Мозаика

Каждый раз, приезжая в Грецию, мы находим «наш» единственный ресторан, и ужинаем только в нем. Такая традиция.
В Кефалонии - это «Трата», что в переводе с греческого означает «траулер, рыбацкая лодка». К качеству блюд, или к уровню обслуживания никакого отношения не имеет. Назвали, и назвали.
Официант, внешне похожий на Лаврентия Берию радушно встретил у входа.
- Петр Борисович! – представился он. - Говорим по-русски.
В дальнейшем он будет встречать нас еще радушнее, и даже приоткроет тайну своего имени. Оказывается, отца звали как-то очень заковыристо, сразу и не выговоришь, а ему, учившемуся в СССР, необходимо было понятное и доступное отчество. Вот и придумал – Борисович.
Он тут за старшего, кроме, конечно, не отрывающего от уха телефонную трубку сурового босса, который ненадолго оторвется от телефона лишь в последний день, при прощании с нами, и тут же прикажет Борисовичу сбегать в подвал, и принести подарок (за постоянство, и вообще хорошие люди) бутылку сухого домашнего вина, изготовленного из местного винограда.
В обязанности Борисовича входило исключительно встречать, и провожать нас к «закрепленному» столику, передав с рук на руки «Гангстеру». С квадратным, напряженным лицом, крепко сложенный, невысокого роста человек, всегда безукоризненно одетый в отглаженную рубашку и строгие брюки, - он появлялся тихо, уносил быстро, и улыбнулся всего один раз, когда мои похвалы ему, и таланту повара достигли наивысшей степени сравнения. Улыбка получилась кривая, но от всей души, словно плотину прорвало, и тут же, смущенный, исчез.
Греки умеют окружать свою жизнь темнотой таинственности, и жутковатыми легендами. Народный фольклор смешал в одну кучу, и сделал доступными, и близкими простому человеку в нелегком повседневном быту всех известных богов: и мифологических, и Христа заодно.
В каждом уголке, на любом острове, в угоду любопытным туристам существуют увлеченно рассказывающие экскурсоводы, уводящие группы сбитых с толку бездельников в глубины влажно-прохладных пещер со сталактитами и сталагмитами, или в туннель, к трагическому началу подводного озера, образовавшегося от пролитых слез какой-то несчастной греческой богини, и, наконец, в монастырь, где жил Святой Герасим - местная знаменитость позапрошлого века, и не только из-за дорогого вина, названного в его честь, но, прежде всего, потому, что он исцелял страдальцев от бешенства, и находил источники воды. Оба эти умения столь же редкостные о ту пору, сколь и значимые, - снискали ему почет и уважение. Сын богатых родителей, Герасим рано понял, что смысл не в деньгах, и посвятил себя служению Богу. В маленькой церкви выкопал темный и неудобный подвал, и проводил там долгие часы в уединении и молитвах. По местным обычаям, через год после погребения, тело извлекли из гроба, и обнюхав, обнаружили, что труп благоухает, а не воняет, как у других. Герасима сразу же причислили к лику святых, и теперь, ежегодно, в августе, громко звенит колокол монастырской церкви, созывая прихожан: «Пора! Уже время! Приходите и целуйте ноги Святого Герасима!»
Раку с его мощами выносят во двор, куда и стекаются многочисленные паломники, чтобы поцеловать ноги святого, а также желающие исцелиться от недугов, ради чего подползают, и падают ниц на пыльную тропу. Но здоровым падать и подползать не рекомендуется, может получиться обратный эффект. Это только для тех, у кого проблемы с психикой.
Все это на одном дыхании рассказывала в микрофон на чистом шведском языке белокурая хрупкая сотрудница турфирмы-организатора поездки. Где она такого начиталась, не представляю. Но на прощание, пожимая руку, я очень ее хвалила.
Следующую историю про оливковое дерево, которое выросло на могиле всю жизнь крепко любивших друг друга, и умерших в один день старика и старухи, приютивших притворившегося бедным странником, тайно путешествующего по земле Бога, - я слушать не стала, углубившись в размышления о прочитанной накануне статье об уникальной русской поэтессе - Елизавете Юрьевне Кузьминой-Караваевой, близко знавшей, и всю жизнь искренне любившей Блока - Монахини Марии, тоже, между прочим, причисленной к лику святых, но совсем по другому поводу. Перенесшая многие страдания, смерть собственных детей, утраты и горе, она посвятила свою жизнь служению людям, изучала богословие, проповедовала в русских эмигрантских общинах Франции, помогала французскому сопротивлению, спасала еврейских детей во время войны, и оккупации, и взошла на смерть добровольно, вместе с приговоренной женщиной, в газовую камеру немецкого концлагеря, всего за неделю до освобождения.
Оставившая после себя свет - великая, трагическая судьба, объединившая истории России и Франции.
И этот свет присутствует повсеместно.
Залитая щедрым солнцем веранда ресторана предназначена для завтраков и обедов постояльцев небольшого отеля.
Невдалеке лениво плещется прозрачное и прохладное море. Вежливые официанты в длинных тяжелых фартуках, местные греки, и выходцы из соседней Албании, стоят у буфетной стойки, готовые сразу же помочь гостям, говорящим на странных, абсолютно непонятных им языках. Между столиков деловито прохаживаются плешивые бездомные кошки, коих усердно стараются не замечать, до тех пор, пока, к неудовольствию избранных, какая-нибудь худая пятнистая попрошайка принимается тереться облезлым боком о голые ноги жертвы.
Накрытый на двоих небольшой столик украшен поверх белой скатерти лепестками красных роз, в узких высоких бокалах играет пузырьками шампанское, желтая роза аккуратно уложена у тарелочки, - для любимой жены… Пьер старался сделать четверть-вековой юбилей свадьбы запоминающимся и красивым.
И этим утром совсем не кошки, а необычно светлая любовь расцветила тайным, и прекрасным сиянием все пространство, так что нельзя было пройти мимо, чтобы не спросить, и, узнав, поздравить и восхититься. Они молоды, они очаровательны, они любят друг друга.
Красный автомобиль ежедневно увозит их в путешествие, оставляя нам для коротких встреч и общения лишь несколько минут, до самого последнего дня, когда, возвращаясь домой, мы вынужденно долго ожидаем посадку на самолет в небольшом и тесном аэропорту, начиненном таким количеством отъезжающих, что в зал ожидания, увы, не пускают, опасаясь, что всех не вместит.
С трудом нашли свободную скамейку снаружи. И вот, в вечерней прохладе, повисает неторопливый ритм беседы, перемежающийся шутками и вопросами.
Грязно-серая высокая собака доверчиво подбегает, подставляя длинную косматую спину, то глуповатую добрую морду. Люди треплют ее за ухом, собака тычется носом в специально оставленную для нее посудину с водой, а потом деловито, и неспешна переходит дорогу, тогда как шумные, скорые автобусы выруливают, и проносятся, не обращая внимания на псину.
Гунилла каждый раз хватается за сердце, едва дворняга успевает выпрыгнуть из-под колес.
Тот, кто пережил многое, видит мир через собственную боль.
Мы рассматриваем фотографии в мобильнике.
- Вот этот пруд смастерил сам Пьер, и дом он сам построил, и золотых рыбок в пруд пустил, и белые гипсовые скульптуры вдоль дорожки поставил, -  все он, любимый муж. Шутит, смеется, а ведь совсем недавно перенес тяжелую операцию на щитовидной железе, рак, хорошо, что вовремя обнаружили, вырезали, теперь все хорошо. А как нашли? Он маляр, и многие его коллеги по работе перенесли то же, из-за некачественных красок, так что проверяли всех, и нашли.
В госпитале Гунилла не отходила от Пьера ни на минуту. Но, вместо слез, старалась создавать в палате для него, и для остальных больных атмосферу радости и надежды, - так и победили вместе.
Среди фотографий мелькают счастливые детские лица.
-  Это внуки, а сын работал в Испании, вынужденно вернулся, у него развилась инфекция костей, пришлось даже ампутировать руку. Теперь он руководит маленькой фирмой…
Наверно люди, знающие цену жизни, ценят и понимают каждый миг иначе, более трепетно относятся к близким, к каждому отпущенному им светлому дню. Пьер и Гунилла держатся за руки, светятся счастьем, радуются, очаровывая мир умением любить.
Когда-то, в Минске, у меня был прекрасный друг, умный, интересный человек, высокообразованный профессионал в области психиатрии и психологии – Андрей. Талант жизнелюбия заполнял каждую минуту общения с ним. То развлекал он гостей ловкими фокусами, то рассказывал смешные и поучительные истории, привнося в будни радость праздника. Отзывчивый, добрый - он помогал всегда, и всем.
Свою великую любовь Андрей встретил будучи уже неизлечимо больным. Появившаяся в его жизни Наташа, так же, как и он, имела опыт неудачного брака, и трудные годы страданий.
Такое дается лишь избранным, и крайне редко. Но принадлежит, как ни странно, всем, ибо свет, рожденный от их союза, их яркой любви щедро освещает жизни многих.
Они научили, что любовь, не знает границ, возраста, состояния здоровья, - только бесконечное горение души, обращенной к своему единственному человеку, только бесконечное единение в мыслях, до последнего дня.
И никто вокруг, даже мы, близкие друзья, не знали, не догадывались, как день за днем теряет Андрей зрение, как отнимает его у жизни болезнь, методично, беспощадно. Он уже подвергался мучительным диализам, но на испуганные вопросы друзей уверенно и легко утешал: все хорошо, так, подлечили немного, теперь лучше. Ни звука, ни единой жалобы, ни намека на болезнь.
С трудом приходилось выживать, собирая последние силы слабеющего организма. Он почти перестал выходить из дома. Наташа обустроила квартиру всевозможными поручнями, помогающими устройствами, говорящими часами.
Но, когда приходили студенты, он встречал их торжественно одетый в костюме, при галстуке, и объяснял темы занятий, и рисовал им схемы, и графики. И студенты не догадывались о болезни любимого преподавателя, более того, о его слепоте.
Любовь отвоевывала у смерти каждую минуту счастливой жизни. Оба выдающиеся врачи – Андрей и Наташа хорошо знали цену происходящего, и договорились обо всем, понимая близость неизбежного.
Наташа как-то забежала ко мне в офис, нужда сказывалась на их жизни, как могли, выручали друг друга. И, после того, как она ушла, все присутствующие еще долго не могли избавиться от чувства сопричастности услышанному. Накануне они устроили праздник, накрыли стол разными вкусностями, зажгли две свечи – зеленую для денег, и красную для любви, и проговорили весь вечер, до полуночи, так хорошо им было вдвоем.
Что скрывать, мы даже позавидовали немного, всем хотелось такой любви, такого взаимопонимания. А буквально через несколько дней Наташа позвонила мне, и сообщила, что Андрей умер. Она произнесла это тихим, ровным голосом, сказав, что Андрей ушел.
Я рыдала, я была потрясена. Но она не отпускала себя.
С каким достоинством, с какой внутренней силой смогли они пережить это вместе!
Не раз бежала Наташа с работы домой, сквозь высокую колючую траву некошеного поля, или с окраины города, где и такси не поймать, скорее, скорее, лишь бы успеть, потому, что Андрей не отвечал на звонок, и успевала, и спасала, и держала в руках, на руках любимого человека, но в этот раз все было иначе. Он задыхался, и просил: «Подними меня» … И она, надрывая руки, поднимала отяжелевшее любимое тело мужа, и эта высота, наконец, поглотила его.
Никто не видел ее слез, ни её истерик, не знал, что твориться у нее в душе. На поминках в доме играла любимая музыка Андрея, и он, улыбающийся, счастливый, смотрел с портрета на гостей. Прощание с ним в специальном зале морга оказалось неожиданно легким. Если можно так назвать состояние, когда, понимая степень утраты, не разрывается что-то внутри, и только благодарность за то, что знал этого удивительного человека, и светлое чувство любви заполняли душу.
Наташа погрузилась в свое горе на три долгих года, пока смогла заново осознавать себя вне Андрея. Но окончательно никогда так и не оправилась, не потеряла внутреннюю связь с ним. Однажды, через несколько дней после похорон, вдруг зазвонил ее мобильный телефон, и, увидев исходный звонок, сердце запрыгало, удушье сцепило горло... Андрей! Дрожащей рукой нажала на кнопку «сброс», испугалась, а потом все корила себя: как же так. Истинная любовь творит чудеса. И придает смысл каждой минуте, отпущенной на двоих жизни. Их история продолжается в историях других, похожих, таких же как они, вот и Гунилла с Пьером…
И приходит понимание, что любовь окрыляет. Мы все голуби, мы превращаемся в голубей, когда надо улететь из этого мира. Но, чтобы улететь, надо разбить стеклянный купол. Птица разбить не может, так что прежде нужно стать человеком. 
На мне белое платье в талию, с широким длинным низом, поверх одета какая-то накидка. Я снимаю накидку, и вижу, что мужчина напротив тоже начинает раздеваться. Мне смешно. Он из театра. За его спиной театр.
В этом странном месте Хозяйка любит женщин в белых платьях, вот я в белом платье. Но почему матери приводят сюда, и выставляют на показ, и оставляют тут своих маленьких, и тоненьких девочек, одетых в какие-то спортивные одежды.
Современная Европа знает отныне и свадьбы отроковиц с престарелыми единоверцами их родителей. Многочисленные братья, сам отец семейства, разодетые в наряды, ведут, везут, отдают своих девочек, по велению традиции, следуя собственным правилам бытия. Новые времена словно зачерпнули тухлой водицы из старого колодца. Не пей, детка, беги!
Огромная очередь к стойке регистрации в аэропорту, женщины в длинных бесформенных платьях и платках, мужчины, дети, неподъёмные огромные чемоданы, сложенные на тележках высокими устрашающими горками. Они летят в те страны, откуда еще недавно бежали. Получив статус беженцев, пособия и паспорта, теперь едут удивлять родню, - в отпуск… И мы летим в отпуск.
Всего одна лестница наверх в стеклянном аэропорту Брюсселя, и можно попасть в мусульманскую молельню. К пяти часам вечера облаченные женщины, и строгого вида мужчины собираются у двери, где нарисован человек на коленях. Но это всего лишь выход к лифту, поднимающему наверх. Они растеряно кружат у входа, переспрашивают, пока кто-то объясняет, как воспользоваться лифтом.
Рядом комфортабельный зал для пассажиров бизнес-класса, чиновников Европарламента, живущих попеременно в Брюсселе и Страсбурге за деньги европейских налогоплательщиков. Вход только по пропускам. Их размеренная, вальяжная, комфортная жизнь отделена от остальных, они не соприкасаются ни одним движением с тем, что происходит совсем близко. Они в вакууме придуманного ими же самими благополучия современной Европы.
Темнокожая улыбчивая кассирша в кафе «Starbucks» выбивает чек, и подписывает черным жирным фломастером бумажные стаканчики, переспрашивая незнакомое имя. Чуть в стороне очередь получения заказов. Высокий молодой темнокожий Claude, как сказано на табличке у него на фирменной одежде, разливает из аппарата шипящий капучино, и монотонно выкрикивает имена. Угрюмые люди забирают свой стакан, и отходят.
Уставшим голосом выкрикнул мое имя. Шутя, вторю ему: «Merci Claude!» Улыбка осветила хмурое лицо: «Merci Vera! Et bon voyage!»
В самолете пассажирам первого класса предлагают горячую еду, и прохладительные напитки, а мы глотаем слюну в следующем от них ряду.
- Все люди имеют одинаковую ценность, - замечает Пэр. (Такой привычный в Швеции лозунг).
Группа итальянцев, парни и девушки с рюкзаками и палатками, возвращаются с музыкального фестиваля. Переговариваются, смеются. Девушки с закрученными на затылках немытыми волосами смотрят по мобильникам вопящие видео. У коренастого главаря черные вьющиеся волосы перевязаны цыганским пестрым платком, на мизинце уродливо длинный, заточенный острым углом ноготь. Это тоже свой, отдельный от остальных мир, в котором им уютно вместе.
Самолет маленький, с пропеллерами, какой-то почти домашний. Высокая, плоскотелая стюардесса Саша с мрачным видом демонстрирует спасательные упражнения, и, каждый раз, проходя мимо сидящего у прохода Пэра, бьет его в плечо костлявым бедром. В третий раз это становится смешно. Наконец она садиться в кресло перед нами, и неотрывно наблюдает пейзажи под крылом низко летящего над Францией самолета.
В Базеле беготня из одной французской, на другую швейцарскую сторону, потому что самолет опоздал, и водитель такси Фрэнцис не встретил нас вовремя. Но вот мы едем в его кондиционированном серебристом мерседесе, и он, разглядывая меня в зеркальце заднего вида, узнав, что я русская, voil;,  с энтузиазмом, на ломанном английском рассказывает, свою жизнь, как стал худеть (r;gime), и бьет себя по животу, чтобы найти жену, и вот уже месяц ест только овощи. Он живет с сыном студентом, безработным, приходится работать за двоих. Жена ушла. Теперь мечтает найти жену русскую. По интернету нашел украинку, она попросила прислать денег на билет, и он послал, так больше ее и не увидел ни разу.
- Это опыт, - утешает себя Фрэнцис.
Французы заботятся о внешнем виде. В тридцатиградусную жару француженки в неизменных маленьких черных платьицах в обтяжку, и на каблучках. В любом возрасте. Платьице, легкая походка, свой стиль.
На площади около мясного рынка уличные музыканты целый день играют одну и ту же мелодию «Just anоther day for you and for me”. Так что часам к пяти, умотавшись в поисках ресторанчика подешевле, кружа в том же районе, мы уже ненавидим ее. Наконец они сворачивают свой концерт, и везут на желтых суровых веревках пианино по проезжей части дороги, довольно далеко, безропотно.
- De rien!- тараторит хозяйка магазинчика. Черное платье натянуто на крупные габариты явно не французской фигуры.
В тот самый момент, когда она отрицательно качает головой на мой вопрос не русская ли она, я четко понимаю, что она, по крайней мере, русскоговорящая, украинка может быть. Но не хочет признаваться. Больше к ней не пойдем. Ненавижу кокетство!
На противоположной стороне от остановки двое юношей страстно целуются взасос, рядом приземлилась стайка гоготливых девиц -подростков. Усевшись прямо на тротуар, достали сигареты, закурили.
В автобус успела вбежать худенькая красотка в маленьком платье с татуировкой на высокой шее. Пока она бесконечно долго рылась в громадной сумке, стоя между нами и вежливым водителем в соломенной шляпе, я чуть не умерла от удушливого запаха ее пота, попутно вспоминая легенду про Наполеона, которого, якобы, привлекал запах немытого тела Жозефины, и он всегда просил ее не мыться перед тем, как приходил. Правда? Не правда? Французы! Разве их поймешь…
Небольшой городок, куда мы приехали, знаменит винодельнями. Из открытого окна покосившегося дома с балками и цветочными горшками слышно, как бьют старинные часы, озвучивая сонный покой прошлого.
Мы пробуем шампанское. В частных магазинчиках так принято, чтобы выбрать по вкусу то, что в конце концов купим, и привезем домой «Cr;mant d'Alsace». Сдвигаем бокалы: «Vive la France!»
Продавщица - милая девочка с кривыми зубами задорно смеется.
Я верю в неслучайность встреч. Они даются нам зачем-то, подводят к новому, и нужному рубежу. Нужно только быть готовым, «держать глаза открытыми».
Зеленый экскурсионный трамвайчик кружит по узким улочкам. Мимо, около крытого рынка, проходит Спиваков.
Усилиями этого талантливого дирижёра и энтузиаста уже двадцать девятый раз проходит здесь ежегодный фестиваль классической музыки. И тысячи русских музыкантов, солистов, исполнителей побывали в Кольмаре на радость многоликим меломанам. Сегодня и мы счастливые обладатели билетов на вечерний концерт.
- Надо развернуть плакат «Позор пособнику сатрапа», - читаю шуточный комментарий на Facebook. И, в подтверждение, дана ссылка на видео, где человек прорывается к сцене во время концерта, и обвиняет Спивакова в его политических пристрастиях, о чем протестующий написал в открытом письме! Современно, модно, бесцеремонно.
Вместо умения слушать, вслушиваться, чувствовать, - вышел вперед, крякнул для солидности, прокричал в лицо, высказал. Или, еще понятнее: сняли лифчики, и показал голую грудь. Это свобода выражения мнения.
Нет. Не буду разворачивать плакат. Я даже не знаю, что сделаю, если кто-то, вдруг, развернет.
Зато я обещаю случайно встреченным накануне русским музыкантам, что вечером приду, и буду хлопать. И это чистая правда.
- Вот спасибо! – радуются они. - Если бы вы знали, как приятно ощущать, что в зале есть кто-то свой!  
Концерт в большой церкви, свободных мест нет. От духоты спасаемся открытыми настежь дверями. На солистках хора плотные кримпленовые платья, им трудно петь.
Мы сидим сбоку за колонной, почти ничего не видно, только край сцены, к которому, после каждого выступления, грациозно подходит Спиваков, и ему подают стакан воды, и белое полотенце, которым он отирает лицо, и голову. Жарко.
Но вот возвращается к пульту, взмах красивых рук...
Какие струны души затрагивает то внезапное, переполняющее чувство, от которого не отделаться уже нипочем, и только эта мелодия, только голос, только кусочек жаркого вечера на фотографии там, где осталась распахнутая миру улыбка.
Я закрываю глаза, и слышу, как методично и тихонько шлепается о бока пришвартованных лодок вода, когда мы сидим на скамейке в бухте, подставив лицо жаркому солнцу, и аромат неровно отломанной поджаренной корочки горячего хлеба, посыпанной семечками, еще вкуснее, когда смешивается с запахом моря. И музыка уводит все выше. И я почти плачу, сама не знаю почему, охваченная чувством гордости за принадлежность этой великой культуре.
В перерыве люди выходят в жаркий покой вечера, окружая двери собора. Неподалеку улыбчивый, симпатичный священник с живыми, лучистыми глазами.
- Вы местный священник.
- Нет.
- Из соседнего города?
- Нет.
- А кто?
- Я автор музыки.
- Митрополит Иларион? Вот замечательно! Можно с вами сфотографироваться?
- Пожалуйста.
И я зову Пэра, и он делает снимок.
- А мы из Швеции.
- Из Швеции?
- Да. Случайно нашли концерт, и с радостью купили билеты. Спасибо Вам за музыку!
Если бы я знала, если бы хоть могла догадаться, с кем рядом стою теперь на снимке, улыбаясь в таинственную бесконечность.
Но слава, слава Интернету, Google и Youtube!
Дома, посмотрев видеоролики, и почитав интервью, испытала глубокое потрясение. От этого знания захотелось бежать, укрыться… Пошла на кухню готовить обед, учила считать плюшевого попугая Филю… Словом отвлекала себя, как могла. Но в мыслях постоянно проворачивался какой-то непонятный сценарий, словно все это не случайно, и встреча эта, и то, что за ней стоит. И складывались в строчки послания незнакомому, и такому интересному человеку, священнику, музыканту. И я уже вела мысленный диалог с ним, соглашаясь, или нет, но вовлекаясь в обсуждение, продвигалась все дальше в желании постигать и саму тему, и собеседника. Так бывает.
Попугай считал до девяти, хотя я проговаривала десять, обед не интересовал уже… Воздух наполнился звенящей поволокой творчества. Глубокий вздох, возвращение в реальность. Так просто, так внезапно, так рядом: автор музыки. А ведь и правда, нынешнее звучание моей души - это она и есть.
Каждое утро мы начинали с приветствия в Reception: «ду-ду-ду». Это «два, два, два» (222) - номер нашей комнаты, который сообщаем на завтраке.
- Давай, вместо «Bonjour!» прокричим: «Vive la R;publique!»
Удивленные лица присутствующих... Нет, не будем. Нас неправильно поймут.
Официант объясняет меню, тычет пальцем в название, и мычит «му-му», или блеет
«б-е-е-ее». Сразу понятно, что речь идет о говядине, или баранине.
В этот раз напрасно взяли с собой старенький складной штопор. Холодильника в номере не оказалось. Зато в последний день напились ледяного Рислинга в арке городской Ратуши, где поставили переносной ларёк местные виноделы, черпая из карманов у прохожих по паре евро. Рядом за столиками расположились украинцы, получившие возможность приезжать в Европу без визы. Не владея языком, легко и громко объяснили продавцу, махая руками, что и сколько им налить. Они уже часть этой жизни. И могут пить эльзасское вино вместе со всеми.
Темнокожий продавец часов в желтом жилете, слишком долго стоит около тощей, бесконечно курящей француженки, и, наконец, вынуждает ее купить сувенир за евро. В баре ему бесплатно наливают вино, минеральную воду.
Неулыбчивый цыган растягивает аккордеон, играет у столиков вариации шлягеров прошлого века, тоже выколачивает деньги, в основном у парочек, не желающих показаться скупыми.
Разгулявшийся с самого утра провинциал в сопровождении грустной спутницы, которой приходится оплачивать из своего кошелька вино и шампанское, после очередного фужера кричит: «Повторить!» А тут еще цыган с гармошкой, «My way»… Она прячет кошелек подальше, в глубину сумочки.
- Что не так? - спрашивает Фрэнсис, целуя мне руку, когда мы садимся в его такси, чтобы уезжать обратно.
- Что было не хорошо?
- Все хорошо, - удивляюсь я, - а почему ты спрашиваешь?
Оркестр в Базеле на привокзальной площади с энтузиазмом и бодро играет радостную мелодию. Стучат в такт барабаны. По Рейну плывут голые и веселые швейцарцы, налегая на надувные сумки с одеждой.
Спасение от жары разве что в прохладных струйках воды из старинных, обильно представленных тут фонтанов, вокруг которых сидят люди, опустив грязные, уставшие ноги в ту же воду, где плещутся их задорные дети, и плавают то тут, то там взбаламученные из дальних уголков коричневые прошлогодние листья.
Стайки китайских туристов в панамках, и с антеннами для selfie, выцветший и истрепанный флажок их экскурсовода…
Между красными колоннами блестит на солнце паутинка.
Сквозь тонкое блестящее кружево смотрю на раскаленное солнце.
Вначале возникает темное пятно, но постепенно оно расцвечивается радужными наплывающими красками: волшебно, загадочно.
Это то, что на самом деле я вижу, а совсем не то, что мне показывают. Отображаемые сознанием, некие значительные для меня на данный момент события, или моменты, - выкладываемая разумом совершенно личная, красочная мозаика.
И ценность в ее уникальности, поскольку никто другой, кроме меня, не может так же видеть, и отражать мир.