Очень смущали меня нищие. Особенно те, которые возле церкви сидят.
С самого начала моего хождения в церковь началось это смущуние. Уж очень редко встретишь среди них более или менее благообразное лицо, подавая которому деньги не гнетёшься сомнениями: на жизнь даёшь или на порок.
Долго продолжались эти мои терзания. Уж я советовался и со священником, и с некоторыми прихожанами. И святое Писание читал, и труды святых отцов. Не отпускают меня сомнения! Что делать – не знаю!! А тут стали в церкви читать акафист святителю Николаю, по четвергам, на вечерней службе. И так он мне пришёлся по душе, что старался я не пропускать ни одного четвергового вечера. Даже иногда сам дома читал его. Продолжалась эта моя акафистная молитва от Вознесения до Рождества. А на Святках кончились, наконец, мои мучения с милостыней.
А произошло это так. Шёл я, как обычно, в церковь, на вечернюю четверговую службу. Вот и крылечко показалось, по которому подниматься надо к входной калитке. Возле неё уже сидели «просящие» милостыню, в обычном своём состоянии и виде. Как всегда возобновилось во мне моё смущение: «Дать или нет? А если дать, то кому и сколько, чтобы не стать участником греха?»
Пока я подходил, замедлив шаги, полностью погружённый в свои сомнения, меня опередили перед крыльцом трое: две бабульки и старичок. Не успев их рассмотреть (они неожиданно возникли перед моими глазами), я чуть не уткнулся носом в спину шедшего последним старичка.
Бабульки, многословно причитая и что-то выговариая просящим, щедро оделяли их медяками, а старичок терпеливо стоял и ждал своей очереди взойти на крыльцо. Вот, наконец, они прошли, и старик, поставив ногу на первую ступеньку, опустил руку в карман. Вынув руку из кармана, он протянул её и что-то положил в ладонь первой из сидящих – женщине с испитым лицом. Она вскрикнула, и сбросила это что-то с ладони. К её ногам упала монетка в 50 копеек. Снег вокруг неё шипел и плавился. Над монеткой курился заметный парок.
Старичок, между тем, спокойно продолжал раздавать свои монетки остальным, так же не отличающимся благообразием просящим, не говоря при этом ни слова. Ещё две монетки, сопровождаемые вскриками, упали на снег и зашипели, но остальные четыре спокойно лежали в протянутых ладонях.
И «просящие», и я с удивлением уставились на старичка. А он, обернувшись в калитке, поклонился нам и сказал: «Милостыня, поданная с искренней молитвою, несёт с собою Божию благость, обличающую грех, и пожигающую его как огонь. Её невозможно использовать для греха. Помните это». - Старичок строго взглянул на меня и, повернувшись, зашагал к храму.
Когда он смотрел на меня, мне почудилось в его лице что-то знакомое, благообразно-иконописное, как будто смотришь на икону. Оправившись от удивления, я поспешил в церковь и попытался отыскать взглядом этого старичка. Но, даже обойдя весь храм, прикладываясь, как обычно, к наиболее чтимым мною образам, я не увидел его. Между тем служба уже началась, а я всё ещё пребывал в волнении, которое начало уменьшаться с началом чтения акафиста святителю Николаю. К его концу я вдруг с удивлением обнаружил, что при мыслях о милостыне во мне не возникает никаких сомнений, как ранее, а, наоборот, присутствует твёрдая убеждённость в том, что всё зависит от меня, моей искренности, при её подаче. Если я не искренен, то вот он и грех, мой грех. А если наоборот, то и греха никакого не может случиться.
Перед помазыванием, прикладываясь к иконе святителя с житием, я подумал: «А может, это он сам и был. Пришёл вразумить меня».
Святителю Отче Николае, моли Бога о нас!