Маленькое асфальтовое пространство, замкнутое по периметру серыми стенами солидного пятиэтажного дома, воздвигнутого в начале прошлого века. И эти этажи не как теперь этажи, а это этажи - какие надо этажи: высота потолков за четыре метра. В общем, глубокий каменный колодец, вполне себе питерский пейзаж близь московских Никитских ворот.
Но это все слова из моего сегодня.
А тогда, в середине того же прошедшего века – это часть моего мира под названием «Маленький двор». На него выходят окна половины комнат нашей квартиры, а еще кухни и ванной. Окна моей, то есть нашей семейной комнаты выходят на улицу Герцена, из них видна булочная, «Бакалейка», магазин «Три поросенка», а если извернуться, то и здоровенный домище с куполом. Говорят, там была церковь, а теперь секретная лаборатория. Еще дальше сквер с сидячим памятником, но его из нашего окна не видно, как ни выворачивайся. А из тех окон, что выходят в Маленький двор не видно ничего, даже неба. Только стены напротив с такими же окнами. Зато у нас в комнате постоянный шум с улицы – грохот и звон трамваев, рычанье и бибиканье машин, а во дворе-колодце – тишина. Разве проскрипит и хлопнет дверь черного хода.
Но как-то раз по весне этот самый Маленький двор будто взорвался. В нем раздался такой грохот, что на нашей кухне стало не слышно не то что разговоров, а даже крика. Это какие-то чужие дядьки большими деревянными молотками колотили по блестящим, гладким листам светлой жести, которые вытаскивали из подсобки магазина «Консервы». На грохот стали собираться хозяйки из всех квартир, которые выходили окнами в Маленький двор. Ну и мы, пацаны, которые во вторую смену, конечно, тоже. Дядьки, вроде бы не обращая внимания на толпу, продолжали свое громкое дело. Я засмотрелся. Они, оказывается, не просто бухали своими деревяшками по гремучей жести , а гнули-выгибали ее на таких деревянных вроде как ящиках и барабанах. И постепенно, прямо на моих глазах, из плоских скучных листов получались будто бы капоты автомобилей, и крылья самолетов, и вроде бы паруса, и длинные щиты, как на картинках по древней истории и… и еще много всякого. Оторваться невозможно, как интересно! Но теткам, что собрались на грохот, интересно не было. Они кричали жестянщикам всякие-разные слова, но те делали вид, что не слышат, а может, и вправду не слышали – очень уж сильно грохотали. Наконец одна из них пробилась к жестянщикам вплотную и прокричала: «Безобразие какое! Прекратите немедленно! Вы из какой организации? Где ваше руководство? Я на вас управу найду! Я до райкома дойду! До самого МК!» Тогда один из них, не переставая работать, ответил громко, так что и я услышал, хоть не сумел пробиться вплотную: «Артель «Напрасный труд» называемся. Так и скажи в своей эмке-цике: артель, мол, «Напрасный труд» кругом виновата!» Тетка аж задохнулась: «Нет! Нет, вы слышали, что он сказал?! Все слышали? Это где это у нас напрасный труд?! Да тебя за такие слова!.. Тут вон свидетелей…». Она закрутила головой, но свидетелей уже не было, все как то быстро-быстро разошлись, прямо разбежались. А работа продолжилась с тем же грохотом. И я тоже ушел, хоть интересно было досмотреть, что ж такое они делают, и как это у них ловко получается. Но не торчать же мне тут одному. Я поднимался по лестнице на свой этаж и старался сообразить, что ж все-таки они делают, и почему их труд напрасный. Как это может быть, когда ведь всем известно, и во всех книжках и по радио и на всех уроках, что труд - это всегда полезно и почетно. Почему же напрасно? Что-то этот дядька напутал! Хотя, уж кто работает, так это как раз он! Да так ловко! Просто загляденье! Но что же все-таки они делают?
Это я узнал очень скоро. Около «Консервов» и дальше по Герцена к Никитским появились такие лотки-прилавки на колесиках, с которых продавали мороженое и газировку с сиропом. Их то и делала у нас в Маленьком дворе эта самая артель «Напрасный труд».
А почему труд напрасный, я узнал гораздо позже.