Я думал, лихорадка сведет меня в могилу. Хотя, что значит – думал… Нет, мысли путались, словно в калейдоскопе сменяя одна другую, и я, то чуть ли не на яву переносился в мир детства: на утоптанный, со смятой травой, берег реки, с ее неповторимым запахом и косяками мальков, под яркое летнее солнце; а то вдруг, в мгновение ока, оказывался вновь в жарко натопленном срубе и низкий, сложенный из толстых, почерневших от времени бревен потолок с подвешенными к его основанию вязанками чеснока и каких-то трав внезапно приближался, даже падал, касаясь почти что моего лица, и тут же взмывал под самое черное небо с рассыпанными по нему мириадами звезд.
И жар сменялся самой настоящей стужей, пробиравшей до костей и от которой не спасал укрывавший меня овчинный, пахнущий шерстью, тулуп. Я чувствовал как пропадает пульс и останавливается сердце, как холодная испарина покрывает лоб, и впадал в забытье. Сознание мое возвращалось от грохота, отдававшего, будто маленькими молоточками, в висках, и я не сразу понимал – это сердце стучит так, что вот-вот пробьет мне грудь. Я начинал задыхаться, а потом все это внезапно прекращалось. И я лежал, не понимая: жив я или мертв.
Иногда мне хватало сил повернуть голову к очагу, и тогда, в танцующих бликах ярко пылающего костра, в его, уносящихся под самый потолок, искрах, я видел причудливые образы – то мертвецов с посиневшими лицам, в каких-то ржавых доспехах, и протягивающих ко мне свои руки со скрюченными желтыми пальцами. То передо мной представал черной стеной дремучий, с нависшим над ним темно-синим небосводом, лес, из самых недр которого на меня смотрели нечеловеческие глаза какого-то существа. Страшного. Неведомый доселе ужас окутывал меня с ног до головы, и я начинал кричать – как мне казалось: совершенно беззвучно, безуспешно пытаясь сбросить с себя тяжелый тулуп, но при этом, словно загипнотизированный, смотрел в сторону леса и, как не пытался, все не мог разглядеть того, кто скрывался за стеной черных деревьев …
Сколько так длилось – не помню. Но однажды я очнулся ночью, совершенно без сил, с прилипшей к груди льняной рубахой и пониманием – лихорадка прошла и я выжил. Я повернул голову к очагу, но почему-то взгляд мой упал не на привычные уже искры, гаснущие где-то под потолком и рождающие фантасмагорические видения нечеловеческого и, где-то совсем рядом, пребывавшего от меня мира. Нет, я увидел, в углу, прямо за костром, старую деревянную икону, без всякого оклада; перед ней едва мерцал красный огонек подвешенной к потолку лампадки, освещавшей потемневший от времени лик.
– Это святой Николай, он тебя спас, – раздался негромкий голос и, после небольшой паузы, дополнивший, – а когда-то и меня.
Я не видел говорившего, а когда он нашел меня, заблудившегося и уже замерзавшего в буреломе студеного и заснеженного леса, я не запомнил его лица. Угасавшее той ночью сознание запечатлело только скрип полозьев и аромат прелой соломы в санях, да запах овчины накинутого на меня тулупа. И все. Больше ничего. Хотя нет, раздававшийся где-то вдалеке волчий вой – он тоже врезался в память. И еще вот луна над самыми санями, будто преследовавшая нас. Холодная. Бледная. Огромная.
– Замотал тебя леший, если б не святой, то сгинул бы, – продолжил мой спаситель, – я ж в тех нехоженых местах случайно оказался. Мороз в ту ночь лютовал – такого в наших краях давно не бывало. Меня вот святой Николай в такую же вот студеную ночь и самого от верной погибели уберег.
– Расскажи, – ни с того ни с сего попросил я, даже не удосужась узнать имя человека, вырвавшего меня из цепких и ледяных лап уже касавшейся меня смерти.
– Расскажу, – послышалось в ответ, – только похлебку для тебя помешаю, сил ты много потерял. Я уж, грешным делом, не раз думал, что не жилец ты, собирался даже домовину для тебя ладить.
– Сам так думал, мне все мертвецы какие-то виделись, и еще черт знает что.
– Виделись тебе взаправду, – произнес хозяин сруба с усмешкой, – и нечистого лишний раз не поминай.
– Как взаправду? – я аж на локтях приподнялся, но тут же рухнул на лежанку.
– Так, – ответил старик.
Вот уж не знаю отчего, но я был уверен, что спаситель мой старик и есть. И голос его был старческий, хотя и твердый. Он немного помолчал; слышно было, сквозь умиротворяющий треск горящих в очаге поленьев, как он помешивает похлебку в подвешенном над костром котелке:
– Ничего тебе не привиделось, несколько раз за душой твоей приходили, да святой Николай отстоял тебя. Верно, не пришел еще твой час. На вот, поешь.
Старик, скрипя валенками и негромко кашляя, подошел ко мне и я, наконец, смог увидеть его лицо….
Продолжение следует.
12.07 – 20.07.2017
Москва, Чкаловский, из Чкаловского в Москву и обратно.