Евгений Шейнман
В прошлом году исполнилось четверть века так называемым гайдаровским реформам в России. Журнал «Звезда» посвятил этому подборку статей в нескольких номерах(2016, №№10, 11, 2017, №№1,2) разных авторов (Яков Гордин, Дмитрий Травин, Евгений Гонтмахер и др.), объединенных общей рубрикой «25 лет реформам России». Обзору этих материалов и просвящена эта статья.
Предложено назвать эти реформы Вторыми Великими реформами, имея ввиду , что Первыми реформами были реформы Александра II полтора века назад, вызвавшие яростные споры в обществе. Реформы эти были вскоре приостановлены с последующей реакцией. Не менее бурную полемику вызывают и реформы Гайдара. При этом ясно одно: налицо фундаментальное изменение основ существования России.
28 октября 1991 на V съезде народных депутатов РСФСР Ельцин объявляет о переходе к рынку с января 1992 года, а 6 ноября 1991 Ельцин формирует новое правительство, которое должно было воплотить в жизнь эти реформы. Во главе правительства Ельцин встает сам, а первым заместителем назначает не имеющего широкой известности ученого-экономиста, убежденного рыночника Е. Т. Гайдара. Новым председателем Госкомимущества России стал ленинградский экономист Анатолий Чубайс. Фактически полномочия премьер-министра были переданы Гайдару.
До этого была попытка сравнительно мягкого реформирования экономики страны — программа «500 дней» Шаталина—Явлинского. Возможно, что реализация этой программы смягчила бы последующий шоковый процесс реформирования и подготовила бы почву для развития реформ. Но Горбачев не решился поддержать эту программу. В результате жесточайший экономический, социальный и психологический кризис, в котором находилась страна, только усугубился. Считается, что правительство Гайдара получило ужасающее наследство и вынуждено было принимать экстраординарные меры, чтобы предотвратить катастрофу.
Главная особенность той экономической системы, которую пришлось реформировать, состояла в гипертрофированном военно-промышленном комплексе. Оборонные расходы Советского Союза, как правило, превышали в послевоенный период 20 % валового продукта. Доля военной продукции в общем выпуске промышленной продукции превышала, по некоторым оценкам, 40 %. В любом случае при сокращении доли ВПК в экономике к концу 1990-х гг. оказалось бы множество недовольных людей, потерявших работу, доходы и статус.
Гипертрофированный советский ВПК обслуживал гипертрофированную армию. Ее нормальное содержание даже Советскому Союзу было непосильно, поскольку СССР пытался противостоять Соединенным Штатам , которые по своей экономической мощи сильно превосходили СССР. Борис Ельцин ставил задачу уменьшить наши войска с 3 млн до 1,9 млн человек. Но здесь страна попала в ловушку: уволить людей нельзя, поскольку на это нет денег, и оставлять в армии нельзя, поскольку на это тоже нет денег. Более того, в связи с распадом СССР военная нагрузка на российскую экономику стала еще больше. Россия объявила себя правопреемником Советского Союза и сохранила в известной мере свои имперские амбиции. Соответственно, она должна была финансировать старые вооруженные силы, обладая экономикой, значительно меньшей по размеру, чем экономика СССР.
Однако настоящая же беда состояла в том, что большое число пострадавших находилось еще и в тех отраслях, которые, вроде бы, должны были работать не на быстро беднеющее государство, а непосредственно на потребителя. Кроме жилых домов государство в советское время финансировало множество промышленных строек. Но планы строительства составлялись вне реальной зависимости от потребностей населения. Создавались различные военные объекты, прокладывались магистрали с сомнительной окупаемостью, строились заводы для производства оборудования, спроса на которое на самом деле не имелось. Естественно, такого рода бессмысленное строительство государство должно было пресечь, чтоб не растрачивать денег впустую. Но отказ в финансировании строек усугублял и без того сложное положение строителей. Продукция сельского хозяйства в советской системе продавалась за деньги, однако колхозы и совхозы получали от государства большую финансовую поддержку, чтобы цены на продукты в магазинах были поменьше. Положение дел в деревне неизбежно сказывалось на положении дел в сельскохозяйственном машиностроении. Раньше колхозы закупали комбайны, не считаясь с затратами. И ломали их, ни с чем не считаясь, поскольку государство списывало долги. Похожим образом обстояло дело в станкостроении, хотя и по совсем иной причине. Советская власть почему-то очень гордилась числом произведенных станков. Видимо, она полагала, что это автоматически приводит к росту механизации предприятий и к росту производительности труда. При этом известно было, что для такого большого числа станков даже не хватало станочников. Значительная часть оборудования простаивала в цехах, а то и просто на складах и во дворах. Заводам-потребителям станков было, в общем-то, наплевать на то, используются они или нет, поскольку за них платило государство. Наконец (что, вроде бы, совсем парадоксально), большой объем ненужной продукции создавали советские предприятия в сфере товаров народного потребления.
Советская экономика за десятилетия своего существования настолько была искажена бюрократическими требованиями, что проще, наверное, сказать, какая отрасль не испытывала трудностей в годы реформ, чем перечислить всех, кто работал не на конкретного потребителя, а лишь для плана, «для галочки». Но, как ни странно, проблемы при реформировании возникли даже там, где производились товары, недавно еще пользовавшиеся спросом населения и находившиеся среди дефицитных. Нет сомнения в том, что продукты питания, бытовая техника, обувь и одежда людям очень нужны. Однако в пореформенной России предприятия стали страдать из-за конкуренции со стороны импортных товаров — как тех, которые завозились из развитых европейских стран, так и тех, которые приобретались в развивающихся азиатских. Развивающиеся страны, возможно, и не превосходили Россию по качеству своей продукции, но обеспечивали поставку дешевых товаров за счет того, что там были очень низкие заработки трудящихся. Конечно, с импортом можно было бороться, вводя высокие таможенные пошлины.
Надо ли было вставать на протекционистский путь? Это был сложный выбор. В любом случае власть настраивала против себя часть населения. При свободном рынке — тех производителей, которые на фоне дешевого импорта оказались бы неконкурентноспособны. При протекционизме — тех потребителей, которые вынуждены были бы сильно переплачивать за самое необходимое. Власть встала на промежуточный путь. Импортные пошлины ввели, но они оказались не столь высоки, чтобы отсечь импорт. Однако, пойдя по пути низких пошлин, власть приобрела себе противников не только в ВПК, станкостроении и сельхозмашиностроении, но также в легкой промышленности и «пищевке».
Конечно же, неизбежность появления большого числа противников реформ была очевидна для реформаторов с самого начала. Однако они ожидали, что появление нормальной экономики с изобилием товаров на прилавках сформирует большое число сторонников преобразований.
Кстати, счетная палата пересчитала дореволюционные заработные платы в современных рублях. Дворник в 1913 году получал 18 руб. в месяц, что в переводе на нынешний рубль составит 27 242 руб. Красильщику платили 27,9 руб., или 42 234 современных рублей. Участковые жили на жалованье в размере 50 руб., или 75 688 руб. Слесарям платили 56,8 руб. (85 981 современных рублей). Чиновники среднего класса могли рассчитывать на 62 руб. (93 853 руб.). Заработная плата учителя гимназии составляла 85 руб. (128 669 руб.). На 325 руб., или 491 тыс. руб., мог рассчитывать полковник в царской армии. Сравнение красноречивое и далеко не в пользу сегодняшней России. Но вот крестьяне, доля которых в населении России составляла в ту пору чуть не 85 %, действительно ели в основном хлеб, крупы и картошку, что и придавало тогдашней России образ бедной страны.
Экономические реформы в России, проводившиеся в 1990-е в Российской Федерации, включали либерализацию цен, либерализацию внешней торговли, приватизацию бывших союзных госпредприятий. Теоретически они должны были сформировать средний класс, служащий оплотом дальнейших преобразований. Но на практике развитие событий пошло иным путем. По оценкам ВЦИОМа, материальное положение после реформ ухудшилось у большинства людей старшего возраста, да и среди тех, кому было от 25 до 40 лет, проигравших оказалось больше, чем выигравших. Гайдаровские реформы привели к двукратному падению реальных доходов населения. Сейчас можно спорить — было ли это неизбежно или нет, но факт остается фактом: такого в мирное время в России никогда не случалось. Кроме того, резко возросло расслоение населения по уровню и качеству жизни. Соотношение доходов 10 % наиболее и 10 % наименее обеспеченного населения России в 1992 году составляло 7 раз, в 1994 году — 15, а в 2000-м — 17. Если в 1990 году 20 % наиболее богатого населения России получали доход в 3,3 раза больше 20 % самой бедной его части, то уже в 1995 году это соотношение возросло до 7,6 раза. Как видно, это неравенство буквально за пять лет радикально выросло. Социально-экономическая история 90-х окончилась августовским дефолтом 1998 года. После резкого падения всех экономических параметров в начале гайдаровских реформ в середине этого десятилетия наступила стабилизация. И население, и эксперты считали, что дно достигнуто. И тут грянул дефолт, который обесценил реальные доходы россиян еще на 16 %.
Почему так произошло? Дело в том, что Ельцин, понимая, как много противников реформ формируется вокруг него и опасаясь сильного протестного движения, с самого начала преобразований решил идти на всевозможные компромиссы. Компромиссы помогли Ельцину сохранить пост президента на протяжении 1990-х. Точно так же на компромиссах строилась и политика приватизации. Все ведущие реформаторы-приватизаторы соглашались в том, что имущество надо продавать за деньги, поскольку лишь так можно привести в страну стратегического инвестора, способного вложить в предприятия капитал. Но как это сделать,когда тебе тут же скажут, что у народа собственность отнимают. В итоге стратегические инвесторы получили сравнительно мало, а основная часть акций ушла трудовым коллективам предприятий. Кое-что, как известно, перепало широким народным массам за ваучеры. Главной проблемой для обладателей ваучеров стали чековые инвестиционные фонды (ЧИФы). То, что в них вложили, пропало практически без следа. Как из-за мошенничества, так и из-за того, что сами ЧИФы получать доход могли лишь с плохо развивавшихся российских предприятий «лихих девяностых». Народ в потере не виноват. Но и приватизаторы не виноваты. Виноваты общий развал экономики, разбогатевшие на народных несчастьях директора и мошенники, за которыми государство недосмотрело. Тем не менее, у приватизации в России сегодня очень плохая репутация.
Могло ли все быть по-другому? Ответ на этот вопрос очень важен сейчас, спустя 25 с лишним лет, когда Россия снова стоит перед системным выбором между окончательной деградацией и цивилизационным прогрессом. 70-летний эксперимент, сформировав Homo soveticus с законченным пониманием «социальной справедливости», где ключевой элемент — это «равенство». В Советском Союзе оно расшифровывалось прежде всего как «равенство в потреблении». А вот в европейской культурной традиции равенство понимается прежде всего как «равенство возможностей». Для реализации этого принципа еще с времен Великой Французской революции и ее лозунга «Свобода, Равенство, Братство» уже на государственном уровне в Европе шла речь о равенстве всех перед законом — неприкасаемых нет. Понятно, что «равенства потребления», также, как и «равенства возможностей», нигде на практике нет. Реформы начала 1990-х принесли не только не снизившееся, а и колоссально увеличившееся расслоение. На смену партийной номенклатуры с ее привилегиями, пришел новый класс со своим особым образом жизни: уже в начале 1990-х появилось так называемое «элитное потребление», специальная инфраструктура для богатых. Это не скрывалось. Наоборот, в отличие от советских времен бившее через край богатство публично демонстрировалось, чтобы показать успешность (феномен «новых русских»).
Очень интересен в этом смысле пример Прибалтики. Как только Эстония, Латвия и Литва восстановили свою независимость и начали проводить реформы, подобные гайдаровским, они тоже получили колоссальный экономический и социальный шок. В Латвии в 1991 году ВВП (в сопоставимых ценах) упал на 11,2 %, в 1992 году — на 34,2 % (!), в 1993-м — еще на 15,4 %.6 Итого за три года ВВП Латвии уменьшился в 2 раза! Результат похуже российского. И тем не менее в этих странах не случилось никакой «революции наоборот». Основная часть населения оказалась согласной с тем, что за возвращение в Европу нужно для начала многим пожертвовать. В прибалтийских странах на момент наступления застоя в СССР были живы довольно многочисленные поколения людей, которые родились и выросли при прежнем режиме. А в РСФСР таких, по вполне естественным причинам, уже практически не было.
На начальном этапе реформ среди аналитиков доминировали два весьма радикальных суждения о том, как поведет себя народ в трудной ситуации. Оптимисты полагали, что люди поймут важность рыночной экономики. Пессимисты же полагали, что невыносимая трудность жизни в переходный период вызовет социальный взрыв, который похоронит рынок и демократию. На практике, однако, не случилось ни того ни другого.
Народ обнаружил «третий путь». До августа 1998;г. российский потребительский рынок был заполнен импортными товарами. Объяснялось это тем, что власти на протяжении трех с половиной лет стремились удерживать рубль в так называемом валютном коридоре. Рублю не давали сильно падать. И вот в августе рубль рухнул, власти вынуждены были отказаться от поддержания валютного коридора, поскольку у них не имелось больше средств, чтобы сохранять свою старую политику. Бизнес и рядовые граждане стали в панике скупать доллары, понимая, что в перспективе иностранная валюта еще больше подорожает. В целом весь комплекс обстоятельств (слабость властей, паника, бегство капитала из России) привел к тому, что за полгода рубль ослабел почти в пять раз. Вслед за рублем рухнул импорт. И тут выяснилось, что российский бизнес может организовать производство товаров-заменителей по цене, которая выше старой, но значительно ниже новой цены импорта. Выигрывал тот производитель, который организовывал свой бизнес на российской территории и нес издержки в рублях. Проигрывал же тот, кто производил за рубежом и нес издержки в долларах. Отечественный капитал пошел в производство. Да и иностранный тоже начал создавать на территории России свои филиалы.
Но здесь возникает важный вопрос. Если девальвация так позитивно влияет на развитие отечественного производства, то почему же раньше при слабом рубле российская экономика не встала на ноги? Ведь российская валюта падала по отношению к доллару практически непрерывно на протяжении всей первой половины 1990-х гг. Если на первых рыночных торгах в апреле 1991;г. (раньше вообще никакого валютного рынка в СССР не существовало) за доллар давали 32 рубля, то к началу гайдаровской реформы в январе 1992;г. «зеленый» подорожал до 150 рублей. К концу 1992;г. курс был уже 1 к 400, а в печально памятный день черного вторника октября 1994;г. «американец» поднялся почти до четырех¬тысячной отметки (вырос в 10 раз меньше, чем за два года). Причем к моменту введения валютного коридора летом 1995;г. рубль еще больше ослаб. В общем, слабый рубль должен был вроде бы способствовать развитию оте-чественной экономики. А он не способствовал. Экономика падала вплоть до 1997;г. Характерно, что падение ВВП приостановилось не в годы падения нашей валюты, а тогда, когда рубль оказался в валютном коридоре. И лишь на руинах этого коридора сработал впервые эффект девальвации. Объясняется все это тем, что одних лишь макроэкономических стимулов для развития недостаточно. Важны еще и так называемые институциональные изменения, правила игры, действующие в экономике. Во-первых, чтобы отечественный бизнес устремился зарабатывать деньги благодаря девальвации, надо, чтоб этот бизнес существовал. До гайдаровской реформы бизнеса в России не было. Или, точнее, зародыш его имелся благодаря первым кооперативам и коммерческим банкам, возникшим в годы горбачевской перестройки. Но они были тогда еще слабоваты и масштабное развитие отечественного производства потянуть никак не могли. Во-вторых, для того, чтобы бизнес получил развитие, он должен был не в «резервации» находиться, а захватить все сферы экономики. Такое расширение стало возможно только при либерализации цен и торговли, которые произошли при Гайдаре. При Горбачеве бизнес функционировал только в некоторых сферах, где прибыльность была очевидна: импорт компьютеров, одежды, узкого круга продуктов питания. А после либерализации новый российский бизнес имел потенциальную возможность вторгаться в любые иные сферы, поскольку они все стали рыночными. Он имел возможность инвестировать деньги, обеспечивая нормальное экономическое развитие самых разных отраслей. В-третьих, для того, чтобы окрепшие на протяжении девяностых российские капиталы устремились в производство, должна была пройти приватизация. Она осуществлялась, конечно, не лучшим образом, и есть за что критиковать конкретный механизм передачи госсобственности в частные руки. Однако одно важное новшество появилось. И это перевесило все недостатки приватизации. Бизнес, желающий работать и зарабатывать, к концу 1990-х пришел на предприятия и смог поставить дело по-рыночному, а не по-советски. В-четвертых, для нормальной работы экономики важно было обеспечить финансовую стабильность. Проще говоря, сделать так, чтоб цены не росли бешеными темпами. При Гайдаре стабильности достигнуть не удалось, но к концу 1990-х совокупными усилиями нескольких правительств инфляцию снизили до приемлемого уровня. Каждое из них было не слишком удачливо, но все вместе они сделали так, что Центробанк смог наконец прекратить безудержную денежную эмиссию, порождавшую рост цен. При высокой инфляции бизнесу выгоднее зарабатывать на спекуляциях: купил доллар задешево — продал задорого. А в производство инвестировать сложно. При инфляции кредит очень дорог, а потому трудно найти деньги, которые можно было бы вложить в производство на условиях, выгодных и банку, и инвестору, и будущему потребителю продукции. Когда же инфляция снижается, инвестиции активно идут в экономику. Особенно большим был их приток в 2000;г. В общем, обнаруживается еще один парадокс. Для нормализации работы экономики в путинскую эпоху значение прихода Путина к власти оказалось не столь уж большим. Гораздо важнее все то, что происходило перед этим. «Лихие девяностые» были, конечно, лихими, но именно они обеспечили, в конечном счете, стабильность. Уже к 1999;г. российский бизнес стал значительно более умелым, богатым и энергичным, чем в начале 1990-х. Бизнес рвался в производство, поскольку оно становилось теперь для него по-настоящему привлекательным. И производство действительно заработало. И неплохо работало вплоть до кризиса 2008—2009;гг.
В правительстве и в кремлевской администрации за время путинского президентства перебывало много экономистов реформаторской направленности: Алексей Кудрин, Сергей Игнатьев, Андрей Илларионов, Герман Греф, Михаил Дмитриев, Алексей Улюкаев…Один из немногих, но важных примеров преобразований — налоговая реформа. Кудрин осуществил ее в первый же год пребывания Путина у власти, и эта реформа, без сомнения, сильно стимулировала развитие экономики. Кудрин добился снижения целого ряда налогов. Многие вообще были отменены. Если в 1990-х гг. в России существовало 53 вида налогов и сборов, то после 2004;г. осталось лишь 14. Была отменена прогрессивная шкала подоходного налога (НДФЛ — налога на доходы физических лиц). Все стали платить лишь по 13 %. Кажется, будто бы это делалось лишь в интересах богатых плательщиков, однако в реальных условиях начала нулевых годов многие богатые люди скрывали свои доходы. Cущественно снизили ставку налога на прибыль (с 35 % до 24 %) и не столь существенно — НДС (с 20 % до 18 %). Такое снижение в первую очередь способствовало стимулированию развития бизнеса. Путин хорошо понимал, что Кудрин осуществил для него одну из немногих важных и в то же время успешных реформ. Именно этим объясняется то, что Путин про Кудрина все время вспоминает, и именно ему он предложил подготовить проект новой реформы, необходимой в нынешней кризисной ситуации.
За 2000—2008;годы, если пользоваться официальной статистикой и сделать поправку на инфляцию, доходы населения и средняя пенсия возросли в 2,2 раза, а средняя зарплата — в 2,8 раза! Такие темпы роста благосостояния в истории России наблюдались, скорее всего, только во время нэпа (20-е годы прошлого века). Важным моментом было то, что в 2000-х ощутимую прибавку к уровню жизни получили все слои населения — от людей, занимающихся неквалифицированным трудом и пенсионеров до ведущих специалистов всех отраслей. Но в эти же годы очень существенно возросла и дифференциация внутри общества по уровню материального благосостояния. В 2008 году коэффициент фондов (соотношение доходов 10 % наиболее и 10 % наименее обеспеченного населения)—16,9( в 2000 году — 13,9). То есть, уровень жизни вырос практически у всех, но самой большой прирост произошел у наиболее богатых граждан.
Конечно экономика в нулевые годы не показывала бы такой быстрый рост, если бы не поднялись нефтяные цены на мировом рынке. А экономика России в середине нулевых росла в целом быстрее, чем мировая экономика, и, быстрее, чем европейская экономика. Цены восстанавливались после сильного падения, случившегося в середине 1990-х. За пару лет они стали вновь нормальными, и дальше рост начал притормаживать. Никто не ожидал больше радикальных перемен. Однако в 2003;г. американцы вторглись в Ирак, добились быстрой победы над Саддамом. Мировой рынок перепугался не на шутку, поскольку возможность перманентной войны в основном нефтедобывающем регионе мира грозила развалом производства и прекращением поставок. Цены на нефть вновь резко пошли вверх. В общем, Соединенные Штаты своей близорукой внешней политикой создали ситуацию, от которой выиграли Россия и другие нефтедобывающие страны. В российскую казну полились огромные потоки денег. Если в 2000 году они составляли всего 9 % от доходов федерального бюджета, то в 2008 году — уже 47 %. При этом в абсолютном размере доходы федерального бюджета выросли с 1,132 трлн руб. в 2000 году до 9,276 трлн руб. в 2008 году, то есть почти в 9 раз! «Чудо» моментально исчезло в 2008;г., как только нефть рухнула, подешевев примерно в три раза. Экономический рост мигом обернулся спадом. Эта катастрофа, случившаяся с российской экономикой, заставляет всерьез задуматься именно о роли нефти и снижает охоту искать какие-то иные мифические факторы развития помимо нее. В общем, выходит так, что «по кусочку» от нефти достается миллионам людей. И эти миллионы, увеличив свои доходы, бросаются в магазины, желая купить нужные вещи: от колбасы и сыра до автомобиля и квартиры. Поскольку спрос на товары растет, то производители имеют возможность расширить производство. Естественно, этот процесс не бесконечен. Расширение спроса постепенно затухает. Однако в целом механизм роста, стимулируемого нефтью и газом, способен обеспечить несколько лет бурного экономического развити. Корень же в так и не произошедшей структурной перестройке экономики. В известной программе Грефа, написанной в начале 2000 года было заявлено: «Основной целью структурной политики государства на следующее десятилетие должно стать содействие повышению конкурентоспособности производства отечественных товаров и услуг на внутреннем и мировых рынках и повышение доли отраслей, производящих продукцию с высокой степенью переработки, и отраслей сферы услуг». Но в дальнейшем все пошло не так из-за упомянутого выше космического роста мировых цен на нефть и газ. В 2010 году было констатировано, что эта программа так и не была реализована. Евгений Ясин оценил выполнение ее предложений в «от силы 10—15 %. В результате все большая однобокость экономики серьезно исказила российский рынок труда. В 2008 году средняя оплата труда тех, кто занимался добычей топливно-энергетических ископаемых, в 2,3 раза опережала среднюю зарплату по стране. Разрыв с обрабатывающими производствами составлял 2,4 раза, со здравоохранением и предоставлением социальных услуг — 3 раза, образованием — 3,5 раза.
Грянул мировой экономический кризис, который очень больно ударил по России. Благополучные 2000-е закончились в 2008-м, а точнее в ночь на понедельник 15 сентября этого года, когда было объявлено о банкротстве одного из ведущих американских инвестиционных банков — Lehman Brothers. Это далекое от нас географически событие спровоцировало по принципу домино крупнейшее падение всех мировых экономических индикаторов. Для России это отразилось прежде всего в цене на нефть. Месяца за два до этого, в июне, она достигла своего исторического максимума — 140,44 $ за баррель. В сентябре она стоила уже 99,45, а в декабре скатилась до 40,11 $! Более чем трехкратное падение всего за полгода. Естественно, что в конце 2008 года в России начали ощущаться признаки собственного экономического кризиса. Уже в IV квартале физический объем ВВП по сравнению с таким же кварталом 2007 года показал отрицательную динамику. Во;II квартале 2009 года падение составило уже почти 12;%. А что же произошло с реальными доходами населения? В IV квартале 2008 года они упали на 6,1;% по сравнению с таким же периодом 2007-го, однако по итогам всего года они возросли на 2,4;%. В 2009 году (хотя в I и III кварталах было зафиксировано падение) итоговый прирост составил еще 3;%. За счет чего удалось добиться такой в целом позитивной динамики? Очень просто - в течение 2009 года пенсии повышались четыре раза.
В 2009 году ВВП страны упал на невиданные с 1990-х годов 7,9 % — прежде всего из-за резкого снижения мировых цен на нефть. Мировой экономический кризис показал: дела обстоят далеко не самым лучшим образом. Двадцать лет бурных преобразований так и не избавили страну от унизительной сырьевой зависимости. Российская экономика переняла у советской самый тяжелый порок — она в значительной степени игнорирует потребности человека. Желание реформ было сведено на нет прежде всего очень быстро начавшимся восстановлением и цен на нефть и, соответственно, появившимся экономическим ростом. В 2010 году ВВП (в текущих ценах) вырос на 19 %, а в 2011 году — на 21 %! Казалось, что все выправилось, «социальный рай» 2000-х будет продолжаться еще много лет, реальные доходы населения выросли более, чем на 5;%. Однако итоги 2013 года сильно насторожили всех, кто внимательно следил за социально-экономической ситуацией в стране. При цене на нефть свыше 100 $ за баррель в благоприятной внешнеполитической обстановке (открытая стадия украинского кризиса, вызвавшая санкции в отношении России, началась только в 2014 году) физический объем ВВП вырос всего на 1,3;% по сравнению с предыдущим годом. В 2014—2015;годах в добавление ко всем системным бедам произошло падение мировой цены на нефть (а потом и на газ), были введены санкции в отношении России. Естественно, что просели и основные экономические параметры. В 2014 году физический объем ВВП увеличился всего на 0,7;%, а в 2015-м снизился на 3,7;%. А с ноября 2014 года начался процесс неуклонного ежемесячного снижения реальных доходов населения. И если падение реального содержания средней зарплаты началось также в конце 2014 года, то в 2016 году впервые официально заявлено снижение реального размера пенсий.
Миной, подложенной под российское благополучие, достигнутое в 2000-е, стало непроведение структурной перестройки экономики. В 2010-е, в условиях экономического кризиса, казалось, что наконец наступило время, когда никуда не деться от закрытия «плохих» (т. е. производящих неконкурентоспособную продукцию и, как следствие, генерирующих низкую зарплату) рабочих мест. Вместо них к 2020 году должны появиться, как закреп¬лено в Указе Владимира Путина от 7 мая 2012 года, «25 миллионов высокопроизводительных рабочих мест». Но сейчас уже понятно, что такая задача выполнена не будет. Косвенным признаком этого является неблагоприятная динамика такого показателя, как производительность труда. В 2012 году этот параметр увеличился на 3,5;%, в 2013 году — на 1,8;%, в 2014 году — на 0,9;%, а в 2015 году зафиксировано падение на 3,2;%.Кроме того, все эти годы на очень низком уровне остается безработица — 5—6;% (по методологии Международной организации труда). А ведь логичным было бы предположить, что обещанные радикальные изменения на рынке труда должны на первом этапе привести к значительному увеличению числа людей, уволенных с «плохих» рабочих мест. Более фундаментальная причина того, почему российский рынок труда остается неэффективным и в экономическом и в социальном смыслах – это снижение объема инвестиций в основной капитал, которое началось в 2014 году — на 1,5;%, а в 2015-м — еще на 8,4;%. Эта тенденция наблюдась и в 2016 году. Демография уже не та: на 40 миллионов российских пенсионеров приходится всего лишь 85 миллионов людей трудоспособного возраста, из которых лишь 71 миллион экономически активен. При этом все прогнозы показывают, что это соотношение в ближайшие лет 10 будет только ухудшаться.
2016-й - юбилейный для реформ год- стал годом, когда нехватка у государства денег привела к началу прямого наступления на уровень жизни собственного населения. Летом 2016 года 41;% опрошенных признали, что им не хватает денег на еду и одежду. За тот же период доля страны в мировой экономике уменьшилась с 2,9 до 1,8 %.
Не потеряв пока всего накопленного в 2000-х, люди надеялись, что вот-вот кризис закончится и все снова пойдет вверх. Этому всячески способствуют как контролируемые государством СМИ (особенно федеральные телеканалы), так и официальные лица, которые с завидной частотой говорят о том, что, мол, мы «достигли дна» и «начался рост».
Направление движения любого общества выбирает не «народ», а довольно узкий слой элиты. Причем в каждой стране эта элита бывает разного состава. Нынешняя правящая элита —это всего лишь несколько десятков человек, участвующих в принятии принципиальных для развития России решений. Эта элита своей главной целью видит самосохранение в таком качестве. Даже нынешнее зримое ухудшение качества жизни большинства, растущее отставание от развитых стран по всем основным социальным параметрам не убеждает власть имущих сказать правду, которая уже очевидна всем объективно настроенным людям. Вместо этого пропагандистская машина бубнит о том, что надо лишь чуть-чуть потерпеть, а потом, как по мановению волшебной палочки, всё вернется в «социальный рай» конца 2000-х.
Среди рецептов, предлагаемых для «оживления», известность получила весьма экзотическая программа так называемого «Столыпинского клуба», который объединяет экономистов и предпринимателей во главе с Сергеем Глазьевым, считающих, что проблемы российской экономики можно и нужно решить с помощью печатного станка и внерыночного финансирования «перспективных проектов» Основная идея программы - если денег нет, их надо напечатать, а ростом цен можно пренебречь. Объем денежной эмиссии в этом случае должен составить не менее полутора триллионов рублей ежегодно, деньги должны быть направлены в крупные банки, а уже банки будут распределять их в виде кредитов под низкие проценты. Инфляция воспринимается авторами проекта как неизбежное, но нестрашное зло .По замыслу авторов к 2020 году денежная накачка обеспечит российской экономике рост на уровне 4 % в год. Принятие на вооружение такой программы развития потребует создания специальной структуры, что-то вроде «квазигосплана». Даже если исключить все коррупционные факторы, российская экономика опять столкнется с недостатком денег: проблема российской экономики заключается не в отсутствии денег как таковых, а в отсутствии желания их инвестировать. Объем российских частных средств, депонированных за рубежом, в банках Швейцарии и других стран Европы, Гонконга, Сингапура, оценивается в триллион долларов, депозиты на счетах российских корпораций исчисляются сотнями миллиардов. Но эти деньги не идут в экономику страны. Не надо искать в этом никакой злой воли. Слишком высокая неопределенность — вот что останавливает потенциальных «инвесторов в Россию».
Эконимику России постигло фиаско, причиной которого стала сложившаяся в России к тому времени экономическая модель. Ее основной чертой является прямой или косвенный контроль государства над всеми наиболее значимыми активами(государство контролирует почти три четверти российской экономики,десять лет назад его доля была вдвое меньше), недореформированность экономики и всех общественно-политических институтов. Боязнь изменений постепенно стали накапливать негатив, вылившийся в системный кризис, который переживается Россией и сейчас. Для того, чтобы отставание от развитых стран не стало окончательно непреодолимым, российской экономике нужно ежегодно расти как минимум на 4 % (для сокращения разрыва — и вовсе на 5—7 %).
Вышла пародоксальная вещь. Гайдар и его команда сформировали важнейшие условия для экономического роста нулевых, но ,когда этот рост пришел, общество решило, что он связан с иными причинами, и укрепилось во мнении, будто преобразования 1990-х были ошибочными. В других странах похожие реформы, проводившиеся друзьями и коллегами Гайдара — Лешеком Бальцеровичем, Вацлавом Клаусом, — привели к похожим экономическим последствиям, но не помешали становлению демократии, поскольку число проигравших от преобразований людей, например, ни в Польше, ни в Чехословакии не было столь велико. Стране сегодня приходится расплачиваться экономическим кризисом за проблемы, нараставшие в СССР на протяжении долгих десятилетий . Благородные интеллигенты не простили Гайдару того, что он умнее и смелее их. «Массовое обнищание», «реформы за счет народа» — с тем подтекстом, что они-то бы сумели провести либерализацию и приватизацию за чей-то иной счет, при массовом обогащении народа.
Каков же окончательный вывод? Никакого «русского чуда» не случится, если россияне, наконец, не возьмутся за ум и не начнут настоящую, а не имитационную модернизацию всех сфер жизни страны. Безальтернативность политической жизни, когда фактически нет сколько-нибудь значимой легальной оппозиции и возглавляющих ее крупных харизматических фигур, вынуждает людей и во время выборов, и в будничной жизни связывать свои жизненные перспективы со старыми лицами и партиями типа «Единой России». Видимо, расчет делается на то, что высокое доверие и 86-процентная популярность Владимира Путина позволят компенсировать накапливающийся социальный негатив. Скорее всего, так и произойдет. Таков малоутешительный вывод авторов обзора, посвященного 25-летию реформ в России. Удовлетворил ли меня этот вывод? Не совсем. На мой взгляд, недооценены значение коррупционной составляющей жизни в России и роль международных санкций. Так что , остается закончить вопросом, который один из авторов анализа Евгений Гонтмахер поставил в заголовок своей статьи: Россия во мгле?