко затормозил и дверь захлопнулась.
  Наконец-то маршрутка останавливается, Алексей выходит и нарочито громко хлопает дверью: «Получи, хам!»
  - Пидор! – кричит водила, открыв правую дверцу, и срывается с места.

  Где это он? Куда его завезла маршрутка? Странный павильон с колонами из серого мрамора, белое административное(?) здание, цветы… Погоди, погоди… Не может быть! Ну, да, точно! Алексей поворачивается: на столбе отливающаяся лаком «А» в кружочке и красивая надпись: «Кладбище».
  - Вот, сука! 
  А впрочем, всё равно хотел сходить к матери, вот и пришёл.
   Молчаливые старушки с бумажными цветами, образцы надгробий у мастерской и широкая, как проспект, дорога: пожалуйте. И Алексей пошёл по проспекту. Очень смутно помнил место захоронения матери: где-то в той стороне, ближе к взлётно-посадочной полосе аэродрома.

  …В тот год и в тот февраль траншея матери была крайней от аэродрома. Дул сырой пронизывающий ветер, какие часто бывают в феврале в этих местах. Экскаватор копал траншею как раз по ширине могилы. Одно захоронение от другого отделяли какими-то щитами. Это было странно и дико. Маму похоронили, поплакали и Алексей уехал. А потом редко приезжал и не всегда заходил к ней.
  - Не подскажете, где двадцать второй квартал? Или дорога…
  Перед ним стоял молодой человек в тёмных летних очках, кроссовках и джинсах.
  - Не знаю. Я – не здешний, - как-то двусмысленно ответил Алексей. – В администрации спросите, там, на въезде.
  Пока – не здешний. Или – ещё… Молодец, парнишка: вспомнил.

  Алексей снял с головы багряный лист и повернул влево на тропинку, усыпанную палой листвой. Не получая жизненных соков, листья отрывались от материнского древа и падали свободно и легко по собственной прихоти и по мудрёной траектории. Ложились рядом с такими же своевольными отщепенцами и лишались возможности жить.
  Ни ветерка. Тишь и солнце.
  …На старой чёрно-белой фотографии мама с подругой стоят на большом валуне, почти в море. Яркое солнце, море бликует, а ветер разметал волнистые мамины локоны.  Фотография излучает тепло, но мама в тёмном пальто. Маме двадцать четыре года, но лицо доярочки Наташи серьёзное, даже суровое. Геленджик. 1937 год.

  - Как лучшей доярке путёвку дали, - говорит  мама.
  - А другие – тоже доярки? – Алексей показывает групповую фотографию с мужчинами.
  - А хто зна, - улыбается мама. – Не знаю, откуда эти бычки. Там разные были.
  - А в пальто почему?
  - Так февраль же. Холодно у моря.
  - Почему же в феврале дали путёвку?
  - А хто зна. Самый отёл пошёл, доярки нужны, а вот…
  - Так почему же послали в дом отдыха?
  - А хто зна… Летом, пожалуй, доярочка важнее будет, чем в феврале.
  Да где же мамина могилка? Сплошь армяне, да евреи. Хотя нет: вот Муратов, Коптилов, Мацепура… И опять: Гимолян, Кантор, Маркосян, цыгане… Ага, вот даты уже поближе к году маминой смерти. Где-то здесь…

  …Не дождалась доярочка Наташа мужа с фронта: пропал без вести, сгинул. Сошлась она после войны со вдовым казаком. Стало у них четверо детей: двое своих, да двое… каких? Вот то-то же. Для гармонии и равновесия в семье своим детям от Натальи доставалось по полной и даже больше.
  - А как же? – рассказывала мама. – Говорю тебе: сегодня Васька идёт в кино, а ты и бАйдуже. Иди домой, говорю, а ты – хоть бы хны. Вот и получал своё.

  Баркович, Карпетян, Блудян… Ишь ты! Фамилия, однако. Да что так много армян? Может и не много, но город-то основан ими. Да и надгробия величавы, прямо-таки мавзолеи, не то, что русские кресты. Вот, пожалуйста: в полный рост молодой армянин, Джаханян: тёмно-серый гранит, на руке золотой браслет (натуральный, потрогать можно!), а на палец перстень впаян – тоже из золота. Охренеть!               
   А вот и могилка мамы. Старый железный крест, сваренный из труб, крашеный-перекрашеный, выцветшая фотография, пожухлый бурьян, да упрямые анютины глазки: смотрят на Алексея во все глаза.
  - Здравствуйте, мама…

  Когда-то Алексея шокировала развязность старшего брата Николая , приехавшего в отпуск с Урала:
  - Здравствуй, ма! Как ты тут? Не болеешь? – И отцу руку подал: - Здорова!
  Всю жизнь на Кубани отца и мать – старших – называли на «вы», а тут: «здорова» - корова.
  Мать не стала поправлять, не возразила сыну; так и закрепилось: старший сын стал общаться с родителями на «ты».

  После войны, году в пятидесятом, приобрела она тайком от всех икону Спаса и повесила её в доме.
  - Так бога нет, ма! – усмехнулся её старший сын.
  - Никто не знает: есть он, или нет.
  И стало как-то легче. Верила, не верила, но надеялась, что защитит Спас. Спас ведь, спаситель. И пошло всё, если не сладко, то ладно: младший поступил в учительский институт, как она хотела, внуки пошли… Радость стала приживаться в доме.

  Алексей не помнил смеха мамы, кажется, что она никогда не смеялась: ни на свадьбе сыновей, ни при рождении внуков. Только улыбка. Наверное, была звонкая радость у мамы, была, как без неё? Где-то на самом дне колодца печали, бил звонкий ключик, но на поверхности – только лёгкая рябь, печальная улыбка в уголках губ.
  - Простите, мама…
  Зазвонил телефон.
  - Дядь Лёш, вы скоро приедете? – Племянница Наташа. – Таня с детьми приехала.
  - Я постараюсь быстро.

  Таня, старшая племянница, живёт в селе, недалеко от города. И в честь его, Алексея, приезда сегодня все собираются у Надежды, в родительском доме, где и остановился Алексей. Надежда – мать племянниц, жена среднего брата Василия, умершего в девяностых.
  Теперь надо будет ехать через центр города, раз водила забросил его на кладбище и он не успел купить подарки.

  2. НАДЕЖДА

- Брысь отсюда! – Надежда выгоняет внуков из кухни. – Берите по яблоку – и во двор!
  На кухне все: обе дочери Надежды, племянницы Алексея, сам Алексей, внуки, кошка и пикинес по имени Доллар.
  - Кыш! – Наводит порядок время от времени Надежда. – А мы ходили к матери на паску: подправили там, цветы посадили.
  - Давай я картошку почищу, - предлагает Алексей. – Дома всегда я чищу.
  - Почему?
  - У меня лучше получается. И быстрей, чем у других.
  - Уговорили, - смеётся племянница Наташа.
  - А ещё я всегда в саду мою посуду, - сделал заявку Алексей.
  - Посмотрим на ваше поведение, - улыбается Таня другая племянница.               
  - Тут мы у Тимченко на дне рождения были, на «нахаловке» - так вспоминали тебя, ваше время. Зараза! – Надежда вытирает слезящиеся от лука глаза. – Сейчас, чего – жить можно. А тогда…

  - Наташ, ты скоро? – заглянул на кухню Валерик, муж Наташи. – Поехали.
  - Мы сейчас, быстро на рынок и… - говорит Наташа, снимая фартук.
  - Мам, мам! – спели дуэтом внуки Артём и Тимур, - мы есть хотим!
  - Таня, иди, - говорит Надежда, - покорми их у Наташи. – Я тут – сама.
  - Как появились эти дети у Тани? – спрашивает Алексей, когда они остаются одни с Надеждой.
  - Опекунство оформила. В Наташином интернате был Тимур. Мать его лишили материнства. А у Тани с Виктором что-то не получалось. Вот и взяли. А через два года в интернат сдали и второго ребёнка от той же лишенки – Артёма.  – Надежда вздохнула, - Таня и его взяла.

  - Пришлось оставить работу в суде?
  - Да что там?! Секретарь в канцелярии… Институт закончила и десять лет секретарём просидела. Деньги – никакие.
  - А теперь?
  - Нормально. Почти в три раза больше, чем в суде. Вот так бы матерям государство платило, было бы интернатов поменьше.
  - Но ты, похоже, не рада.
  - Та-а…Вот зачем? Зачем?! Дочь закончила институт, Настя замуж собралась… Зачем Тане эти мальчишки? Как ей держать хозяйство без Витьки? Кто горбатиться будет? Двадцать соток: вспахать, посадить, ухаживать – когда? Была бы без них – ещё нашла бы мужика. А так…

  - Так сейчас у неё есть время заниматься хозяйством: детей в садик и…
  - Что – «и»? Она, что – мужик? У самой проблемы со здоровьем… Пригласит когда Карэна или Валерку – что это? Так, пшик: «вас освежить»? А там сутками раком стоять надо. Витька был ленив, но был…
  Зря так Надежда о Тане, зря. Работящая, честная, симпатичная женщина. И очень похожа на маму. Но без её резкости. Так это пройдёт: и Надя не сразу стала материться. Не очень практичная – это да… А детей брала, посоветовавшись с Виктором. Младшего он особенно любил.

  - Но ведь Виктор, ты говорила, был не против?
  - Был. Был! И где он теперь? А дети – вот они.
  - Но кто же знал, Надь, что Виктор разобьётся?
  - Кто, кто… «От одной матери – это хорошо…» Она, что: корова-рекордистка – «хорошо». Курва подзаборная: одного отобрали – она второго родила. От каких кобелей? Кто они? И кем вырастут пацаны, Тимур и Артём? Что за кровь в них?
  - Успокойся.
  - Да ну их…
  - Готово! – Алексей подал очищенную и мытую картошку.
  - Поставь пока на стол.
  - Ну, что тут вам помочь? – появилась Таня. – Накормила оглоедов.
  - Фарш подавай, - распорядилась Надежда.

  Алексей вышел во двор.
  Под виноградом уже стоял стол, накрытый скатертью, лавки и стулья вокруг стола. В тени было ласково, тепло: не жарко по-летнему и не зябко по-осеннему, как-то бархатно, будто запоздалое бабье лето вернулось с серебристым тенетником и тихой негой. А ведь завтра уже октябрь.
  Чёрный кот с разорванным ухом не лежал , а расслабленно стекал с лавки. Маленький кобелёк на цепочке тоже наслаждался солнцем у ворот: лишь приоткрыл глаза на появление Алексея и вежливо вильнул хвостом. Вот – тоже: пять лет не видел Алексея, а помнит.

  В этой золотой тишине звук яблока, упавшего на железный навес, был громоподобным. Яблоко скатилось с навеса под самы нос собаки. Кобелёк подпрыгнул и поволок цепь подальше от яблока. Много лет этой яблоне и всегда она была поздней. Но не настолько, как в этом году. И тогда не было навеса от веранды до соседнего забора.
  У двора остановилась машина. И точно: Наташа с Валериком.
  - А вот и мы!

  Хорошо в гостях! Тебе внимание, ты в почёте, обязанностей нет – только добровольные твои прихоти. Молодёжь, внучатые племянники Карэн, да Настя со своим Ромкой, посидела немного для приличия, да и отправилась по своим делам.
  - Жаль, что не лето: на речку съездили бы, - сказал прощаясь Карэн. – До завтра.
  Это был ритуал – на речку. Каждый приезд – обязательно. На этой реке детство Алексея с Василием прошло, там племянницы пропадали днями, а теперь уже и их дети Карэн и Настя.
  - За тёрном сходим: может ещё не оборвали, - предложил Алексей.
  - Посмотрим. Пока, дядь Лёш!

  Стол был обильным, разнообразным – роскошным. И больше всего Алексею понравились «сининькие», баклажаны. Как их готовит-жарит Надежда, что за соусы-специи туда кладёт – неведомо, но оторваться невозможно.
  - Вот это – еда, вот это – я понимаю! – Алексей встал. – Размяться, утрясти всё.
  - Чаще приезжайте, чаще радоваться будем! – Это Наталья.
  - Я уж, пожалуй, отъездился, теперь ваша очередь, племянницы, да внуки.
  - Нам же некогда, дядь Лёш: то – то, то – это, - вставил слово Валерик, - то ещё чего.
  - Это ты мощно задвинул! А у нас и то, и это. И возраст, и ещё тридцать три болячки.
  Алексей поднял с земли яблоко:
  - Так что – заказывайте билеты и вперёд, на восток.

  Протёр яблоко, хрустнул: сочное, сладкое.
  - Не-е, дядь Лёш. Вам хорошо: приехал и уехал, а нам здесь жить, - опять Валерик.
  - При чём здесь «жить – не жить»? И что за горе у вас тут такое, что мне хорошо, а вам вот – нет?
  - Ладно, не обращайте внимание, - вступилась Наталья. – А ты что – не допил?
  - Я не пью, - отмахнулся Валерик.
  - Не пьёшь – так выпей, светлее станет. Будешь, как все. Или в «танчики» иди поиграй с Сержиком: компьютер свободен.

  Валерик действительно не пил: то ли за руль ещё садиться, то ли здоровье: бледненький какой-то он, слишком беленький «брат бледнолицый». Карэн по сравнению с ним – негр. Приёмный сын и отчим зовут друг друга по имени. Да и внучатые племянники называют своих тётушек, Наташу и Татьяну, по именам. Странно как-то. Даже его, деда, внучата называют дядей.
- Да нет, я – ничего. Я просто о том, что гостить – не жить, - то ли извинился, то ли укорил Алексея Валерик.
  - Валера! – повысила голос Наталья.
  - Мне, что: собрать манатки и уйти к друзьям? – взвился Алексей.
  - Дядь Лёш! – встала из-за стола Татьяна.
  - Мам-мам! Котлету! – как двое из ларца возникли приёмыши Артём и Тимур.
  - Брысь отсюда! – прикрикнула на них Надежда. – Нате! Брысь! Успокойся, Лёш!

  - Я могу уйти, но я не уйду, Валера: это – мой дом. Был и есть. И на всю жизнь останется моим. Я здесь жил, когда вас не было и в помине: ни Надежды, ни Тани, ни Наташи. Тем более тебя, Валерик. Не съездил бы Василий в Спокойную, не нашёл бы Надежду свою – и не было бы вас. Никого. М ы с братом Николаем уехали отсюда, оставили Василия с родителями. А если бы не уехали? А если бы стали претендовать на дом? Так что извини, Валерик.
- Всё, всё, всё! По местам! – скомандовала Надежда. – Лёш, наливай!

  И тут выскочил из дома Сержик, общий сын Натальи и Валерика:
  - Пап! Пап! Я сейчас чуть не проиграл! Думаю: ну, всё – пропал! Сейчас появится Спайдермен и, наверное, будет сражение!
  Сержик – точная копия Валерика: субтильный, беленький; он волнуется, даже задыхается от волнения:
  - Но я вспомнил, что я в креативе, у меня много жизней! Меня даже не ранят: он меня не видит! Меня никто не видит!
  - Я вижу! – смеётся Наталья. – Иди, сражайся.

  Молча выпили. Алексей вытер губы:
  - Вот и я в креативе, Валера. У меня много жизней: и здесь, и там.
  - Да, ладно, успокойтесь, - Надежда снова наполнила рюмки. – Если бы не Валера нам бы туго пришлось. За мужиков в доме!
  На этот раз и Валерик пригубил.
  Конечно, не сладкой сложилась жизнь у Надежды и её дочерей. Крушение планов, смещение целей покрылись коркой терпения и компромиссов, а то и поросли былью. И пришлось не строить жизнь, а пристраиваться к ней. Печаль и утраты вынуждали смирять свой пыл и норов и жить, как можно, а не как хочется.

 На навес с грохотом упало сразу несколько яблок. Они прокатились по навесу и упали в соседний двор.
  - Спилю её, надоело! И днём и ночью гремит. А яблоки – соседям. А они не знают, что с ними делать. Как чужая.
  Валерик лениво, без аппетита, жуёт мясо, смотрит в одну точку и добавляет:
  - И машине мешает.
  - Эту яблоньку лет пятьдесят назад посадили: Таня родилась, - сказал Алексей. – Тогда не мешала.Да, нет, я понимаю, вижу: вон сколько тобой по дому сделано: и забор, и ворота, газ провёл и навес, кстати, сделал… Понимаю. И спасибо тебе за это.  Всё так! Но как-то… поделикатней, что ли, надо, жизнь ведь…

  - Ну, что: ещё по махонькой?
  - Нет, нет, - запротестовал Валерик, - я к Серёжке, посражаюсь.
  Солнце зашло и сразу стало по-осеннему зябко. Таня с Наташей убирали со стола посуду и разносили «по хатам»: в дом, где жила Наташа с Валериком, и во времянку, где всю жизнь жили отец с матерью, а теперь – Надежда. Включили свет над столом, под виноградом, и всё сразу преобразилось: стало уютней, мягче, интимнее, что ли.

  - Хорошие у тебя девчата, - говорит Алексей Надежде, наблюдая за племянницами, - ладные, красивые, работящие.
  - Хорошие, только имена дурацкие: Татьяна, Наташа. Да и Настя… Т-т-т: всю жизнь спотыкаемся.
  - Сама же назвала!
  - Сама, сама… Вон и мать твоя тоже – Наташа… Что за жизнь – мука.
  Алексей обнял хозяйку:
  - Теперь-то будем надеяться на лучшее. Так, Надежда?
  - Будем, будем: надеяться – не работать, не трудно. Только от судьбы не уйдёшь.

  Пожалуй, что и так. Это как от утра до утра, от дня прошедшего до дня завтрашнего, от года к году и от судьбы к судьбе: всё ясно и неведомо, радостно и страшно. И не выскочишь из пространства этой странной энергетики, не покинешь его, не сделаешь так, как тебе хочется; и в то же время никто не осилит твою волю, не перечеркнёт её, так как все магнитные линии уже начертаны жизнью. И будут женщины влюбляться и плакать, терять своих мужчин и падать от горя и безысходности, и вновь будут расцветать и становиться желанными, как эти падающие яблоки. Или нет?
  - Всё, - Наташа поставила на стол чайник и чашки, - закончили. -  Сейчас Валера отвезёт Таню с детьми.
  - Прямо сейчас? – удивился Алексей.
  - Да здесь полчаса езды, - объясняет Таня. – Да и дети куксятся, а здесь с ними вы не отдохнёте.
  Валерик с Татьяной уехали, Наташа пошла укладывать Сержика и Алексей с Надеждой остались одни.

  - Вот ты попрекаешь меня за Таню, - Надежда  задумчиво помешивает ложечкой чай, - а сколько я с ними намучилась? С ними, да с внучатами… Девчонки и работают, и учатся, а я с малыми. А утром тоже на работу. Никакая приходила домой. Везде – одна. Василий и свёкр в один год ушли – хоть вешайся. Насте – два, Карэну семь лет. Как гири. Наташа хоть здесь училась в пединституте заочно, дома, да и Карэну было уже семь лет, большой. А Таня-то в Краснодаре училась. Денег нехватало, еды тоже… Я принесу остатки, что дети в доме ребёнка не доели – и рады. Что ты! Как выжили – не знаю.
  Надежда наливает водки себе и Алексею:
  - Давай! Чтоб не было того, что было.

  Выпили.
  - Я так толком и не понял: почему Таня и Наташа разошлись?
  - Почему… Потому! Наташка бойкая была, а время такое… Бывало сижу дома, как подумаю, что там с Наташкой – сердце останавливается, дышать нечем. Общим, залетела она от армяна, а тот в кусты. Вася – к нему: убью, говорит, женись! Зарегистрировались. И разбежались. Уехал муж куда-то. Присылал крохи на Карэна. А Таня… Хохла какого-то себе нашла, торговал на базаре. Карэну было уже четыре, нет – пять, когда появилась Настя. Ну, этот регулярно алименты платил. Через два года мы похоронили наших мужиков. И остались четыре бабы во главе с Карэном-казаком.
  - Да-а..
  - Может, чаю?
  - Нет, спасибо.
  - А ты говоришь… Нужда вьелась, как … не знаю… ржавчина. А эти двое, приёмные, не руки – жизнь оторвут.
  Громко в тишине прогрохотало упавшее на навес яблоко и скатилось во двор соседей.
  Алексей поднялся:
  - Спокойной ночи.

  3.  НАСТЯ

…Мама выпрямляется, фартуком вытирает лицо и, приставив козырьком руку к глазам, смотрит вдаль. А в другой руке – серп. Он ещё влажен от травы и лезвие зеркально сверкает и ослепляет как молния.
  На маме белая косынка, охватывающая лоб и завязанная узлом на затылке, кофта в горошек и тёмная юбка. Вокруг знойная даль и солнце. И звучит песня маминым голосом: «По-над лугом зелененьким».
  Мама поворачивает лицо к Алексею, протягивает к нему руку, в которой оказывается стебель сурепки, и говорит, не размыкая губ:
  - На, съешь, утоли жажду.
  - Я хочу яблоко, - отказывается Алексей и отворачивается от мамы.

  Мама истаивает, растворяется в июльском мареве, а на месте, где она стояла, возникает яблоня. Возле яблони Валерик с топором, вокруг женщины под мамино пение водят хоровод: Надежда, Татьяна, Наташа, Настя, дочь Алексея Валя и его внучка Оля и ещё, ещё… «Брала вдОва лён дрибненький…»
  - Ешьте яблоки, - приказывает Валерик, - а то срублю!
  - А они – райские? – спрашивает Надежда.
  - Они – русские, - отвечает Валерик. – Райские – для Ев.
  «Вона брала, выбирала…»
  - Мы ещё не выбрали, - смеётся Татьяна.
  - Дай попробовать, - требует Наташа.
  - А мне вот то, красненькое, - просит Настя.
  Гремит гром неизвестно с чего в ясном небе, женщины прячутся под крону яблони, а Валерик поднимает топор.

  …Алексей просыпается и, не открывая глаз, слышит, как на навес падает очередное яблоко. Что их не собрать, яблоки? Говорил ведь: «Пусть детвора с навеса поснимают яблоки. Всем на пользу». Валерик затаённо молчит и Алексей подозревает (не без основания), что он спилит яблоню, как только Алексей уедет.
  Алексей открывает глаза: уже светло, и сквозь ставни пробивается солнце.
  Он уже две недели здесь. С погодой повезло: всего дважды шёл дождь, но он скорее освежал, чем охлаждал по-летнему тёплые дни. Алексей всё успел сделать: обелиск на могилу маме заказал, к Тане в гости съездил, родню обошёл, друзей и даже на море побывал. А завтра уезжает.

  Он встал, оделся, вышел во двор. Просто удивительно: до сих пор тепло.
  - Доброе утро, дядь Лёш! – это Настя.
  - Доброе, доброе! А где род людской?
  - Судьбу испытывает, - смеётся Настя. – Кто где: работа, дела – будни.
  - А ты?
  - А я – на хозяйстве, у меня отгул. Так, отпускник: личная гигиена и на завтрак, - приказывает Настя.
  - Я утром не ем.
  - Вот те на! Нельзя так в вашем возрасте.
  - Я уже неисправим, как памятник.
  - Тогда я в магазин.
  Настя уходит.    
  Что же, чёрт возьми, происходит? Ведь всё будто бы хорошо, у всех: всё наладилось и живёт-катится, чего же ещё? Но что-то томит и угнетает, вынимает душу на сквозняк и нет тебе тепла и облегчения. Вот и сон этот: что это?

  Алексей поднимает яблоко, протирает, откусывает. Вечная (неизбывная!) судьба причаститься добру и злу, вкусив райского яблочка. А потом жить, бунтуя и смиряясь, обретая странную гармонию в противостоянии и борьбе.
  В полдень Надежда позвонила Насте:
  - Накормила отпускника?
  - Отказывается, бунтует.
  - Он такой. Борщ ему разогрей и котлеты. Молоко в холодильнике.
  - Вот, получила инструкции.

  Настя со свадебным платьем в руках крутится у зеркала.
  - Красивое? – спрашивает она у Алексея.
  - Роскошное!
  - Три года примеряю.
  - Зато оно тебя в форме держит. Извини.
  Настя зыркнула на Алексея и сказала безо всякого перехода:
  - Опять здесь, у школы, армяне подрались. Прямо ужас. Машину мужику разбили. Он сбежал, а они – машину. – Повернулась к Алексею, - хорошо, дядь Лёш?
  - Прекрасно. А что, драка-то: вчера что-то не поделили, а сегодня?
  - Второй тайм.

  - Слушай, Насть, ты же говорила, что никогда не выйдешь замуж за армянина. Влюбилась?
  - Так это же Ромка! Какой он армянин? Он же – гусар Кавказа!
  - Странно звучит.
  - Ну, он же – русский, как Багратион!
  - Даже вот как? Тогда конечно.
  - Я-то ничего, а вот Юлька!
  Юлька – соседка и подруга, с детства.
  - Юлька говорила: «Если и выйду за кого замуж, то уж точно не за мента, тем более за Козлова». А вышла именно за Козлова! Представляете? Мало того, - Настя поворачивает смеющееся лицо к Алексею, - именно за по-ли-цей-ско-го! Вдохновляет? Правда: он – «краповый берет». Ой, я же борщ разогреть должна вам! Держите!
  Она бросает платье Алексею и бежит во времянку.

  Года три назад Виктор, второй муж Тани, погиб, разбился на машине. Ровно за месяц до свадьбы Насти и Ромки. Свадьбу отложили. Настя билась в истерике, сутки не снимала с себя вот это свадебное платье. Потом сказала Ромке: «Уходи». Что к чему – непонятно, её не трогали: не корили, не увещевали. Через месяц она выпила залпом стакан водки и сказала: «Всё». И опять непонятно. Но к новому году отошла, и на свой день рождения, в крещение, стала почти прежней: ровной, умной, красивой.
  А свадьбу перенесли на лето.
  А летом, за месяц до свадьбы, умерла бабушка Ромки. Мистика какая-то! О свадьбе больше не говорили. Табу.
  - Живите так, - вздохнула Таня, - живут же люди.

  Но через год, ровно через год(!) Настя ушла от Ромки. Почему – не сказала, молчала. Но в соцсетях записала: «Цени тех, кто терпит твои вечные психи». Ромка избегал встреч с роднёй Насти, только с Карэном виделся на работе.
  И вот – свадьба на ноябрь. Знал бы Алексей об этом, передвинул бы отпуск.
Нет же, молчали. Хотя понятно почему.

  - Зачем в ноябре? Грязь месить, - ворчливо жаловалась Надежда Алексею – Ни зима, ни лето, так…
  -  Причём тут грязь? Не дома же. Кафешку какую-нибудь снимут.
  - Кафешку-…уешку… Сами бы… Деньги лишние что ли?
  - Да ладно тебе, Надь! На свадьбу, поди, заработали.
  На другой день Алексей поговорил с Настей и Ромкой.
  - Отпразднуйте после святок: на твой день рождения, Настя – на крещение. На Руси самые счастливые свадьбы игрались после святок. Это же здорово, Ром!
  Засомневались ребята. Пусть думают. Не вредно.

  4. ПОКРОВ

  В субботу, на проводы Алексея, собралась та же команда, что отмечала и его приезд. Да позвали ещё и его одноклассника, кума Надежды – Владимира Тимченко. Алексей заходил к нему в гости, а теперь вот, вроде ответное приглашение.
  Тимченко принёс полотняный мешок чищеных грецких орехов:
  - На, вот, Самоня, орехи. Грызть будешь для ума, если есть чем грызть. Или внукам балбесам отдашь.

  Фамилия Алексея – Самонин, и в школе у него было прозвище «Самоня», а у Тимченко, соответственно – «Тимоня».
  - У меня, Тимоня, умные внуки.
  - Вот и закрепляйте, этот, как его… инти…, инти…
  - Интим, - подсказал Карэн.
  - Дуртим, - осадил его Тимченко. – Не знаешь, так помолчи.
  - Хотел умное слово сказать, да ума нехватило.
  - Кому, вам? – обиделся Карэн.
  -  Мне, мне. Хотя у тебя его тоже не лишка. Интеллект - во!
 
  И снова, как две недели назад, накрыли стол во дворе: странно, но день выдался тёплым, даже немного душноватым. А ведь сегодня – четырнадцатое октября. И Алексей не преминул напомнить об этом в застолье:
  - Погода какая-то необыкновенная: когда октябрь здесь был таким?
  - В честь вашего приезда, дядь Лёша, - улыбается Таня.
  - Чаще приезжайте и погоду с собой привозите, - добавила Наташа, - за вас!
  Выпили.
-- Бакс, морда! Обнаглел! – это Наташа своему пикинесу, выхватившему кусок из рук Сержика.
  - Американцы – они такие, - отреагировал Тимоня. – Не то, что…

  - А у нас уже первый снег, - задумчиво произнёс Алексей. -  Через месяц ляжет окончательно. В старину девушки говорили: «Батюшка Покров! Покрой землю снежком, а меня женишком!»
- Прямо так и говорили: «женишком»? – удивилась Настя.
  - Именно так. Потому что пришло время свадеб. Полтора месяца до Филипповского поста, а потом -  только после Крещения.
  -  Понял, женишок? – повернулась Настя к Ромке.
  - Что – понял?
  - Когда свадьбу играть?
  - Когда скажешь.
  - Вот я и говорю: январь. Новый год – новая жизнь. Мой день рождения и день рождения семьи. Вот тогда у нас и будет покров с женишком. – Она со значением посмотрела на Ромку. – И мы с Ромкой приглашаем вас, дядь Лёша, на свадьбу.
  - Спасибо.
 
  - А Покров – он кто? – спросил Ромка. – Нет, ну почему так говорят?
  - Это – матерь божия, темнота, - поднял палец вверх кум Тимченко.
  - Как это? Покров –он, покров – матерь божия?
  - Покров – это просто платок, - уточнил Алексей. – Есть легенда о том, как богоматерь спасла христиан. Много веков назад мусульмане взяли в осаду Константинополь. А там – христиане. Они бы все погибли. Но богоматерь накинула свой платок, «простёрла покров» над горожанами и как бы спрятала их. И мусульмане ушли. В честь этого спасения и учреждён был праздник Покрова божьей матери, или коротко – Покров.
  - Вот и я говорю: матерь божия, - снова поднял палец Тимоня.
  - Получается, что сегодня праздник! Валера, наливай! – распорядилась Надежда. – За Покров!

  Ближе к вечеру с запада надвинуличь тучи, тёмные, беспросветные, и закрыли солнце. Этот тёмный  вал разрастался, охватил полнеба и двигался на восток.
  - Как бы дождя не было, - встревожилась Надежда. – Давайте потихоньку перебираться в дом. Наташа, Таня, накрывайте там стол.

  Небо на востоке побелело и на землю опустился странный свет: будто невидимое солнце осветило землю. И свет почти физически ощущался белым и в то же время каким-то потусторонним. И если существует понятие «белый свет», то день и небо над ним сейчас были его реальным воплощением.

  Сильный порыв ветра сквозанул по кронам деревьев, срывая стаи листьев, шумом и свистом предваряя бурю. Яблоки посыпались на навес как из корзины, пугая своим грохотом белый свет.
  И вдруг стало тихо.
  - Дети – все во времянку. Тань, ты с ними? – спросила Надежда.
- Конечно. Давайте быстро, быстро, - поторопила Таня малышню. - Все в дом и никому не выходить!
  Полыхнула молния и грянул гром. Где-то зазвенело разбитое стекло.
  И хлынул дождь.

  За стол не садились – смотрели в окна, и второй разряд молнии застал людей врасплох. Все, кто стоял у окна, выходящего на улицу, отпрянули, инстиктивно закрыв глаза. И обрушился гром. Молния ослепила гостей настолько, что потом ещё несколько минут они восстанавливали зрение: тёрли глаза, моргали, трясли головой – приходили в себя.
  - Я ослеп, - пробормотал Ромка.
  - Это от счастья. Я здесь! Ау! – Настя встала на цыпочки и поцеловала Ромку.
  - А у меня рука отошла! – воскликнул Тимченко. – Рюмку не мог поднять правой рукой, а теперь – туда, сюда, туда, сюда – чудо!
  - С двух рук будешь пить, - сказала Надежда, промокая салфеткой слезящиеся глаза.

  Алексей с Валериком , смотревшие в другое окно, вышли на крыльцо. Дождь стоял стеной, а резкий запах озона пронизывал, казалось, насквозь.За воротами, на улице, дымил и парил ствол старого тутовника: видно в него ударила молния.
  - Ни хрена себе, - пробормотал Валерик.
  И эта фраза вместила в себя всю невероятность случившегося: а если бы молния ударила в навес или в дом – даже представить жутко, что было бы.

  Тёмные свинцовые тучи уходили на восток, клубясь и закатывая белый свет. Было темно и страшно. Но вот на западе стало светлеть и душа обмякла и перестала рыскать. А потом и золотой луч вечернего солнца прорвался и дождь – как рукой отвели: ушёл вместе с тучами на восток.
  «А сон-то был в руку», - подумал Алексей.

  На крыльцо стали выходить участники застолья.
  - Что это было? Просто ужас! – Настя вместе с Валериком вышла за ворота. – Вот тебе и Покров божьей матери.
  Ствол тутовника был расколот и слегка парил. Крона обгорела и была чёрной. Валерик стащил с дороги на тротуар обломки, посмотрел на дом и снова повторил:
  - Ни хрена себе…
  - Ещё бы чуть-чуть – и в дом. – Настя стояла с прижатыми к щекам ладошками. – Господи!
  Стали подходить соседи:
  - Господи, что делается!
  - Как вы, ничего?
  Валерик молча помотал головой.
  - Живые пока, -вышла из калитки Надежда. – Заходите, Настя.
  - За это надо выпить, - предложил Тимоня и поднял правую руку, сжатую в кулак: «Но пасаран!»
  - Пошли, пошли, - развернула его Надежда.
               
  Всё – расстроилась балалайка: не звучит. Какую песню ни возьми – всё не в лад. И хотя рука держит стакан, и мелодия ещё помнится – нет, не принимает душа прежней песни.

  Радоваться надо бы: беда мимо прошла, а вот – нет, даже на улыбку сил нехватает. Гости подавлены, находятся в каком-то послешоковом оцепенении, будто жизнь из них извлекли. И только детям весело и не страшно.
  - И тут как бабахнет!
  - А Тимур – под кровать!
  - А мне не страшно было. А тебе, мам, страшно? -  Спрашивает Сержик у Наташи.
  - Нет. Мы же в креативе были и молния нас не увидела, - отвечает Наташа и прижимает Сержика к себе. – Мы спасены.
  - Ну, что – стременную? – уловил настроение кум Тимченко. – Смотрите, как правая-то у меня!
  - Давай, - вяло поддержала его Надежда.
  - Да что вы, как эти… Жили и будем жить!

  Будем, будем – куда мы денемся. Прав Тимоня. Без веры душа пуста и голодна, как без радости и надежды. Конечно будем.
  Но не даёт покоя вопиющее неравенство: великая малость человеческого существа и великое множество бед и тревог в его судьбе, их повторяемость и цикличность. Не утешает и то, что беды и тревоги конечны и на смену им приходят радость и счастливая жизнь.
  Пора готовиться к новому циклу.

  И горе и счастье назревают и созревают естественно, как плоды, и скатываются в другую судьбу, меняя чужую жизнь. Иногда даже кажется, что они растут из одного корня, имя которому – человек.
  Ах, как хочется, чтобы периоды бед были короче, а счастливых дней было больше. Дай-то, бог! И пусть яблоки падают и падают, до Покрова и далее, насколько возможно.

  Поздно вечером вызвали такси. Таксист- армянин почему-то спросил Алексея:
  - Куда!
  - Домой, на вокзал.
  На вокзале Алексей отослал телеграмму по адресу, который только что покинул:
  «Будьте счастливы!»