Я стою на левом берегу великой русской реки на крутом обрыве. По правому берегу, напротив меня, старинный храм бывшей усадьбы князей Вяземских (д.Ратмино). Интересны повороты судьбы, - более 40 лет назад на этом месте находилось ГПТУ-49, училище, которое готовило регулировщиков, монтажников радиоаппаратуры, телемехаников, токарей, слесарей. В церкви, приспособленной под спортивный зал, мы, счастливые в своей беспечности недоросли, ошалело гоняли мяч, скакали через « козла» и всячески повышали свою физическую культуру. Кое-где,проступающие сквозь краску лики святых, смотрели на все это с ласковой укоризной, ибо юные отроки не ведали что творили, да и занимались вполне достойным, богоугодным делом. Физкультура это все таки лучше чем кабак, склад или овощехранилище. Под что только тогда не использовали старинные, иногда древние, церковные постройки.
Иногда, компании молодежи выходили к реке, на стрелку, где р.Дубна впадает в Волгу, я глядел на противоположный берег, там уклоном к реке смотрела на нас обычная русская деревня, каких тысячи в средней полосе России, раскинувшихся по большим и малым рекам. И отчего-то (я это помню точно) охватывала грусть, может тоска по всей этой красоте. Хотелось просто находиться, жить в этой богом забытой деревне (довольно странное желание для 16 летнего юноши). Но на протяжении всей жизни оно никуда не уходило, а только крепло в своей уверенной решимости: все это будет.
И как после этого не поверить в провидение, исколесив по молодости необъятные просторы нашей Родины и обосновавшись в столице, я, теперь житель этой деревни, мне уже много лет, стою на берегу Волги, напротив церкви, которую отреставрировали,а училище давно перевели в другое место. Между мною и храмом проходят работяги баржи, красавцы круизные теплоходы, оглашающие все окрест разудалой попсой.
Да, неисповедимы пути твои Господи! Все, наконец держу в руках перо и передо мной чистый лист бумаги. Я относительно свободен, и наконец смогу исполнить свое самое заветное желание — писать. Никого не хочу пугать: пишу, как говорится, в стол. Сейчас мне за 60 и как сказал поэт, - коль этот зуд проснулся, всю душу выплещу в слова. И поскольку мне всегда было любопытно как жили мои предки: отец, мать, деды, прадеды, есть надежда,что прочитает сей опус с интересом какой-нибудь дальний потомок, а может (чем черт не шутит) и близкий. Эх, замахнуться бы на роман, ну в крайнем случае повесть, но здесь без подготовки никак. Поэтому, начну просто с воспоминаний, а там как бог даст.
Писать буду обо всем, безусловно правду. Писать буду обо всех, кого я знаю, но, естественно, в центре всего буду я.
Итак все это было вступление, с чего же начать? А начну- ка с самого начала, самых первых картинок, которые выплывают из бесконечных лабиринтов, скуповатой на воспоминания, памяти.
Кажется, Лев Толстой сказал, что помнит момент своего рождения. Гениям можно верить. Немного о счастье. Самая первая картинка, которая вбита в мою память навеки, это больничка в бараке, (улица Ждановская, ныне Тверская). Сколько потом будет больничных палат в моем детстве (об этом позже), но эта самая первая. Только что умерла мама. Мне где-то полтора, два года. Я безмерно счастлив. В палате тепло, было ощущение зимы. Кроме меня, вокруг на кроватях, были еще люди. Помню в темноте огоньки папирос, окна периодически освещались фарами, проезжавших мимо самосвалов (в поселке полным ходом шла стройка оборонного завода). И вот это ощущение жизни, впервые осознание того, что я существую, что я не один, переполняло какой-то огромной радостью, нет наверное даже любовью к этому миру, к этим дядькам,которые лежали вокруг, о чем то разговаривали и постоянно курили.
Я еще не знал, что такое мать, (которой уже не было) отец, братья. Понимание всего этого придет позже, но вот эти мгновения даются нам видимо неспроста и сохраняются на протяжении всей жизни. Просто за ненужностью кто-то их очень быстро забывает, но рано или поздно они приходят, даже к самым великим грешникам, особенно в самые трагические минуты их жизни. Они приходят, чтобы в очередной раз напомнить простую истину (все гениальное всегда просто), что человек создан для счастья, как птица для полета. Спасибо Алексей Максимычу, за такую точную формулу. И тот, кто это забывает, обрекает себя на унылое существование, пусть даже расцвеченное мишурой и глянцем материального благополучия. Вспомнил очень хорошие точные слова одной блатной песенки:- « Спасибо жизнь, за праздник твой: короткое свидание с землей». В этой фразе все. Нужно быть благодарным Творцу, что вдохнул в этот сгусток материи, под названием человек,- жизнь.
Следующая картинка: мороз за двадцать, я закутан во всевозможные шали, лежу в санках. Озорной парнишка тащит меня из яслей домой. Это мой средний брат Мишка, наверное это была его обязанность. Над нами висела звездная люстра, скрипели полозья, а снег искрился так, что небосвод и все окружающее вокруг сливалось в какой-то веселый праздничный хоровод, и опять я испытывал этот прилив неизбывной, беспричинной радости. Миша по дороге, останавливался, болтал с какими-то пацанами, они смеялись, дурачились, валялись в снегу, потом видимо опомнившись тащил меня дальше домой.
Еще помню лето, тетя Надя Наумова, знакомая отца, Меньшовы — дядя Витя и тетя Маруся. Меня часто подолгу оставляли у друзей и знакомых. Финский домик сравнительно недалеко от Волги, две девчонки, которые волокут меня с собой купаться, и синяя река с таким же синим небом. Я сижу на краю деревянного причала, даже до сих пор помню приятную шероховатость бревен. Подростки с гиканьем и криком с разбегу ныряли в прохладную воду и плавали прямо возле моих ног. Из воды торчали только их вихрастые головы. Мне казалось это так просто, что я не долго думая свалился туда же. Испуга не было, опять было то же самое ощущение счастья: передо мной деревянная свая причала, невероятно красивая, бирюзового цвета вода, и пузырьки воздуха, дальше ничего не помню, но раз набиваю сейчас этот текст на компьютере, значит все обошлось.
Дальше вижу опять больничную палату, в уже новой капитальной трехэтажной больнице. Здесь уже есть детское отделение и в коллективе было уже веселее. Девочка на соседней койке, много детей в палате, шум гам до отбоя. Только раз или два в день все утихали и обреченно шли в процедурную на укол. Помню был очень горд, что довольно легко переносил это действо. Чем я болел? Да ничем особенным, обычные детские болезни, ну может быть чаще других, от недостаточного ухода, простужался, болел ангиной.
Сейчас мне понятны эти больничные скитания. Время было суровое, отец сутками пропадал на заводе, естественно за ребенком, которого только, что оторвали от сиськи, должен быть мало-мальски нормальный уход. Кто лучше всех дите обиходит? Конечно врачи! В силу своего положения, родитель имел возможность сдать меня на руки медсестрам, нянечкам, врачам, и огромная ему благодарность за это. И в один прекрасный момент все это закончилось. Добрая нянечка, (почему-то все ко мне были очень добры), взяла меня за руку и со слезами повела вниз, в приемное отделение. Там стоял отец, врачи, какие-то люди, и очень красивая женщина. Мне сказали:- «Леня, это твоя мама». Может кто-то помнит фильм «Судьба человека» и эту душераздирающую сцену, когда мальчишка бросается на шею главному герою-шоферу, которого, просто великолепно, сыграл С. Бондарчук, со словами:- «Папанька! Как долго я тебя искал!». Вот примерно то же самое разыгралось в приемном отделении нашей поселковой больницы. Плакало всё. С тех пор в больнице я не лежал ни разу.
Даченков Николай Миронович, родом из Смоленской области, Рославльский р-н, деревня Семеновка. Папа был очень скуп на воспоминания, поэтому буду рассказывать то, что помню и, что я слышал от своих старших братьев. Прошу прощения если в ходе повествования буду давать оценки, высказывать свои мысли и рассуждения, на те или иные жизненные коллизии .
При всей своей видимой строгости, мне кажется, что человек он был мягкий и добрый. По крайней мере по отношении ко мне. Единственное наказание, был грозный взгляд да движение руки, (такой знакомый жест большинству детей мужского пола), к пряжке брючного ремня, со словами:- « А вот где мой ремень!». Шутки шутками, а все мы его побаивались, ну наверное кроме внуков, помню уже взрослым, приезжая из очередной командировки домой, наблюдал как мой племянник Игорь приходил к деду и по хозяйски распоряжался у него в комнате. По моему, у него тут же устаканивалось давление и выражение лица становилось какое-то радостно умиротворенное. Потом он, как бы оправдываясь, мне смеясь говорил, что дескать приходил хозяин и наводил у него порядок. Доставалось от отца старшим, особенно Мише. Старший Борис к тому времени, когда я уже начал понимать, что-то в этой жизни, работал на заводе и поэтому был более менее самостоятельным, а Мишу помню стоящим на коленях у кровати, понуро опустив голову (наверное было за что). Еще момент, родители целыми днями были на заводе, старший брат там же. Михаил приводил в квартиру таких же как и он дворовых пацанов, и они играли в карты на деньги. Как-то раз отец возвратился домой рано и застал всю эту гоп- компанию на самом разогреве. Трое прошмыгнули у него под рукой, один Кирюха (Керя Исаев) спрятался под кроватью, благо кровати тогда были довольно высокими. И вот родитель ходил по комнате, отчитывал брата, я сидел с книжкой, забившись в угол дивана, а напротив из под кровати сверкал зубами и дрожал от страха авторитет местных подворотен, Керя. Короче говоря, по молодости у отца с моим средним братом было много проблем, но благодаря в первую очередь ему, он стал тем кем он стал. (Хочу сразу оговориться, со мной он хлебнул не меньше).
Образование папа получил в сельской школе, по моему не больше пяти классов, что еще раз говорит о его недюжиной жизнестойкости, все-таки к сорока годам стать начальником административно хозяйственного отдела, довольно крупного оборонного предприятия это чего-то значит, хотя, хотя, хотя.
Вот здесь начинаются какие-то загадки о которых в детстве я не догадывался, а по молодости не придавал значения. Сюжет закручивается как в бразильском сериале. Оказывается к своей фамилии мы не имеем никакого отношения. Настоящая фамилия моего деда - Конёнков. Профессиональный революционер-большевик, в свое время был сослан или просто скрывался там, оказался, волею судьбы, в этой самой деревне, ну и наверное загулял с моей бабушкой, которую звали Аграфена, дело житейское. Родом наверное он был тоже из этих мест,потому что, как я позже узнал: все Коненковы из Смоленщины. Точно также вся деревня Семеновка, Рославльского р-на, практически имела фамилию Даченкова. В нынешний наш век интернета, натыкаясь на свою фамилию на социальных сайтах (фамилия, кстати очень редкая), с удовлетворением узнаю, что все люди с которыми я общаюсь, проживая в разных концах нашей необъятной Родины, имеют один корень — Смоленская обл. Рославльский р-н.
Дальше видимо все до банальности просто: дед поехал в столицы делать революцию, а бабку с моим отцом взял в жёны добрый человек с фамилией Даченков. Кстати по рассказам, (к нам, в те времена, иногда приезжали родственики из этой, богом забытой, деревни), бабушка была довольно рослой, и выделялась своей статью среди местных молодок. К тому же обладала большим авторитетом, ходили слухи, что она незаконнорожденная дочь местного пана, который владел всей этой окрестностью.
Все это лирика, но слава богу к нашей фамилии мы все- таки имеем непосредственное отношение. У отца, уже в этой семье, был брат Павел. По рассказам моих братьев, (кстати Миша единственный, кто побывал на нашей малой Родине), судьба его сложилась довольно трагично. Прямо после войны он стал председателем местного колхоза, и умер... от голода! Для меня это шок! Начальник, руководитель, как там еще его назвать, имеющий в своих руках какие-то материальные рычаги и... такое. Теперь расскажу, что помню я.
Как говорил уже выше, к нам иногда наезжала родня из Семеновки. Это был сын Павла Николай и его жена Катя, короче племянник отца. Господи! Какими они мне казались тогда деревенскими провинциалами. Борис показывал Николаю магнитофон, (Миша заработал в стройотряде), записывал его голос, и тот очень удивлялся этой забавной городской игрушке. Но когда Николай нехотя, не сразу, с перерывами рассказывал о своем житье-бытье под немцами, мне двенадцатилетнему оболтусу было очень стыдно. Деревню немцы\ сожгли дотла. Расстреляли всех кто помогал партизанам, в том числе бабушку, которая пекла для них хлеб. Жили в землянках. Врезался в память рассказ, несколько романтичный, но от этого более страшный, как однажды на рассвете, над полем поднималось солнце и с востока в деревню вошли наши. И был потом голод.
Я вернусь еще к отцу, но сейчас должен рассказывать, пока еще что-то помню о своих дальних родственниках. По-видимому у дяди были еще дети, потому что, приезжала семья из Мончегорска, но, к сожалению, как это часто бывает, связи со временем рвутся, и у следующих поколений остаются лишь воспоминания, да рассказы.
В восьмидесятых годах в одной из газет, случайно натолкнулся на очень любопытную заметку — там шла речь о командире партизанского отряда на Смоленщине, П. Даченкове (на всякий случай, эту статью и, кстати фотографию, я вырезал и сохранил). Там какая то мутная история, связанная с предательством, и журналист это все развенчивает.
Вернемся к папе. Я думаю наш дедушка, который революционер, Азарий Фомич Конёнков, пенсионер Союзного значения, член партии большевиков с шестнадцатого года, соратник (по рассказам брата Миши), такой одиозной фигуры, в революции, как Землячка, все-таки вел моего родителя по жизни. Все-таки не верю, что даже по тем временам, деревенский парень, делающий в одном предложении несколько ошибок, (прости меня папа), прошел по жизни без великих потрясений, был руководителем отдела крупного предприятия, поднял троих сыновей, обошел стороной ГУЛАГ ( кстати, никогда не был членом партии), не спился, был образцом для подражания, и вообще был настоящим отцом, мужчиной. Низкий поклон тебе от всего нашего рода.
Когда мне было лет 15, точно не помню, умер этот самый дед. Вот тогда я узнал о его существовании. Отец, ничего не говоря, уехал на два дня в Москву и привез трость с инкрустациями, альбом с фотографиями, и одну большую фотографию, где седой человек, один в один похожий на моего отца, сидел в окружении Буденного, Ворошилова и многочисленной свиты. Помню был очень удивлен, что единственная русская фамилия во всем альбоме, толщиной в два пальца, была Конёнков. Но занесло меня не по теме, кстати я предупреждал. Вернемся к нашим баранам. Безусловно у отца была связь со своим родителем на протяжении всей жизни, и я думаю, что своим относительным благополучием, мы должны быть благодарны и этому легендарному человеку.
Николай Миронович был довольно интересный мужчина, поэтому в то послевоенное время, когда здоровые мужики были на вес золота, ему, думаю, не составило особого труда найти хорошую женщину, даже имея троих детей. Пора приступать к рассказу о наших мамах.
Анастасия Васильевна Гудкова. К своему великому стыду, о своей родной маме я не знаю практически ничего. Больше могу рассказать о её сестрах. В детстве часто гостил у двоих своих теток. Тетя Дуся жила в центре Москвы, на Арбате. Помню ее сына Алика (Алеша), погодок с моим средним братом Мишей. Как я уже говорил, у нас довольно большая возрастная разница, поэтому общались мы мало. Занимали они, кажется три комнаты в коммуналке, что по тем временам, было довольно роскошно. Может там еще кто-то жил, не помню. Миша до последнего времени сохраняет с ним связь. Умерла тетя Дуся, Алик поменял Арбат на хорошую квартиру, где-то на Павелецкой, и к большому сожалению, мы не общаемся. Что еще, жена Люба, дочь Наташа, довольно симпатичная девушка, лет на десять меня моложе, кажется учительница. Как-то, в конце восьмидесятых, приезжали к Мише в Тверь на день рождения.
Вторую тетку помню отлично. Тетя Лена, со своим мужем дядей Федей, жили рядом с Москвой. Прямо на Пятницком шоссе, напротив элитного санатория «ОТРАДНОЕ», стоял их барак, где они вдвоем занимали одну из комнаток (детей у них не было). Не знаю, было ли это подсобное хозяйство санатория, или, что-то подобие колхоза, но жизнь там, в конце пятидесятых, была вполне деревенская. Был пруд, два коровника, конюшня, силосная башня и бескрайние поля засеянные рожью, или пшеницей, (вот тут могу промахнутся). На силос засевали, так же, овес вперемежку с горохом. Вот это было счастье, когда поспевал горох, для деревенских огольцов. Забыл сказать: на все лето отправляли меня сюда, к родственникам, в эти богом поцелованные места. Какое счастье выйти на опушку леса, окунуться в море, этого душистого разнотравья, набрать полную пазуху сочного, сладкого как мед гороха, появится после всех походов, вечером на пороге комнаты, получить ласковый нагоняй от тети, выпить кружку молока с краюхой хлеба, и провалиться в безмятежный сон, на высокой кровати, рядом с окном, занавешенным ситцевыми занавесками, и под фотографиями в рамке, где стоят какие-то дядьки в шинелях, молодая тетя, с такой же молодой мамой, и где-то в уголке — я, в младенчестве.
Тетя Лена работала в санатории ОТРАДНОЕ, и раз в неделю мы с ней ходили туда в баню, естественно в женское отделение. Вокруг было много пара, много женского мяса и шуточек, типа: - « Ленка, ты чё мужика сюда привела!».
Дядя Федя был совершенно уникальный человек. Вот он чисто русский характер. Солдат, чудом, уцелевший в войне, наверное поэтому, абсолютно, безбашенный, веселый шоферюга-пьяница. Почувствовав во мне, что-то близкое, часто, несмотря на протесты тетки, брал меня с собой в рейсы, которые я просто обожал, а он это чувствовал. Автобаза, где дядя Федя работал, находилась на окраине Москвы, в Тушино. Каждое утро он заводил свой УРАЛ, с коляской и укатывал, иногда вместе со мной, на работу. Несмотря на свои 7 лет, прекрасно помню этот веселый шоферской коллектив. Поставив мотоцикл в какой-нибудь укромный закуток, мы пересаживались на грузовик, по моему ЗИЛ, «колун» трехмостовый, с крытым кузовом. Дядя получал путевой лист, усаживал меня на пружинное дермантиновое сиденье, заводил мотор, и начиналось самое интересное, то, ради чего вставал ни свет ни заря, трясся в коляске, укрытый кожаным пологом от утренней свежести. Начиналось самое главное — начиналась дорога. Остановки в пути, какие-то закусочные, щи, котлеты с макаронами, потом сон от монотонной езды в раскаленной от жары кабине, и вдруг визг тормозов, остановка, какая-то речка, поросшая ивняком, и голос дяди Феди: - «Ленька, просыпайся, айда купаться!». Потом вечером опять мотоцикл, я в коляске, проезжаем деревню Митино, (ныне огромный микрорайон) останавливаемся у сельпо, покупаем мне халвы или пастилы, себе бутылку водки, тут же ополовиниваем, чем-то заедаем и навеселе лихо подкатываем к бараку. Дядя Федя получает, положенную ему порцию «люлей» от тетки, а меня с причитаниями, покормив, укладывают спать.
Кстати, у дяди по всему Пятницкому шоссе до Крюково, было полно всевозможной родни, друзей и знакомых. Опять же, я всегда увязывался за ним, только бы прокатиться на мотоцикле, а он вроде как был не против. Наверное отсюда у меня любовь к деревенским застольям. Естественно не обходилось без казусов. До сих пор помню даже название деревни — Юрлово. Ночь, темень, дождь. Возвращаемся из этой деревни, я в коляске, укрытый рогожкой, дядя Федя пьяный в хлам, мотоцикл бросает от обочины к обочине, мне страшно. Не доезжая буквально километра до дома, мотоцикл съезжает в кювет, и я с плачем, тащу дядю Федю, за руку к бараку. Можно представить какая разыгралась сцена. Под горячую руку досталось и мне.
И все таки, это было мое ощущение Родины, которое пронес через всю жизнь. Этот бесшабашный фронтовик - дядька, по матерински ласковая, простая русская женщина — тетя Лена.
Но все рано или поздно заканчивается, подошла осень, пора было идти в школу, в первый класс. Приехал отец, мы сели в автобус на заднее сидение. Я сразу залез с ногами и уперся лбом в немытое стекло — опять дорога, опять приключения, опять я был счастлив, но увидев, стоящие под дождем две одинокие фигурки, у меня, семилетнего пацана впервые, по взрослому, что-то защемило под сердцем.
У другой мамы, Ивановой Екатерины Ивановны, урожденной п. Оленино Калининской (ныне Тверской) обл., тоже было две сестры и брат Петр, помню его с железными зубами, в брюках, заправленных в сапоги, и постоянной папиросой во рту. Наверное все фронтовики одинаковые: как-то, вместо воды он поднес мне водки, дал затянуться папиросой, это были такие шутки. Мама прошла фронт. В 1943 она начала свою военную жизнь с «Курской дуги», а закончила в Австрии, в Вене. Военная специальность ее была водитель «полуторки», короче шофер. Я все время не мог понять, почему она стеснялась этого. У нее были награды, но она раздала их племянникам, и никогда не вспоминала войну. Да, было времечко. Женщины пришедшие с фронта, считались (неофициально) людьми второго сорта. Дефицит мужчин в стране, конечно обделил вниманием этих несчастных женщин. Конечно, они вызывали в обществе уважение, но противоположный пол, искал себе пару из гражданских. Маме повезло.
Тетки были совсем другие. Что интересно, их тоже звали тетя Лена и тетя Дуся, что очень часто вносило неразбериху: если заводили разговор об одной из них, тут же начиналась путаница, а какая это Лена, а чья это Дуся. Это были очень хорошие добрые женщины. Что характерно, я так же смутно помню тетю Дусю, но очень близок был к другой тетке, Лене. Может быть, опять же потому что, Евдокия Ивановна ушла из жизни, довольно рано. Жила она в поселке ПРАВДА, это Ярославское направление, недалеко от Москвы, на реке Клязьма. Всегда меня преследует этот вид: небольшой дом на косогоре, с палисадником, сирень под окнами, и тропинка, спускающаяся прямо к реке. Все три сестры были очень певучие, может поэтому в памяти отложился и этот вид, и стол на веранде, покрытый клеенкой, заставленный бутылками и нехитрой закуской. Поздно вечером вся компания, мужчины и женщины шли вниз по тропинке к реке. Слева находилась железнодорожная насыпь, и где-то наверху с шумом проносились электрички. Справа же, река делала изгиб и пропадала в густых зарослях ивняка и черемухи. И как-то к месту звучала, модная тогда песня, «Подмосковные вечера».
У обоих этих теток были дети. У тети Дуси, красавица дочка, Света. Почему-то все ее звали Лялей. Она была замужем за летчиком-испытателем, имя Виталий. Помню только фотографию: молоденький офицер - старший лейтенант, с ямочкой на подбородке. Погиб при исполнении. Перед глазами картинка: Ляля с мужем и сыном Сережей, с такой же ямочкой на подбородке, как у отца, всегда таскавшийся за мной как хвостик, возвратились откуда-то с Черного моря, с курорта. Виталия не было, наверное отбыл в полк, и Ляля, не стесняясь меня, показывала теткам свой загар.
Тетя Лена с дядей Колей, (бывший фронтовик, имевший контузию, и всегда ходивший со слуховым аппаратом) имели двоих детей, - это Аркадий, немного старше моего брата Миши, и девочка Галя, года на три моложе. Жили они рядом с метро БАУМАНСКАЯ, на Большой почтовой. Хотя, к нашей семье родственного отношения они не имеют, все же детство у меня прошло в тесном контакте с ними, особенно с Галей.
Начну с того, что жили мы не богато и многое из одежды, я донашивал за ней. Был даже казус, когда я в школу пришел в довольно приличном плаще. Но подростки, народ въедливый, сразу подняли меня на смех. Оказалось, (я просто не обратил внимание) на груди, этого симпатичного плаща были две выточки. Больше всего я ждал из Москвы коньки. Родители, меня такими пустяками не баловали. Получалось так, что ее нога вырастала из обуви, а мне ее ботинки приходили как раз в пору, даже были немного великоваты, но с парой шерстяных носок конек держался на ноге жестко. Когда она была подростком, я был ребенком. Когда я стал подростком она стала очень красивой девушкой. Мне тогда этого было еще не понять. Я показывал ей город, Волгу, ходили вместе на городской пляж, и взрослые парни во дворе, просили меня с ней познакомить. Был бы я лет на десять старше, обязательно бы в нее влюбился, тем более, что мы не родные.
Когда я был в армии она вышла замуж. Потом пришло письмо от матери, что Галя с мужем Леней погибли в авиакатастрофе над Черным морем, летели в свадебное путешествие. Мистика. Вторая смерть в этой семье, и тоже связана с самолетом.
Не знаю как удалось родителям, но на Ваганьковском кладбище, на главной аллее, метров сто от входа, по левую сторону, стоит обелиск из черного мрамора: Галя и Леня Филимоновы. Вскоре, не пережив смерти дочери, умер дядя Коля. Тетя Лена жила долго, в 90-е годы навещал ее маленькую однокомнатную квартиру на Большой почтовой и даже раза три ночевал. К своему стыду, не смог приехать на ее похороны.
Но вернемся в Дубну. Каждую зиму, примерно раз в месяц в выходной день, рано утром, меня будил пронзительный женский голос: - «Ка-а-а-ть! К-а-а-а-ть!». Входную дверь в квартиру днем, в те времена запирали редко, и я помню как иногда, молча, без стука заходили цыганки, проходили на кухню и бесцеремонно усаживались за стол. Стоило огромных трудов выпроводить восвояси незванных гостей, но с призывным голосом - «К-а-а-а-ть!» приезжала из деревни Залесье Матрена — колхозница непонятного возраста с бельмом на глазу. Не знаю когда деревенская женщина познакомилась с моей матерью, но подолгу задерживалась за разговорами и чаем, которым ее угощали.
Приезжала она на лошади, в которую были впряжены зимние розвальни, и в долгих разговорах все сетовала, как тяжело выпросить у председателя лошадь. Мать отдавала накопленные, специально для нее, сухари и кое что из одежды. Выходил к ней в пижаме отец, с интересом расспрашивал о колхозной жизни, и она с каким-то, веками врожденным подобострастием перед начальством, рассказывала какая тяжелая жизнь в деревне, что председателю и конюху обязательно надо поставить по «поллитре», иначе лошаденку дадут худющую, а то и не дадут вовсе. Почему-то мне было неловко, и я ощущал себя барчуком.
В Залесье можно было попасть по дамбе до конца, мимо торфяных озер и от заброшенной сторожки повернуть налево, на лесную гать, которая сквозь болота выводила на деревню. Это были грибные места, и я с пацанами на велосипедах частенько навещал Залесье, оставляя стальных коней во дворе у Матрены.
Пора рассказывать о братьях. Жили мы в довольно приличной «сталинской» двушке, поэтому я с братьями проживал в отдельной комнате и ночью засыпал под их горячие споры, в основном на спортивную тему. Они вдвоем умещались на широкой железной кровати, с блестящими шашечками и шариками, которые я, по своей детской неразумности, любил откручивать и стрелять ими из рогатки, за что получал от матери суровый нагоняй. Меня укладывали на раскладушке, привязывая углы одеяла бельевой веревкой, потому что, как говорила мама — ночью во сне я «разбрыкивался».
Спорили братья вначале шепотом, потом забывшись переходили на голос, пока отец не стучал в стену, и они опять переходили на шепот. «Спартак», «Динамо», «Торпедо (Москва)», Эдуард Стрельцов, Лев Яшин, братья Старостины..., много фамилий я запомнил своей маленькой головкой. Интересы у братьев были разносторонние, поэтому там были фамилии не только футболистов и других спортсменов, но и поэтов, писателей, режиссеров. Вполне серьезно считаю, что это были мои первые университеты.
Старший Борис, очень умный парень. Учился на «отлично», но поскольку отец не мог тянуть троих, то после 7-го класса (тогда была семилетка) пошел парень на завод, и кстати не потерялся. Стал кандидатом в мастера спорта по шахматам, писал хорошие стихи, которые с удовольствием печатала наша заводская многотиражка — газета «Вперед». Он выступал в клубе с каким-то акробатическим номером, прекрасно играл в волейбол, короче был довольно интересным парнем на «Тридцатке». Я часто засыпал под его монотонный речетатив: он сочинял, он творил.
Передо мной опять картинка — кухня, большой деревянный стол, и детская рука двигает шахматные фигурки. Рядом сидит старший брат и терпеливо объясняет мне, как в четыре хода можно поставить «детский мат». Короче, в шахматы, я научился играть, раньше чем читать и писать. Уже будучи взрослым, любил на праздники, приходить на городскую площадь, где между, расставленных рядами, столов, ходил, с серьезным, как всегда видом, старший брат, давая сеанс одновременной игры.
К сожалению, творческие натуры очень быстро и неразборчиво влюбляются, а потом страдают. Поскольку все происходило у меня на глазах, то видимо стоит рассказать про первую большую любовь, тем более это было так давно.
Отец с матерью, иногда, уезжали в Москву к родне. Миша, средний брат жил в общежитии при институте, там же. Борька, тщательно убирал квартиру, мне стелил раскладушку на кухне, брызгал по углам одеколоном и приводил в гости девушку, довольно красивую, чем — то похожую на Эдиту Пьеху. Помню, что ее звали Марина, даже помню где она жила — в финском доме, на соседней улице.
Ситуация, довольно банальная. Через какое-то время, эта дура его бросила. Сказать, что это была трагедия, ничего не сказать. Я своим ребяческим оком наблюдал за всей этой хренью, и конечно очень переживал за брата.
Отец, как всегда был мудр. Он спокойно, ежедневно беседовал с Борисом. Из разговоров, я понял, что брат оказался ей не пара, ну как же простой рабочий. Уже тогда, на всю жизнь сделал вывод: с красотками лучше просто дружить, или иметь легкие романтические отношения, а жизнь связывать, с человеком, который принимает тебя таким какой есть, тем более с возрастом это все нивелируется и вчерашние дурнушки, при хорошей жизни (лад в семье), становятся очень привлекательными дамами. Кстати, через пару-тройку лет, когда Боря уже женился на прекрасной девушке Люсе, которую, вот уже почти всю жизнь, я просто боготворю, появилась на пороге нашего дома эта самая Марина. И я, с каким-то мстительным злорадством, наблюдал как эта, уже повзрослевшая женщина, рыдала на плече моего отца. Тот снисходительно поглаживал ее по плечу, ласково успокаивал. Но я то чувствовал, что думает он так же как и я.
Благодаря старшему брату, в нашем доме была прекрасная библиотека. Отец не читал, мама тоже, что не умаляет их какой-то природной, житейской интеллигентности. По крайней мере, отношение окружающих к нашим родителям было очень уважительное. Отец поощрял это увлечение книгами, и Боря тратил на них деньги, хотя житье было скудное, как у всех.
Много было детской литературы: Жюль Верн, Марк Твен, русские сказки, Каверин — «Два капитана», ну и конечно, вся русская классика. Почему-то Пушкина читал легко, а вот «Войну и мир» одолел только в зрелом возрасте, и до сих пор перечитываю.
Еще два эпизода, что бы хоть немного приоткрыть характер Бориса. Я уже говорил о его общественной деятельности. Он проявил себя и как неплохой менеджер. Руководство завода поручило ему и группе комсомольцев организовать спортивно-трудовой лагерь из дубненской молодежи, в помощь деревне. Все лето они косили траву на угодьях деревни Юдино, Талдомского р-на. Жили в палатках, по вечерам как могли веселились. Борис, по своим хозяйственным делам, часто наведывался в город, и как то подошел ко мне с предложением прокатиться на велосипедах до этой самой деревни. Поскольку велосипед был только у Бориса, то брат обещал достать еще один. Естественно, я был в восторге от такого предложения, и всю ночь не спал, предвкушая это увлекательное путешествие.
На велосипеде я катался, как мне казалось, шикарно. Во дворе был только один «велик» у Толяна, который представлял собой, что-то среднее между пионервожатым и уголовным авторитетом. Взрослый парень, пришедший из армии, боксер, «ходок по бабам», у которого дворовые подростки, очень много подчерпнули ценного в этом важном, для взрослеющего организма, вопросе. Кстати, он не был циником в этом деле, а скорее даже романтиком. Рыбак, охотник, имеющий два ружья, набор охотничьих ножей, которые метал так виртуозно, что американские вестерны, увиденные мной впоследствии, были просто детской забавой. Конечно, всему этому он обучал и нас. Толян, «пробил» в местном домоуправлении теннисный стол, который, мы на ночь убирали в подъезд. Купил гири, гантели, мы все вместе, вкопали турник на пустыре. Короче, организовал «качалку». Местные бандюганы, его опасались, и не трогали.
Так вот, опять я отвлекся. Борис, где-то достал второй велосипед, и раненько утром мы выехали из Дубны в сторону Талдома. Поначалу было легко и весело. Стояла прекрасная погода, середина лета. Но уже после д. Карманово, я начал уставать, а по приезде на место, просто рухнул на землю и потерял всяческий интерес ко всему происходящему. Какие-то девчонки меня кормили, поили молоком. Через некоторое время, молодой организм все таки взял свое, и после полудня пошел с парнями на речку Дубна купаться, а к вечеру Боря позвал меня, и я опять оседлал этот ненавистный велосипед, чтобы ехать домой. Может быть эта поездка и сподвигла меня в будущем, прийти в велосипедный спорт.
Потом, уже будучи взрослым, когда я жил в общежитии геолого-разведочного техникума, брат навещал меня, а когда я получил распределение в Москву, ездил вместе со мной к тете Дусе, на Арбат, что бы договориться с ней о проживании на первое время.
Еще раз хочу подчеркнуть, что в силу большой разницы в возрасте, мы были очень далеки друг от друга, и я думаю, что в этом весь Борис. Он просто делал, что должно. Ответственность, вот основная черта моего старшего брата. Рано потерявший родную мать, не принявший новую, он взял ее после смерти отца к себе, где она и скончалась мирно. Даже на всех фотографиях: у подростка, юноши, взрослого мужчины, всегда очень серьезное лицо.
Зато лицо другого моего брата, всегда сияло жизнерадостной улыбкой. Хороший спортсмен — лыжник, с безукоризненной фигурой атлета, всегда окруженный друзьями и шумными компаниями, конечно для меня он был эталоном для подражания. Помню заметку в областной газете "Ленинское знамя", что школьник из Дубны Даченков Михаил стал чемпионом области в кроссе на 3км. В подростковом возрасте связался с дворовой шпаной, и только авторитет отца помог избежать ранней посадки. Слава богу любовь к книгам, спорт и настоящая школьная дружба с одноклассниками, увели его с этой скользкой дорожки. Закончил он МАДИ, факультет «строительство мостов и тоннелей», около двух лет проработал в Московской области (кстати построил мост через р. Дубну, где-то недалеко от Вербилок), и познакомившись с красивой девушкой Людой, укатил вместе с ней на Дальний восток, откуда она была родом. Парнем он оказался толковым, и через короткое время сделал там стремительную карьеру: главный инженер управления, начальник управления, зам. Управляющего трестом. Отец очень им гордился. Но Миша так далеко забрался, что я единственный, кто сумел погостить у него в Комсомольске на Амуре. К середине 70-х брат затосковал и под угрозой исключения из партии (а это конец карьере), все таки добился перевода, правда с понижением в должности, в г. Тверь.
У старшего брата: сын Игорь. У среднего два сына: Коля и Стас. У меня три сына: Женя, Костя, Миша.
Ну вот, как-то так.