Период полураспада, или Дачная баллада

 



    ДАЧНАЯ  БАЛЛАДА
     (повесть)


        1.

              «Прикоснись к ромашке –  и  тебе  мигнет  далекая звезда»
                Р. Брэдбери


      Как сообщил репродуктор, прибитый к новенькому желтому столбу, во  второй половине июня ожидается жаркая,  преимущественно без осадков погода. После  сводки гидрометцентра луженый говорильник  спел жизнерадостную песенку о любви  к букашкам, ромашкам и ко всем окружающим одушевленным и неодушевленным предметам.

     Садово-огородническое товарищество «Ромашка», организованное осенью  прошлого года, вступало в первый дачный сезон. Еще  не все домики были   достроены, на  некоторых   участках  между вскопанных  грядок валялся  строительный мусор. Но  уже  за  штакетными заборчиками распускались первые цветы,  краснели  из-под листьев ягодки клубники – и приезжающие на выходные дни  хозяева участков, ранним утром выйдя в одних трусах на крыльцо, потягивались с зевающим рыком пещерного предка, блаженно щурились от упоения чистым воздухом, видом  волжского берега  с туманящимися вдали лесистыми горами.

     Кооператив «Ромашка» располагался в очень  удачном дачном месте: с не тронутым почти рукой человека природным ландшафтом, в непосредственной близости реки и всего в часе езды от города.
– Божественная благодать! – как оперный певец, развернув плечи и вдохнув во всю грудь, сказал Павел Семенович Муромский. Он спустился с крыльца и с маленькими грабельками в руках принялся обходить недавно посаженые деревца.
– ... Паша, я накрою завтрак на балконе! – донесся из окошка голос супруги.
– Отлично! – сочным басом отозвался Павел Семенович. – Завтрак на балконе, отлично! – Он подошел к окну и сказал жене, показывая широким жестом на горизонт:
 – Как всегда, я был прав. Ты посмотри, какая благодать… а ты еще  не соглашалась на это место. Разве сравнишь ту дачу – с этой?

     Неизвестно, какой была  «та  дача"  у семьи  Муромских, но, не беря во внимание природные красоты, новая выглядела самой  шикарной в поселке, хотя и на данный момент еще не полностью воплощенной из замысла Павла Семеновича: двухэтажный домик из красного кирпича, с полукруглым фасадом, высокой конической крышей и резным деревянным балкончиком.
– Участок бы побольше, – чтобы  не соглашаться напрямую, добавила жена Муромского – Надежда Львовна. – А так-то, спору нет, местечко прелестное… Когда станет потеплее, буду купаться до гусиной кожи.
      Завтракали на балконе.
– Зверский аппетит, – дожевывая яичницу, сказал Павел Семенович. – Я один умял почти целую сковородку.
– Ну и на здоровье, – ответила Надежда Львовна, всматриваясь в даль острыми глазами. – Михал Михалыч едет.
–  Где?  –  Муромский приложил  козырьком  ладонь, пристально вгляделся в  вытекающую из-за леса  желтую полоску проселочной дороги. – Точно, он. На своей  служебной… Ну и глаза у тебя, мать. А впереди еще кто-то на зелененькой…
– Это, наверное, со второй линии молодой человек. Помнишь, ты еще на его жену внимание обратил? А? – с игривой строгостью спросила Надежда Львовна.
     Зелененький «москвичонок», на  повороте между заборами сбавив скорость, въехал в  глубокую лужу, разлившуюся от  течи  водопроводной колонки и, подергавшись, заглох. Следовавшая за ним  белая «Волга» с двухнулевыми номерами остановилась выжидающе перед лужей.
    Из-за руля «Москвича» вылез мужчина лет  тридцати, похожий на разночинца прошлого века своей пегой  бородкой и длинными, зачесанными назад волосами. Он открыл капот, осмотрел двигатель и  с  виноватым  выражением  под наставительную  ругань  шофера «Волги» взялся толкать руками свой "москвичонок". Понаблюдав несколько минут на его безрезультатные попытки из «Волги», засучив брюки и босиком, вышли шофер и его пассажир, высокий пожилой мужчина.
– Михаилу Михайловичу привет! – Помахал со своего балкона Муромский.
Пожилой мужчина обернулся и с улыбкой ответил таким же жестом.

     Заглохшую машину выпихнули из  лужи.  «Волга», проскочив с брызгами через  коварное место, подъехала к бревенчатой даче в стиле деревенской избушки.
     Парень с бородкой подергал за штанины свои  намокшие джинсы, досадно вздохнул  и  с  видом   Архимеда уставился  в  автомобильное нутро. На  заднем сиденье «Москвича», придерживая руками груду сумок и пакетов, скучала девушка с разлохмаченной короткой прической, то и дело сдувая прилипающие к потному лбу волосы. Она потерпела  минут пять, разглядывая через  лобовое  стекло своего  спутника. В конце концов решительно выбралась из  кабины. Неудерживаемая никем груда багажа развалилась, послышалось звяканье посуды.
– Ну! – раздраженно обернулся мужчина.
– Мне, что  ж, прикажешь до вечера сидеть в этой  накалившейся коробке, – хныкающе сказала его спутница. – У меня все тело  затекло… Я пойду  искупаюсь. Ладно, Сереж?
– Иди, – занято отозвался Сергей и напомнил вслед:
– А купальник, он в чемодане…
– Ладно, я так…
     Ковыряющий спичкой в зубах Павел Семенович проводил взглядом  направившуюся к берегу  женщину, потом  удалился с балкона в комнату и вернулся обратно с маленьким театральным биноклем в руках.
      Сергей  пнул  ногой  колесо. Этот  загадочный даже для его  инженерного образования  драндулет  часто   выводил  своего   хозяина  из терпения  многочисленными  и   всегда  неожиданными  поломками. Вот так – покупать с рук то, что подешевле. Чтоб он провалился, этот «Москвич», вместе с его продавцом.
      Вытерев пальцы ветошью, Сергей зачесал назад длинные волосы. Направился вверх по дороге и свернул к блестящему еще не высохшей краской домику. Постучал в калитку, на которой висела табличка «Осторожно, злая собака». Однако на стук никто не  вышел и  Сергей  боязливо открыл калитку,  огляделся по сторонам. По насыпанной песком дорожке навстречу ему  выбежала, тявкая, черная собачонка кошачьего размера.
– Тьфу ты, черт, – досадливо выругался Сергей  и громко позвал: – Эдик! Дома ты!
– Ого, Перов!  – вышел из-за дома  мужчина борцовского вида  в за- ляпанной красной рубашке и шляпе из газеты. – Тоже, значит, на отдых. Нормально! Будет теперь компашка на преферанс, – мужчина в радушной улыбке растянул толстые губы.
– Я в данном случае за помощью, – по-интеллигентному деликатно начал Сергей. – Машина моя… опять дурит.
        Эдик, выслушав его о мытарствах с техникой, смачно и как будто даже злорадно рассмеялся. Скинул прямо тут же  на землю газетную шляпу, свистнул свою собачонку, быстро  зашагал впереди Сергея.
        Сергей  Перов  когда-то, еще  в бытность молодым специалистом работал под началом Эдика Шикина в геофизической партии. Набирался опыта у лучшего руководителя полевого подразделения. Сейчас Перов уже сам начальником партии выезжает на вахтовые разведки в нефтеносные болотные края Западной Сибири, а Шикин от романтической, независимой жизни бродяжьего командира перешел к сидячей и размеренной трудовым распорядком должности в аппарате управления. Перов  со времени своего  стажёрства привык относиться к Шикину как к старшему, более умелому, опытному и ушлому во всех вопросах жизни товарищу. Разница в возрасте у них  где-то  пять-шесть лет, не такая значительная. Однако разница в жизненном опыте поднимала одного над другим чуть ли не на целое поколение.

     Несмотря ни  на  какие  реанимационные меры, «Москвич» признаков жизни не подавал, ничего другого не оставалось, как вручную толкать зловредный автомобиль до перовской дачи.
– Он уже сегодня удостоился чести, – упираясь руками в багажник, ногами – в уползающий из-под подошв песок, с кряхтением сообщил Сергей. – Сам Мих-Мих его из лужи выталкивал. Гадская железяка… если бы хоть под горку.
    Через пять минут Шикин, пыхтя, махнул рукой.
– Безнадежно. Надо  кого-то в помощь кликать, а так у нас пупки развяжутся. – Он обвел глазами дачные домики, что-то вспомнил. – О, есть один  толкач. Хороший парень и большой оригинал, зять нашего главбуха. Пошли за ним, заодно и познакомитесь.
«Хороший парень, зять главбуха» еще спал. Дачный домик был заперт  на замок, из  дощатой щелястой пристройки доносилось умиротворенное похрапывание.
– Юрик, подъем! – скомандовал Шикин, входя в домик. – Вставайте, маэстро, как говорится: вас ждут великие дела.
       Худощавый черноволосый парень открыл глаза. Потягиваясь, поднялся со старого скрипучего диванчика, на котором он нежился прямо в  одетом   виде. Вокруг валялись  плотницкие  инструменты, кучи стружки, на верстаке недоструганная доска и на ней раскрытая тетрадь с авторучкой между страниц.
– Вот, – показал Шикин пальцем на парня, – доморощенный философ-абстракционист собственной персоной…
– Натуралист, – сонным голосом поправил Эдика хозяин сарая и смахнул стружку с красной наволочки подушки. – Сейчас  я. Только схожу умоюсь.
– Ну, пускай, натуралист. – Шикин сел на чурбачок, показал Сергею на стену  у дивана. На стене  висел  облезлый клеенчатый коврик с белыми, до уродливости красивыми лебедями, плавающими по зеркальному пруду. По обе стороны от коврика были  прибиты загнутые бараньи и прямые, как ножи, сайгачьи рога. – Вот, выпросил у меня сувениры. Говорит, они ему нужны для символистики… Бараньи рога выражают упорство, а сайгачьи – выживаемость. Без  символистики, видишь ли, ему никак нельзя. Как шаману…
– Коврик, наверное, тоже что-то выражает, – предположил Сергей.
– Угу, – сказал возвратившийся Юра, вытираясь своей майкой. – Это символ непосредственности и безыскусности… Так что будем  делать? Какие есть предложения?
    Втроем они все-таки дотолкали «Москвич» до дачи  Перова, загнали во дворик. Помощники, Шикин и философ Юра, стояли в каком-то неясном ожидании, поглядывая на  Сергея, который взялся разгружать машину. Не зная, как угадать желание молчащих Эдика и Юры, Сергей робко предложил:
– Татьяна вообще-то прихватила одну бутылку вина. Если хотите…
то я…
– Что  же  мы  тогда  стоим  на жаре, – тут  же  засуетился Шикин. – Сразу  бы предупредил, мы бы уже  что-нибудь на за... на завтрак приготовили. Ты еще не завтракал, натуралист?
    Юра очень решительно замотал головой.

     В  пустынном, без  мебели домике  пахло  деревом, под  потолком жужжала одинокая муха.
– …Есть вещи, которые пользуются спросом лишь тогда, когда запрещены. Например, идеология секса, – Юра для значительности поднял вверх указательный палец. – Сделай ты все эти, как у нас считается, пакости легальными – и сама  жизнь через  некоторое время отторгнет их и уже больше никогда к ним не вернется. Жизнь и природа мудры в своей универсальности. Мудрее всех мудрецов, вместе взятых…
– Да погоди ты с природой своей, – перебил Шикин. Он все заводил разговор с Перовым о производственных проблемах, в которые Юра постоянно вмешивался и тоже обращался к Перову с мучающими его вопросами высшего порядка.
     Сергей, не обижая ни того, ни другого, поддерживал беседу на два фронта.
– Ты послушай, – теребил Сергея за коленку Шикин, – как же так у вас всю месячную съемку забраковали? Это что ж, месяц впустую? Нормально!
- Дали ненастроенную аппаратуру, а мои операторы неопытные, не разобрались, что к чему, ну и…
– Сам-то ты куда смотрел? Эх, ну лопухи же они у тебя. И сам ты – лопух первый.
–  Погоди, Петрович, –  оправдывался Сергей, –  ты  не  знаешь тамошних условий. С одного  места  на другое  то на тракторах трясемся, то на вертолете… ты у себя по степям ездил, на своем транспорте…
– А ты знаешь, какие у меня заварухи случались? Не знаешь! Вот и молчи, – скороговоркой выпалил Шикин, волосы на его голове  задвигались, на короткой борцовской шее вздулись жилы.
– Друзья, – развел руками Юра. – Давайте говорить о чем-нибудь интересном для всех присутствующих.
– Действительно, – поддержал Сергей, – давайте отвлечемся от работы.
– Ну, давайте отвлечемся, – пробурчал Шикин. – Нам  с Перовым хоть  есть от чего отвлечься. А тебе от чего отвлекаться, спиногрыз ты дармоедствующий.
– Ну-у, опять оскорбляет. – Юра покачал головой. – Я уже  тебе объяснял: что толку, если  бы я вносил в семейную копилку свои  жалкие сто двадцать рублей? Я напрасно бы тратил время, которого мне так не хватает для достижения своих  целей…  А, достигнув своего, я, может быть, принесу обществу несравненно большую пользу, чем та, что я дал бы, работая, пусть даже супер добросовестно, инженером-плановиком.
– Да уж, – в полном недоверии буркнул Эдик. – Смотри, Сергей, – обратился он к Перову, – вот этот тип вбил себе в голову, что он в скором времени заделается кинорежиссером. Который – ты  понимаешь? – с позиций выдуманной им натурфилософии совершит переворот в этом, как его…
– Общественном сознании, – подсказал Юра с отстраненным видом.
– Во, во… Нормально, да?
– Интересно, – Сергей  с удивленным вниманием оглядел Юру, как будто увидел перед  собой совсем  другого человека. – И зачем это тебе нужно?
– Как – зачем? – Юра посмотрел большими карими глазами. – Что-бы… как это... выразить, достичь каких-то высот  в жизни, чтобы  не затеряться в общей массе. Самовыразиться, так сказать.
–  Не  получится у тебя, –  уверенно сказал Шикин. –  Парень ты неплохой, но –  лентяй и любишь строить из  себя оригинала. А выдающиеся люди  –  они, наоборот,  стараются быть, как все, и ничем не выделяться… Знал я одного гениального мужика, работал у меня в партии радистом…
– Ну-у, совсем не то, – отмахнулся Юра.
– Как, «не  то»! – снова  вспыхнул Шикин и задвигал жестким бобриком волос. – Самое то. Ты видел этого мужика? Ну вот… Он тебе и таким, как ты, режиссерам сто очков форы  даст. Головастый был насчет техники.
    На крыльце послышался стук каблуков и в домик, напевая, вошла Татьяна, разрумянившись, с пушистыми и  еще  чуть  влажными от воды волосами.
– Ой! – сказала она, увидев посторонних, и быстро  застегнула на халатике пуговицы. – Здравствуйте… А почему вы не идете купаться? Такая приятная вода, уже совсем теплая.
– Моя супруга Таня, – представил Сергей.
–  А  пойдемте, правда, все  вместе купаться,  –  живо согласился Юра. Он начал рассказывать, какие в окрестностях поселка имеются прекрасные места   для купания,  предложил устроить соревнование по прыжкам в воду  и Таня пускай будет  арбитром. – А твою  жену я уже  видел в поселке, – с улыбкой, направленной на Татьяну, сообщил Юра Сергею. – Ее внешность заставляет обращать на себя внимание. Признаться, не зная, что  мы  будем  знакомы с мужем, собрался уже познакомиться с женой. Предложить ей свои  услуги и свой  богатый внутренний мир… Чтобы скрасить ее существование. Она почему-то у тебя, Сергей, выглядит такой грустной…
– Ладно, – оборвал его Шикин и легонько потянул Юрия за ухо. – Разболтался, шалопай. У людей, наверное, свои заботы. Извиняемся, хозяйка…
–  Если  что  понадобится, Сереж, прошу заходить ко мне,- с порога  сказал Юра. – Моя дача, знаешь, по третьей линии, номер  семь, седьмой номер  – счастливое число. Я всегда здесь, в цивилизацию не выезжаю. Оревуар.


      Шикин и Юра вышли на улочку. Приближающееся к зениту солнце давило жаркой духотой.
– А Танечка, у-ух… – Юра  потер  ладони и с улыбкой взглянул на Шикина.
– Дурак. Не видел, как он на тебя посмотрел? – буркнул Шикин. – Он же ревнивый, хуже Отелло, а ты тут хвостом завилял.
–  А что  такого?… Например, у меня есть  приятели, которые поменялись женами, развелись, по-новому зарегистрировались, благородно  поделили имущество и живут вполне прелестно. Ходят друг  к другу  в гости. Интеллигентные люди. А что тут такого?
      Шикин промолчал. Юра, продолжая рассуждать, азартно жестикулировал и все заглядывал ему в глаза.
– Сходим купнемся? – предложил Юра.
– Не-е, – отказался Шикин. – После  купания меня в сон потянет, а мне дачу  докрашивать. Хочу  сегодня закончить… Вот вечером заглядывай. Посидим, пульку распишем. У-у? Тебе все равно делать нечего.
– В принципе, можно, – остановился на развилке тропок Юра. – Но у меня же денег – йок. Сам знаешь.
– Черт с ними, с деньгами, – равнодушно ответил Шикин. – Будем играть, хотя бы, на клубнику. У тебя клубника растет?

     Шикин свернул на тропинку вверх, а Юра – на нижнюю, в сторону берега реки. Тропинка спускалась к песчаному пляжу, специально распланированному на  этом  месте  по  общему согласию членов кооператива.
    Как на  курортном берегу, на  пляже  имелись полосатые грибочки, скамейки, огороженный «лягушатник» и прочие подобные удобства. Юра скинул с себя джинсы, майку и, одновременно страдая от жары и замирая от холода воды, постепенно вошел в реку по пояс, сложил на груди руки, закрыл глаза и окунулся с макушкой.
    Когда  он вынырнул, до его  ушей донесся непонятный скрежет и треск, будто  он внезапного подземного толчка начали разваливаться все дачные строения. Через поселок на бешеной скорости, разметав на брызги лужу, в которой утром застрял «Москвич» Перова, пронеслись мотоциклисты в черных запыленных куртках и разрисованных под арбуз шлемах. Скатившись с бугра на пляжный песок, они лихо затормозили, развернув мотоциклы задними колесами вперед, побросали мотоциклы в кучу и с гоготом начали раздеваться.

    Юра вышел из воды, тревожно почувствовав, что от шестерки этих молодых горлопанов можно ожидать чего  угодно. В том  смысле, что именно того, чего, как раз, и не угодно. Шестеро тощих, как кильки, парней встали шеренгой прямо по его маршруту к джинсам. Юра остановился, как будто  обсыхая на солнышке, повернулся лицом к реке. Его хлопнули по плечу и спросили: «Как водичка?».
– Нормальная водичка, – с дружелюбной улыбкой обернулся Юра.
– А не врешь? – спросил один из парней с цепочкой на шее, на которой болтался ржавый гвоздь. – Проверь, Дохлый.
    Рыжеватый паренек потрогал ногой воду и визгливо вскрикнул:
– Врет, паскуда! Вода-то ледяная…
– Зачем же обманывать, дядя? – ухмыльнулся парень с гвоздем. – Мы за такие шуточки и наказать можем…
     Юра  быстро  оглянулся, но на пляже никого не было. Мотоциклисты, улыбаясь исподлобья, сжимали круг,  наслаждались производимым ими  эффектом паники и страха и чувствовали, как внутри их самих просыпается сильная, с особым правом в жизни личность.
– Но, но… – замахал пальцем Юра. – Вы это… тронете, сразу жалобу участковому напишу. Найдут…  Я вот тебя знаю, – он ткнул пальцем в рыженького паренька, – у вас тут дача. Сразу найдут…
     Юра, пятясь, споткнулся от подставленной подножки, скрючился на песке, закрыл лицо  руками. Но ударов не было. Он поднял голову, увидел удаляющихся к реке парней. Нервно подрагивая, перевел дыхание.



  2.

     «Наряду с вышеперечисленными положительными качествами имели место случаи            необоснованной мягкотелости и волокиты в рассмотрении материалов».
           (Из служебной аттестации на старшего лейтенанта Антимонова Н.П.)


     Участковому уполномоченному Антимонову нравилось его работа. Нравилась, о чем, может быть, он сам  никогда не задумывался – не как вид  деятельности - а, скорее, как образ  жизни.  Ночью и в праздники, при  любой  погоде   в  трех   закрепленных за  ним  деревушках требовалась его  фуражка с красным околышком, олицетворяющая мудрость и силу власти, торжество справедливости.
     Дачный поселок товарищества «Ромашка» возник на территории, относящейся к ведению Антимонова. Приказом по райотделу милиции  данную юрисдикцию закрепили в официальном порядке, и начальник райотдела в устной форме проинструктировал:
 
– Работы у тебя, Антимонов, теперь прибавится. Поэтому будь порасторопней. Бросай эти свои… Семейные судилища и поголовное примирение. Тут  граждане городские, щепетильные. Ты  для них, учти, ноль  без палочки, видали  они чины и повыше твоего… Авторитетом не напирай, действуй строго  по закону. – И начальник, наверное, для того, чтобы  его слова  лучше запомнились, постучал по столу  костяшками пальцев.

     Дисциплинированный по характеру человек, старший лейтенант Антимонов принял к сведению советы начальства. Регулярно, два-три раза  в неделю, прикатывал в дачный поселок на велосипеде. Медленно крутя педали, объезжал улицы, знакомился с дачниками, приложив к козырьку сложенную горсточкой ладонь, представлялся, как полагается, с полным перечислением звания и должности.
     «Щепетильные горожане», от  которых сельский участковый поначалу ожидал бурного проявления  криминогенных  наклонностей, ничего  подобного не проявляли. Напротив, даже,  все  поголовно  с усердием занимались наведением порядка в своих домиках и садиках, были  радушны и разговорчивы. Антимонову чуть  ли не до слез  в глазах нравилось, когда люди живут между собой мирно и общительно, и в этом видел он главную задачу участкового. Служебные обязанности, таким образом, полностью соответствовали его собственным идеалам– и именно поэтому он всей душой любил свою работу.

       В будние дни  дачный поселок казался  безлюдным. Шелест лесных деревьев, птичье щебетанье никакими другими звуками не нарушались, лишь под колесами велосипеда поскрипывал песок. Антимонов объезжал поселок и чутко прислушивался, не слышно ли  где скрежета выламываемых запоров.
     На  одном  из  участков за  штакетным заборчиком Антимонов рассмотрел мужскую фигуру в плавках.  Худой черноволосый мужчина лет  тридцати занимался тем, что  выкапывал из  грядки картошку и кидал ее в ведро, а ямку аккуратно заравнивал лопаткой.
– Здрасте! – остановился у забора Антимонов. Не слезая с велосипеда, ухватился за штакетину. – Участковый уполномоченный старший лейтенант Антимонов. – Откозырять он не смог, потому что  правой рукой держался за  забор. – Вы – владелец данного участка? Можно поинтересоваться, как ваша фамилия?
– Буравкин Юрий, – ответил мужчина в плавках и сел на ведро  с картошкой. – Вообще-то я не владелец, просто  живу здесь. А владелец – мой тесть, Семыкин Иван Ильич.
– Ага, – кивнул Антимонов, посмотрев в свой  блокнотик. – Есть такой… Значит, помогаете тестю по хозяйству?
– Приходится.
– Только вы… как-то странно помогаете? – покачал головой участковый. –  Непонятно мне, зачем картошку выкапывать. Недавно совсем посадили – а у вас что, уже урожай готов?
– Жрать-то хочется, – ответил Юра, прямо глядя в глаза Антимонову.

     Антимонову такая причина опять показалась странной. Не  зная,
что сказать, он хмыкнул и слез с велосипеда.
– Так-так. Говорите, дача  вашего тестя? А тесть  знает, что вы здесь проживаете в настоящее время?
    Юра поднялся, взял ведро с картошкой.
–  Знает, конечно… Не  в этом  дело, товарищ старший лейтенант. Пойдемте, чаем  угощу, побалакаем о жизни. Общение, по-моему, развлекает глупых людей и обогащает людей умных. Проходите, не стесняйтесь… Я развлекусь, а вы, может, чем и обогатитесь.
      С секунду поколебавшись и  обдумав услышанную фразу,  Антимонов открыл калитку, пошел за Буравкиным в дощатую пристройку. Юра  наполнил водой  чайник, взялся разжигать примус. Антимонов осмотрелся, сел на чурбачок, потом встал и потрогал пальцем рога над диваном, сказал: "Настоящие», – и снова сел на чурбачок.
– Действительно, наверное, выглядит странным, когда выкапывают только что посаженную картошку, – усмехнулся Юра. – Но я вообще  – человек странный, абсолютно нетипичный. Живу, как бы глядя на всех со стороны. Такова уж судьба художника, – он развел руками. – В этом его счастье и его крест.
– Рисуете что-нибудь? – вежливо поинтересовался Антимонов.
– Нет. Я имею в виду не буквально художника, живописца, а обобщенно, так сказать, творческую личность… Вот скоро поеду поступать на  режиссерские курсы. Два  года  назад пытался уже. Не  повезло. Мой, видимо, слишком своеобразный взгляд на вещи и их взаимосвязи кое-кого смутил, вызвал враждебную реакцию… Но ничего, я предвидел подобные трудности: консервативность мышления узколобых, элитарный снобизм и всякое такое…
– Чайник кипит, – подсказал Антимонов.

     Юра придвинул к гостю обшарпанный шахматный столик, разлил чай  в две поллитровые банки. Участковый снял фуражку, пригладил ладонью набок белесые волосы.
– Значит, так и живете?
– На данном этапе  так вот и живем, – Юра высыпал из пакета три или четыре карамельки. – Вот все, что осталось. Две недели консервами  питаюсь, сегодня, думаю, дай  хоть  картошки накопаю…– Буравкин с трагической миной, как со сцены театра самодеятельности, произнес гладко звучащий монолог о духовном вакууме и одиночестве.
      Антимонов смотрел на  поджарую, загорелую «цвета шоколада» фигуру,  взволнованное лицо   и  думал, какой  все-таки необычный, увлеченный человек. Такие на его участке еще  не встречались. Другие, посмотреть, готовы собачиться хоть  со всем  миром, если  на  их огород  чужая курица забежит, а уж, не дай  Бог, если  поросенок… А сами-то живут,  что  только ананасов моченых с хреном не  хватает. Вот  этот  человек чай  из  банки пьет, проросшую картошку кушает, одинок, никем не понимаем – и все ж не для своей выгоды, для других старается, глаза на мир людям открыть хочет.
      Когда  Буравкин сделал паузу в своем  монологе и отхлебнул чаю, Антимонов, желая показать, что  он  отлично понимает, о чем  идет речь, соответственно, сказал:
– Правильно, конечно. Но мне кажется, слишком вы чересчур насчет мерзавцев и мещанского мурла… Не все же такие. Я недавно прочитал один роман…
– А-а, – Юра отмахнулся пренебрежительным жестом. – Ох уж мне эти толстые романы, похожие на торжественный доклад к празднику… и с героями, как на плакате «Пейте томатный сок»… И вообще, что это мы выкаем, будто  на дипломатическом завтраке. Меня – Юрий, – он протянул руку.
– Николай. – Антимонов подал навстречу большую белую ладонь. – Можно между нами просто Коля.
   Они  допили чай. Антимонов еще  раз  пригладил  волосы и  надел фуражку.
– Может, по второй баночке?
– Нет, спасибо, – вежливо отказался участковый. – Я на службе, дела ждут. – Поднявшись, он поправил китель и спросил: – А все-таки, наверное, стыдно совсем  без работы? Перед  родственниками, наверное, того...
     Юра опять отмахнулся с пренебрежительной гримасой.
– Стараюсь не принимать это близко к сердцу, не отвлекаться на пустяки.
–  Я к чему, Юра. Может, сторожем вашего поселка оформиться, если хочешь,  я переговорю с председателем вашего товарищества. Он искал кандидатуру… И для тебя дело, и мне – помощь. Будешь у меня, так сказать, внештатным сотрудником, моим  заместителем по  этой территории… А?
     Буравкин, раздумывая, прищурил один глаз.
– В принципе, конечно, я не против. Такая работа меня не побеспокоит и деньжата в моем  положении, разумеется, не лишние… Ладно, Коля, можешь на  меня рассчитывать, – с улыбкой согласился Юра.
  Буравкин, подумав с полминуты,  произнёс со значением:
– Кое-что могу  уже  сейчас сообщить, есть одна  информация. Тут дня три  назад шпана на мотоциклах моталась. Видимо, дачку чью-то  намерились обчистить, присматриваются…
– Ну-у? – с тревогой удивился Антимонов. – не из местных?
– Одного, кажется, знаю. Рыжий такой, носик остренький, глаза
наглющие. Лет семнадцати… По-моему, их наводчик, живет вон в той шикарной дачке с балконом…
– А остальные?
–  Остальных не  знаю. Общие  приметы –  типичнейшие байкеры. Шпана  моторизованная,  одним словом. Пытались  здесь   похулиганить… но я их слегка укоротил.
– Этого нельзя, – с упреком посмотрел Антимонов. – Мордобой не допускать ни  в коем случае. Инциденты сглаживать моральным путём. Тем более, с несовершеннолетними… Законность, прежде всего.
–  Все было  в рамках, начальник, –  сделал Юра  успокаивающий жест. –  Мы  же  интеллигентные люди… Как заметил один  классик: осуществляя правосудие, трудно не нарушить закон.

    Участковый остановился у калитки. Что-то раздумывая, мял двумя пальцами мочку уха.
– Ну что ж, надо принимать профилактические меры. Значит, говоришь, с той дачи? – кивнул Антимонов на участок Муромских. – Надо заехать, навести справки. А то, знаешь, как в наших делах бывает: сразу не занялся, а потом  – уже  поздно, – таинственным голосом сообщил он. – А с тобой, Юрий, значит, мы договорились?
Они попрощались, Антимонов вскочил по-кавалерийски в велосипедное  седло, покатил к даче Муромских.


     В  металлическую калитку на  видном месте  была  вмонтирована кнопка звонка. Антимонов нажал кнопку, не слыша сигнала, нажал еще несколько раз, потом постучал кулаком по калитке.
–  Ну  что  вы  ломитесь? –  послышалось из  дома. Открылась двустворчатая застекленная дверь  на  веранде и на  крыльцо вышла Надежда Львовна. – Я не глухая пока, слава Богу… Кого  вам  нужно? – Она рассмотрела за забором милицейскую фуражку и ее голос приобрел  гостеприимные интонации. – Минуточку, минуточку, сейчас открою. Вы по какому-нибудь делу?
– Можно видеть владельца дачи? – представившись и откозыряв, спросил Антимонов.
– Павла Семеновича?.. Он на работе. Это мой муж. Что вас интересует?
– Если  вы его жена, можно и с вами. Я, собственно, насчет вашего сына… У вас есть сын?
     Надежда Львовна, растерявшись, закивала головой. Провела участкового в дом, усадила на клетчатую тахту.
– Алексей в городе  сейчас… и вообще  сын на даче бывает редко, готовится к экзаменам…
– А у него есть здесь друзья?
– Товарищи?.. Нет, скажу вам  определенно. Замкнутый мальчик. Разве только внук Михаила Михайловича, нашего генерального директора. А больше он ни с кем не дружит… А почему вас это интересует? – Надежда Львовна жалобно посмотрела на участкового. – Он что-нибудь натворил?.. Хотя я не верю, нет. Может быть, переехал на мотоцикле чью-то собаку? Правда?
– Проверка фактов по заявлению, – официально объяснил Антимонов. – И не беспокойтесь, ради  бога. Ничего серьезного не произошло. Не люблю я, когда граждане плакать начинают.
       На обратном пути  к калитке Антимонов обратил внимание на стоящий под  навесом веранды большой черный мотоцикл. Он подошел поближе, присел на  корточки, рассматривая иностранную технику. «Хор…хор…», –  попытался разобрать он   никелированные загогулины  на  бензобаке. «Сильная машина», –  с восхищением подумал он и по-мальчишески, не  удержавшись, потрогал широкую, как сопло ракеты, выхлопную трубу  – и отдернул руку, обжегшись об ее горячую  поверхность. Антимонов сказал «н-да», посмотрел на  закрытую стеклянную дверь домика, покачал осуждающе головой.

3.

«От  сумы да от тюрьмы никто не застрахован».
Самая нелюбимая поговорка
  П.С. Муромского


       Павел Семенович никогда не доверял лозунгам текущего момента и жил собственным умом. Конечно, он, как и полагается должностному лицу, руководителю, не проявлял открыто своего нигилизма, цитировал  на собрании то, что полагается цитировать, призывал туда, куда призывали с других трибун и другие ораторы его самого. Это было как своего  рода  пароль: выдал определенное количество трескучих фраз – все нормально, свой, спокойно живешь дальше или  переходишь на следующую ступеньку служебной лестницы.
       Так заведено не им, он сам в душе  над этим  насмехался… Но только в душе, а на деле, будто неверующий в Бога  священник, чтобы  скрыть свое неверие от паствы и духовного начальства, еще истовей крестился, еще сильнее бил лбом в пол, взасос целовал кресты, иконы и другие религиозные фетиши.
    Вот  таким  образом дослужился  Павел Семенович до  должности начальника отдела рабочего снабжения в системе крупного нефтепромыслового объединения. Нет, сам он не торговых кровей, не стоял по молодости лет за прилавком в белом халате, мечтая выбиться в завмаги.
     В молодости Павел Семенович был простым инженером-нефтяником, правда, с некоторыми способностями к общественной работе. Эти способности в скором времени дали  себя знать и вывели Муромского на профсоюзную работу, где он проявил именно то, что требуется для профсоюзной работы. Выразить конкретно «то, что»  невозможно, а если неконкретно – описание займет очень много места.
     Несколько лет  назад Павел Семенович – тогда, следует заметить, фамилия у него была  Пугасей, это позднее он сменил ее на более звучную, "Муромский" –  с чувством «полного сознания ответственности» возглавил только что  созданное при  объединении  подсобное хозяйство. Добился кое-каких успехов, поставил, как говорится, на  ноги новое подразделение и ушел обратно в профсоюзные деятели, но уже, естественно, на  более  высокую ступеньку. С той  поры  у некоторых работников объединения осталась на  памяти стихотворная баллада, сочиненная  местным поэтом-неудачником,  чей  лирический талант, видимо, исковерканный непризнанием, трансформировался в сатирический.
     Полулегальный поэт  затронул не только Павла Семеновича, но и вскользь прошелся по авторитету генерального директора Михаила Михайловича Карпова, к чему последний, человек добродушный, отнесся вполне лояльно и тринадцатой зарплаты, как все ожидали, бывшего лирика не лишил. Баллада гласила следующее:
…Миша Карпов пруд  купил и карпят туда пустил.
А Павлуша Пугасей превратил их в карасей… Но сдаваться не спешат – и купили поросят.
Пусть волшебник Пугасей превратит свиней в лосей…
   Итак далее на трех страницах машинописного текста – своего рода общественная оценка производственной деятельности ведомственного подхоза.
    Здраво оценивая ситуацию, себя и свое начальство, Павел Семенович примерно с год назад, когда в нефтяном ОРСе меняли руководство, которое, как старые манекены в магазинной витрине, сплошь пропылилось и затянулось паутиной, он сам, опять «с чувством полного сознания ответственности» предложил свою кандидатуру.
      Надо отдать должное, он в короткие сроки наладил работу торговой сферы, загонял подчиненных, точно  зажиревших за  зиму  рысаков, вытряс со складов все скрытые резервы выполнения плана и ввел  в практику еще много чего такого, что прежнему руководству, несмотря на вечно  заспанный вид, не могло  и присниться. Вот зачем именно в этот самый период Павел Семенович поменял фамилию, многие никак не могли взять в толк. Может, чтобы  затруднить деятельность «подпольной прессы» –  внештатного сатирика, научившегося так ловко рифмовать «Пугасей» со всякими там «свиней, карасей, лосей…».

      Да, как и  любая выраженная  личность, Павел Семенович имел врагов и сторонников. И вообще, разве возможно однозначно определить человека, состоящего из  совокупности плохого и хорошего –  а иного, ведь, и не бывает, как не бывает природных элементов, заряженных  исключительно одними положительными или  отрицательными частицами. И, например, под  каким знаком считать такие свойства характера, как честолюбие, жесткость, хитрость, целеустремлённость, упорство…

      После  рабочего дня Павел Семенович приехал на дачу. Полулежа в кресле, освещенном мягким светом  лампы с розовым абажуром, он допрашивал своего младшего отпрыска Лешу. На лицо  сына  падала тень и он, считая, что отец  из-за этого  не может разглядеть выражение его глаз, стоял с равнодушно-спокойным видом, грыз заусенцы на ногтях и изредка для имитации горестного настроения вибрирующе вздыхал.
– …В конце концов, уясни своими куриными мозгами, что, если ты будешь скрывать от меня свои  пакости, будет  хуже для нас  обоих! В твои  семнадцать лет пора  уже  ориентироваться на серьезные идеалы. А не трещать мотоциклом сутки напролет… Я запрещу матери давать тебе  деньги! – Павел Семенович пристально посмотрел на  сына. Тот стоял, понурив голову. – Отвечай, Алексей, почему тобой  интересовался местный участковый?
– Правда, пап, не имею понятия, – Леша громко вздохнул.
– Мотоцикл продам! – Павел Семенович стукнул кулаком по подлокотнику кресла.
– Ну, пра-а-авда…
– Ладно, верю. Значит не ты, а твои дружки, которых ты сюда притаскивал, что-нибудь отмочили… Бросай, Алексей, эту дружбу, из-за них  ты однажды уже  чуть  не угодил под суд… Пойми меня как взрослый: своими необдуманными поступками ты  можешь перечеркнуть то, чего я достигал всю жизнь. Бросишь своих  дружков, оформлю доверенность на машину. Идет?
– Ну, па-а-ап, – непонятно о чем опять заканючил Леша. – Я же все понимаю. Мы никого не трогали и не трогаем, просто  катаемся. Я и так по полдня над учебниками сижу. Отдохнуть- то надо мне.
– Хорошо, Алексей, будем  считать, что нужные выводы ты  сделаешь. – Павел Семенович вышел на веранду. От реки веяло прохладой, в небе мигали звезды, на противоположном берегу  слабо угадывались очертания крутых гор. Павел Семенович прислушался к тишине, расстегнул пижамную куртку и потер ладонью волосатую грудь. На том берегу темнота быстро сгущалась, будто скручиваясь в клубок, и вот уже казалась непроглядной, как космос, – или,  как черная глухая стена.


4.

«Враг есть и там, где никого вокруг»

            В. Шекспир «Гамлет»


     От долгого перелета гудело в голове. Как всегда, возвращаясь с вахтовки домой, то ли уставший от работы, то ли от резкой перемены часового пояса, Сергей Перов чувствовал себя в крайней степени раздражения.
     В последние дни, стоило только отвлечься от дел, как начинали мерещиться всякие нелепости. Нелепости эти  целиком и полностью касались его жены Татьяны, ее жизни в отсутствие мужа. Возникающая из ничего, из циничных обобщений в мужицких разговорах, из туманных, возможно, беспочвенных подозрений ревность вползала в реальность и рыскала, чем бы поживиться. Грызущий душу  микроб к концу командировки разъедался до невероятных размеров, отвлекал на себя все мысли, мешал работать и спать, а в последние дни уже  доводил Перова чуть ли не до бешенства.
      Спецавтобус развез вахтовиков от аэропорта по домам. Сергей  поднялся на свой этаж, разыскал в кармане ключ, подрагивающими руками вставил его в замочную скважину. Отлично зная, Татьяна в эти часы  на работе, он все равно надеялся увидеть за распахнутой дверью что-то такое, отчего бы он больно и злорадно воскликнул: «Ага!».
     В квартире было чисто  и прибрано, пахло цветами. На столе в вазе стоял букет пестрых георгинов. Сергей  задержался на них  взглядом, точно  на цветах могли сохраниться какие-то компрометирующие доказательства. Он прошел на кухню, осмотрел там все, заглянул в холодильник. Рассольник, котлеты, компот дожидались его приезда.
«Чистота и  порядок, обед  из  трех  блюд. Какая  примерная жена, ждет-не дождется своего мужа. Ах, ох», – мысленно усмехнулся Сергей.
     От усталости не было никакого аппетита. Перов  ополоснулся в ванне, налил себе чаю и взял телефонную трубку.
– Алло! Перову Таню, пожалуйста. – Сергей с нахмуренными бровями ждал, когда к телефону подойдет жена. Наконец он услышал ее голос. – Алло, Таня… Я нахожусь в больнице. Случилось несчастье, мне размозжило ноги. Будут делать операцию, возможно, ампутация… Алло! Ты почему молчишь?.. Ну да, конечно, без ног я тебе не нужен, зачем  тебе инвалид. Так ведь?  У тебя уже  есть  варианты?.. Так сказать, плацдарм для новой  жизни? Задумалась, да?  – Перов,  сам  себя распаляя до психа, так шмякнул трубкой о телефонный аппарат, что в аппарате что-то  громко зазвенело и еще  минут десять продолжало звенеть на постоянно затухающей ноте.

      В июле  началась массовая отпускная пора. Поселок «Ромашка» и в будние дни сделался многолюдным и шумным. Дачники приглашали  родственников, знакомых,  навезли детей, собак, магнитофонов, транзисторов, лодок, надувных матрацев, шашлычниц и другого разнообразного барахла, что помогало скрасить пребывание на природе. Ходили друг  к другу  в гости, объединялись в межсемейные группы для прогулок в лес по ягоды и отдыха на реке.
    Перовы в дачном поселке общались исключительно с семьей Эдика Шикина. Сам же Шикин дружил почти со всем поселком. Во-первых, у него был компанейский характер, во-вторых, долго поработал в объединении, многих знал и его многие знали. Ко всему  прочему Шикин имел  золотые руки и массу  всяких увлечений. Его  приглашали для игры в преферанс, на  ночную рыбалку,  попеть на  вечеринке песни под гитару, как консультанта в строительных делах, отремонтировать машину или  телевизор и даже сам генеральный директор фирмы Михаил Михайлович один раз лично явился с просьбой сложить для его баньки печку-каменку.
      С Перовым Шикину, наверное, бывало скучно, потому что Сергей обычно держался, как замороженный судак, большей частью молчал, а если и разговаривал, то на почве  жалоб на жизнь и работу. Татьяна – тоже, женщина скромно-молчаливая, правда, гостеприимная и радушная, но все делала и вела  себя  с какой-то оглядкой на мужа, словно   боясь потревожить  тяжелобольного человека.  Жена  Эдика всегда с ворчанием соглашалась на  то, чтобы  проводить время с Перовыми. С такими людьми, как она говорила, сколько ни дружи, все чувствуешь себя не в своей тарелке, все как чужие. «Не бухти, – прикрикивал на жену Шикин. – Нормально получается: люди приглашают, а мы не пойдем. Совесть у тебя есть?».

     По  вечерам в  субботу  культмассовая бригада, выбранная специально на  общем  собрании товарищества, организовывала танцы на асфальтированном пятачке возле  пляжа. Танцы проводились в стиле ретро, как того  и хотелось более  пожилой части дачников, которых, во-первых, было  большинство, а во-вторых, к этой возрастной группе относились все начальники отделов, главные специалисты, завхоз и председатель дачного товарищества.
      Танцевали под музыку Шульженко, Утесова, «еще  того Лещенко», крутили старые пластинки со шлягерами пятидесятых годов и очень всеми  любимое танго  «Звездная пыль». Мужчины были  веселы, подчеркнуто вежливы и говорливы. Женщины тоже много  смеялись, обмахивались ладошками после вальса и глаза их влажно блестели, как когда-то, в девические годы, когда им только снились свадебное платье и фата.
     Создаваемый музыкой эффект машины времени дополнялся идиллией летнего вечера, вдруг обострившимся чувством хорошо прожитой жизни, достижением всего того, о чем мечталось молодыми, – теперь только дай Бог здоровья детям и чтобы войны не было.
      На «пятачок» приходили и кто помоложе, кому нравилась стилевая оригинальность атмосферы, а кому-то, может, просто  хотелось потешиться над манерностью и чинностью развлекающихся стариков. Но, немного стесняясь молодых, старшее поколение старалось внушить себе, что молодежь завидует их  музыке, их  танцам, которые не чета современным «гав-гав, топ-шлеп…»

      Перов  с Шикиным стояли, прислонившись к столбу  с громкоговорителем. Сергей  исподлобья наблюдал за  Татьяной,  танцующей с незнакомым мужчиной в белом  джемпере и вполуха слушал Эдика. Жена Шикина на вечернюю прогулку не пошла, а Эдик, боясь обидеть зашедших за ними чету Перовых, согласился.
– Конечно, я могу переговорить с начальником отдела и, если у нас освободится место, взять тебя к нам, – рассуждал негромко Эдик. – Но разве сравнить, Сережа, наши посиделки в ОУПе с полевой работой. Поле  – это работа для настоящих мужчин, сама  жизнь, как говорится… Но, я понимаю, тебе ничего другого не остается, коли такой ненормальный характер достался. А зря, по-моему. Как-то так в жизни получается, если  плохая жена – всей  душой отдаешься работе, хорошая жена – работа во вред…

    Танец закончился. Татьяна вернулась к своим мужчинам и Шикин замолчал. Татьяна обхватила руку Сергея, легла щекой на его плечо. На  проигрывателе в это  время поставили другую пластинку.  «А  за окном то дождь, то снег…».
– Ой, мне так нравится эта песенка. Пойдем потанцуем? – предложила Таня, заглядывая в глаза мужу.
– Неохота, – мотнул головой Сергей. – Неохота, Танюш, толкаться.
     Откуда-то сбоку вынырнул Павел Семенович Муромский, в красной рубашке на многочисленных кнопках, с бронзово-блестящим загорелым лицом.
– Разрешите вашу даму? – спросил он, наклонив голову в сторону Сергея. – Преступно, чтобы такие, хм, женщины скучали.
    Ограждая свою  партнершу от локтей и бедер  танцующих, Павел Семенович провел Татьяну на середину «пятачка».

– Ишь, кот мартовский, – хмыкнул Шикин, посмотрев в том направлении, куда уставился взглядом Сергей. Немного погодя добавил: – А ты сам, Сергей, виноват. Сам сотворил себе кумира. Попроще надо, попроще, или заведи себе детей – будет больше забот, станет меньше подозрений.
– Возможно, это выход, – с унылым видом  кивнул Перов  и поправил  упавшие на лицо  длинные волосы. – Но не хочется пока спешить с этим. Пожить бы немного в свое удовольствие, да и покрепче обосноваться в жизни, достичь кое-чего… А дети  – уже  все, влезай в ярмо: пеленки, горшки, соски… Вот помоги мне перебраться в управление – а там посмотрим.
     Возможно, Сергей говорил совсем не то, что думал: на душе  у него зудело от досады, как от комариных укусов, нахлынула беспричинная хандра.
    Через два дня ему опять лететь на вахтовку в суровые края, где уже растаяла тундра, дороги сделались непроходимыми, а воздух звенит от комариного пения. Опять жить в «бочке» с грубыми, пропахшими потом  и бензином парнями, слушать их однотемные разговоры и безапелляционные суждения, давиться две недели кряду непроваренной кашей с неистребимым запахом старой портянки.
– Мне послезавтра улетать, – сказал Сергей. – У Татьяны отпуск, мы  решили, что  она  останется на  даче. В связи с этим, Петрович, у меня к тебе просьба будет… – Сергей замялся, – ну, в общем, если что… сам понимаешь, помоги Татьяне. Ладно?
– О чем речь, – развел руками Шикин.

     Заглушая музыку, донесся мотоциклетный треск. Из темного переулка вылетели четверо мотоциклистов, кромсая темноту длинными лучами фар, пронеслись мимо  танцующих дальше по улице и остановились у дачи Муромских.
     Павел Семенович чертыхнулся, процедил сквозь зубы: «Ах, подонки», – и, не извинившись перед  оставленной посреди танца партнершей, выбрался из толпы, побежал к своей даче.


       5.

«После этого  группа неустановленных лиц скрылась в неизвестном направлении».
  (Из записи в журнале происшествий)


    Татьяна, естественно, как любая молодая здоровая женщина хотела иметь детей. Скучая от одиночества, она  целые дни  проводила на пляже, перезнакомилась там со всеми мамашами и ребятней, которые тоже целыми днями торчали у воды. Таня играла с детишками в мяч, строила песочные крепости, бултыхалась с ними в лягушатнике, визжа от удовольствия, не меньше своего окружения.
     Дачные мамаши называли Татьяну «скучающей бабенкой». Сами занятые варкой варенья и другими делами, с радостью и сознанием полного права перепоручали своих  чад нештатной няньке.

     В один  из дней  на пляже Татьяну приметил праздно шатающийся по поселку Буравкин. На правах старого знакомого он запросто плюхнулся рядом на  горячий песок, поинтересовался, где супруг. Вокруг возилась и галдела малышня, Юра строгим тоном  расшугал их, прикрикнув, чтоб не приставали к взрослым.
– Не скучаешь? – поинтересовался Юра и, прищурившись, посмотрел на свое отражение в солнцезащитных очках Татьяны.
– А вы? – нейтральным голосом ответила Таня.
– Почему «вы»? Давайте на «ты», мы же, в конце концов, не на дипломатическом завтраке.
– А вы там бывали?
– Где, на  завтраке этом?  – Юра  усмехнулся. – Где мы  только ни бывали. – Он порассуждал минут пять о том, о сём, по-джентльменски стараясь понравиться собеседнице и блеснуть эрудицией. Но Таня в разговор не  включалась, а смотрела куда-то за  спину Буравкина. – Что  вы там  все разглядываете? – обернулся назад Юра. – Ах, да, мы же договорились на «ты», – он поймал в песке Танину ладонь, – и поэтому  нам  необходимо выпить на брудершафт. У меня на даче  в холодильнике есть бутылочка токайского…
– Дипломаты всегда так поступают, – Татьяна с силой освободила свою руку из пальцев Буравкина. Тот сделал расстроенное лицо, опустив вниз  уголки губ.
–  Танюш, ты  абсолютно индифферентная  женщина… Разве так можно жить?
– А почему вы, – Татьяна в упор  посмотрела на Буравкина, – вы, все мужчины, считаете, что замужняя женщина только тем и занята, что ищет малейший шанс  наставить рога  своему  супругу? Откуда такая уверенность?.. И вы все, что мне удивительно, поголовно уверены в  своей  неотразимости и  гораздо большей привлекательности,  чем родной законный муж…
– О, боже, какой наив! – Юра закрыл глаза и растянулся на песке. – Как тебе, наверное, неинтересно жить… Природа создала такую массу цветов, целое море разнообразных ароматов, а ты довольствуешься пресным запахом блеклой ромашки. Зачем… зачем прятаться от жизни?
– Не мешайте мне, под моим  присмотром дети, – строго  оборвала его Татьяна, но Юра, будто умирающий мусульманин слова  молитвы, продолжал что-то бубнить надрывным голосом.
– А вон, кажется, и наш общий друг Шикин чинно шествует со своим семейством… В нашу сторону.
      Буравкин быстро  поднял голову, посмотрел на дорожку и сменил лежачую вальяжную позу на более серьезную.
– Эдик  не нажалуется на нас вашему супругу? У вас такой супруг, а-ля Отелло…
– Интересно, что же… верней, о чем  же, можно нажаловаться «на нас»? – с открытой неприязнью спросила Татьяна.
– А-а, была бы завязка, – Юра махнул дымящейся сигаретой. – Развязка в данных сюжетах типовая, фантазии много не требуется. Я уж знаю… Так, значит, вы  отказываетесь от  бутылочки  холодного токайского?

     Шикин окликнул Буравкина и сам  приостановился в отдалении. Юра поднялся, ленивой походкой направился к нему.
– Я тебя, философ, уже предупреждал, – Эдик, согнув  крючком палец, почесал короткий нос. – Я лично не сторонник ревнивых мужей, но издеваться над человеком тоже не позволю. Ты подумай, что если кто-нибудь капнет Сереге. Тебе его не жалко, да? Не с кем больше языком постучать?
Юра поморщился, как от кислого, похлопал Шикина по плечу.
– Эдик, мы же интеллигентные люди…
– Я те-е дам «интеллигентные»… Ты мне уже  рассказывал о таких интеллигентах. Здесь  такой номер  не пройдет.
– Ладно, ладно, – Юра опять успокаивающе похлопал Шикина по плечу, – в сей же  момент испарюсь, как бес-искуситель, бессильный перед добродетелью.
     «Сдался ему этот пентюх Сережа, – раздумывал Юра, поднимаясь вверх по тропинке. – За  природой, дорогие товарищи, не уследишь, она все равно свое потребует. Природа – это такая сила, ого-го-го…».

      Семейство Шикина – жена, дочка и собачка Чёрт расположились рядом с Татьяной.
– И до всего  тебе дело  есть, – неодобрительно сказала жена, когда Эдик  вернулся к ним. – И со всеми-то он знаком, и со всеми-то ему переговорить нужно, и к любой дырке он затычка.
– Нормально! – прикрикнул на нее Эдик. – Вывели тебя на пляж – лежи загорай, и чтоб мне… без критики тут.
     Жена его уже  искупалась и лежала на песке, переворачиваясь то на спину, то на живот. Шикин посмотрел на нее со стороны и подумал, что его кругленькая плотненькая Лиза, извалявшись в песке, совершенно стала похожей на только что выкопанную картофелину рядом со стройной, как морковка, Таней.
– Прямо уж не критикуй его!.. Большой начальник, посмотрите-ка. Привык в своей степи, со своими разбойниками себя царьком безгрешным считать… Теперь непривычно ему без власти, без подчиненных…
– Но-но, – пробурчал Шикин, аккуратно сворачивая брюки и тенниску. – Что  с твоих слов  обо мне  люди  подумают? Позоришь мужа при посторонних… Да меня мужики в поле, знаешь, как уважали. Да как отца родного, как папу римского...
– Ну уж, – скептически хмыкнула Лиза, и незаметно от Эдика подмигнула Татьяне. – Я помню, что на тебя как-то и жалобу коллективную накатали… Это на отца-то родного и римского папу.
     Шикин, возмущенно-взволнованный, обернулся к жене, короткий бобрик волос задвигался, как колючки у рассерженного ежика.
– Что? На  меня?.. А ты  знаешь, кто писал?.. Не знаешь, вот  и не суйся. Этот поганец Фролкин, лентяй и авантюрист… Я ему показал, лодырюге, я его научил работать, он, может быть, у меня первый раз в жизни вспотел… А коллективную жалобу он писал один и сам за всех подписался, хмырь. А ребята за меня горой  были, во всем со мной  согласные. Поняла?!
– Да хватит вам, Эдик, – засмеялась Татьяна. – Лиза специально вас заводит, для смеха. А вы так разволновались.
–  Ух, ты  у меня, –  пригрозил Шикин жене все  еще  неразжатым кулаком, – юмористка… Чёрт, фас  ее! – Маленькая собачка встрепенулась, покрутила головой и нехотя тявкнула в сторону Лизы, а потом подбежала и лизнула ее в пятку. – У-у, подхалимы, – буркнул Шикин.
     Женщины засмеялись.
– Вот так-то, – сказала Лиза, – кто кормит – того не кусают, а кто учит – того запросто. Так ведь, Чертик? Ну, куси его, куси…
    Собачонка опять в затруднительном положении покрутила остренькой мордашкой, виновато засеменила к Шикину и несильно тяпнула его за большой палец ноги.
– Ах ты, тварь! – удивился Эдик и схватил собачку в пятерню.
–  Топить ее, иуду, топить...
    Косолапя по горячему песку и целуя собачку в морду, Шикин пошел к реке.
– Эдик! – окликнула его Таня. – Выпроводите, пожалуйста, из воды вон тех девочек. Им уже греться пора.
    Немного погодя Татьяна с грустной улыбкой сказала Лизе:
– Смотрю  я на вас и думаю, какие все-таки у вас человеческие отношения. Даже на душе теплеет. А у нас с Сережей совсем не так… почему-то. Будто льдинка какая-то между нами…
– Но, по-моему, Сергей тебя очень даже любит.
– Он как-то странно любит, – сказала Татьяна с рассеянным видом. –  Он – такой... не знаю как сказать. Или я в этом виновата, не знаю…
– Это потому, что детей у вас нет, – уверенно заявила Лиза. – Все от этого. Семья без детей, как ни крути, сплошной разврат и бездельни- чанье. Рано или  поздно мужик начнет в рюмку заглядывать, жена – хвостом крутить… Вы что, детей не хотите? Или… у вас причины?
–  Причины, –  тихо  ответила Таня, пересыпая песок из  ладони в ладонь, – Сергей считает, что мы еще для себя не пожили… А я люблю детей.

     Занятые делами, дачные мамаши снарядили добровольную няньку на задание – по их мнению, приятное для Татьяны и полезное для них – отправили во главе отряда ребятишек по ягоды в лес.
   Пять мальчишек и девять девчонок от шести до двенадцати лет, чуть отойдя от поселка, ринулись врассыпную, как  цыплята из клетки. Татьяна заметалась в панике, забегала по кустам и, собрав  опять детей  в кучу, построила их  по парам в шеренгу. Прочитав предупре- дительную строгую нотацию, повела их, чтобы  не заблудиться, вдоль берега  реки. Постепенно она  успокоилась, шла  с задумчивым видом позади шеренги ребят, срывая лесные ромашки и, что-то  загадывая про себя, отрывала у них лепестки.

     На большой светлой поляне Таня остановила свой отряд.
–  Вот  это  место  мне  нравится. Тут, наверное, много  земляники. Только не разбегайтесь, договорились?
    Тем, кто повзрослее, Таня разрешила удаляться и за пределы полянки, а самых маленьких пасла кучкой, ходила за ними по пятам и каждому по очереди собирала в бидончик ягоду.
    Татьяна услышала доносившуюся откуда-то музыку и подумала, что это ветер  приносит звуки из поселка. Но затем различила, что музыка слышится совсем с другой стороны.
– Тетя Таня! – позвала ее одна из взрослых девочек. – А вон там какие-то мальчишки костер жгут!
– Какие мальчишки? – всполошилась Татьяна. – Наши? Я вот им сейчас устрою  костер…
– Нет, там чужие, большие мальчишки… – Девочка смотрела из-за кустов в направлении небольшого овражка и знаками подзывала к себе Татьяну. – Вон, смотрите, теть Тань, танцуют…
–  Дети, –  предупредила Татьяна всех  строгим голосом воспитательницы, – чтобы  туда к костру никто не смел подходить. Быстренько собираем тут ягоду и переходим на другое  место.
– Ой! – пискнула другая девчонка, заглянувшая вниз. – Дерутся, что ли… Двое к нам поднимаются, а третий не пускает. А еще один на мотоцикл садится…
   Татьяна и сама услышала мотоциклетное тарахтенье.
– Нечего подсматривать за посторонними. Это совсем  неинтересно и даже неприлично… Пойдемте поближе к берегу. Дети, дети!…
     Из  низинки, ломая ветки кустов, выскочил на  большой скорости мотоциклист в разукрашенном под арбуз шлеме, в черной майке с приклеенными к ней большими буквами из фольги. Он прокатился по поляне, остановился в центре и крикнул глухим из-под шлема голосом:
– О-о! А мы ищем, с кем потанцевать, трали-вали… Эва! – закричал он своим. – Давай сюда! Тут на любой вкус, детский сад… Паханов нет, не боись!
     Из низинки выбрались еще два парня лет по восемнадцать. У обоих по-пьяному блестели глаза, расхлябанно болтались при  ходьбе  ноги и по лицам блуждали одинаково гаденькие улыбки. Младшие дети испуганно спрятались за спиной Татьяны, старшие настороженно затихли.
–  Вы  что  хулиганите, молодые люди? –  тихим голосом спросила Татьяна. –  Видите –  тут  дети…
      Ей  и самой  сделалось неприятно от страха, который она вдруг  почувствовала перед  этими пьяными пар- нями. Она понимала, что  этого  нельзя показывать, нужно проявить хладнокровие, как перед  внезапно набросившимися собаками. Чтобы не было заметно дрожащих рук, стала гладить по голове  прижавшуюся к ней девочку.
 – Тут же дети, –  повторила еще раз Татьяна. – Как вам не совестно, вы же, наверное, порядочные, умные мальчики?
– А иди  ты, – резко, будто плюнув, ответил один  из парней и поднял с земли толстый корявый сук. Оперся на него  и переглянулся со своими приятелями. – Ну что?.. – он засмеялся, оскалив зубы. – Выбирай любую  кисочку…  Ты  же  хотел. –  Он посмотрел на  стоявшего рядом, который, нервно поигрывая в руках маленьким охотничьим топориком, обводил глазами полянку.
    Тот, что  с топориком, приземистый широкоплечий парень с выбритыми за ушами проплешинами ничего не сказал, продолжал скользить по лицам ребят жутким, как у змеи, застывшим взглядом широко открытых глаз.
– Разогнать надо всех, – как бы нехотя, сквозь зубы процедил он. – А вон ту, – он показал топориком на присевшую на корточках светловолосую девочку в шортах, – оставить.
    Татьяне казалось, что у нее одеревенел язык и она не сможет произнести ни одного слова, она способна сейчас только кричать, кричать истошным пронзительным криком.
– Я… я, – выдавила она, – я позову… милицию. Как вам… не стыдно…
– Дохлый! – крикнул высокий парень с палкой. – А ну гони отсюда всех этих паразитов. Сейчас Жоржик будет исполнять танец живота…
– Не смейте! – до боли в горле  закричала Татьяна. Затрещал мотоцикл и парень в шлеме понесся в направлении сгрудившихся ребятишек. Светловолосую девочку схватили двое других, та, плача, вырывалась у них  из рук. – Не смейте! – еще громче закричала Татьяна. – На помощь!.. – Таня ойкнула и упала, сбитая ногой мотоциклиста.
– Тихо  ты, – подошел к ней  приземистый парень. – Чего  орешь? Быстрее делай отсюда, а то нервы у нас вдрызг разлохмачены… – Он обвел  глазами согнувшуюся на траве Татьяну, ее ноги, задравшийся халатик и тягуче сказал: – А хочешь…  давай сама. А девчонку мы отпустим... У-у?

     Татьяна, бормоча что-то  несвязно, отталкиваясь ногами от земли, отползла в сторону. Парень опять подошел и нагнулся над ней. Татьяна сжалась в комок, закрыла лицо  локтем.
– Жора! – крикнул высокий, удерживая двумя руками вырывающуюся девочку. – Ну, ты что? Готовить жертву?
– Ну?! – гаркнул на Татьяну приземистый. – Согласная?
– Отпусти... – Татьяна поднялась, продолжая закрываться локтем.
–  Отпустите девочку. –  Она  попятилась от прищуренного взгляда и быстро-быстро закивала головой.
– Бросай девчонку! – крикнул своему приятелю Жора. – Давай эту… Он попытался схватить Татьяну за  рукав халата. Та  вырвалась, бросилась бежать, но парень с палкой в руках сбил ее с ног, повалил в зарослях высокой крапивы, прижимая к горлу корявый сук. Хрипло крикнул своим:
– Держи ей ноги!.. Дохлый, помогай…
    Парень в шлеме бросил мотоцикл, подбежал к Татьяне.   Двумя руками разорвал на ней  халат, наступив ногой  на живот, сорвал купальник.

 
     6.

     «…Произведен осмотр места происшествия, опрошены свидетели. Но потерпевшая от  подачи заявления отказалась».
          (Из рапорта участкового  Антимонова)


– Не знаю даже, что делать, – нахмуренно сказал начальник милиции. – Такие дела, как того требует закон, возбуждаются по жалобе потерпевшей… А потерпевшая, говоришь, не хочет? Проблема… По характеру преступления, конечно, логично было  бы возбудить. Однако, с другой стороны, получается нарушение закона…
Антимонов, кашлянув в кулак, привстал со стула.
– Следователь считает, что пока можно возбудить как хулиганство. А потом уже… посмотрим по обстоятельствам.
–  Ох уж  мне  эти умники, знают, как закон обойти, – покачал головой  начальник. – Довыдумываются… на  свою  голову. И на  мою  – тоже. Преступников сначала  найти  надо,  –  наставительно  оборвал Антимонова начальник райотдела. – Ты, что ли, их ловить будешь?.. Сыщик, тоже мне. Это не тещу  с зятем мирить, тут думать необходимо, думать, – и начальник постучал себя пальцами по лбу.

    Добираясь на  велосипеде до  дачного поселка,  Антимонов попал под проливной дождь с громом и молнией. Дачники, которых он только-только начал уважать за нескандальный характер, подсунули ему  теперь такое происшествие, которое, может, в его округе случается раз в десять лет. Подумав об этом, он несколько раз символически поплевал через  плечо, чтобы  на  всякий случай не сглазить оперативную обстановку. Хотя чего  теперь-то уж  бояться, хуже, по его мнению, и быть  не может.
 С капюшона струйками стекала вода, велосипедные колеса с чавканьем разрезали лужи и Антимонов в промокших до самого  паха бриджах сосредоточенно крутил педали.

     Добравшись до «Ромашки», он завернул к даче  Юры  Буравкина, вернее, к даче тестя Юрия Буравкина.
    Юра сидел  в своем  сарайчике, укутавшись в старое ватное одеяло. Из многочисленных щелей в крыше капала вода, по утоптанному земляному полу  во все стороны растекались ручейки.
–  Как обстановка? –  спросил вместо  приветствия участковый. – Ничего новенького?
– Ничего, – с нахохленным видом ответил Юра и, вздохнув, закрыл лежавшую у него на коленях общую тетрадь. – Что это ты по такой погоде?.. Будешь чай?
– Буду, – кивнул Антимонов. Он снял с себя плащ-палатку, стряхнул ее и повесил на гвоздик. – Работа наша погоды не ждет.
– Это точно, – поддакнул Юра, раскочегаривая примус. Поставив чайник, он снова закутался в одеяло. – Чем сегодня займемся?
– Общепоисковыми мероприятиями…
–  Да сколько ж можно ими заниматься?
– Надо, Юра, пока… не выйдем на преступников. Сегодня еще  раз походим, пораспрашиваем, с потерпевшей кое-какие детали уточним. Как же ты хочешь: хоп – и дело в шляпе…  Мотоциклисты-то эти больше  не показывались? Н-да… Пока у нас  единственная зацепка – это сынок Муромского. Так?
– Пока только он, – согласился Юра. – Если бы его раскрутить, что он знаком с этими рокерами. А знаком – это факт. Узнать бы их фамилии, схватить да устроить допрос с пристрастием… Вот тогда бы…
–  Ну-ну, никаких «с пристрастием».  Следователь будет  допрашивать их с полным соблюдением законности.
– Вот и зря! – с упреком сказал Юра. – Вот шпана и борзеет от нашей мягкости. По мне бы,.. я бы их… – он высунул из-под одеяла руки и показал как бы он отворачивал им головы. – Только так и никак иначе.

    Антимонов, погрузившись в свои мысли, не возразил.
– Если  бы этот  рыженький парнишка раскрылся, – с досадой покрутил подбородком участковый и хлопнул себя по мокрой штанине.– Мне кажется, даже уверен, что мальчишка что-то  знает, может, издалека – но знает. Знает и скрывает, боится, что ли, дружков своих… Уж  с каким только подходом я к нему  ни  обращался, а он молчит и вздыхает, и глаза прячет… Ну, хорошо, –  решительно сказал Антимонов, – пьем  быстренько чай, потом  я зайду к потерпевшей, а потом сходим с тобой к Муромским.
– Мне с тобой к Перовым не идти?
– Лучше я один, – погладив чубчик, ответил Антимонов. – Мне кажется, она тебя стесняется…
–  Ес-с-тественно, –  с выраженным безразличием сказал Юра. – Есть от чего стесняться,.. – он улыбнулся уголком рта, хотел еще что-то добавить, но передумал.


      Небо распогодилось. Выглянуло солнце, пригрело сначала ласково, а потом  распалилось чуть  ли не на всю мощь, градусов под тридцать. Антимонов от потерпевшей вернулся очень быстро. Вошел в сарайчик, теперь страдая от жары, вытер под фуражкой потный лоб.

– У-уф, шпарит, наверное, опять к дождю… Чистые субтропики… А с Перовой все безрезультатно, замкнулась в себе, слова  не вытянешь,–  участковый махнул рукой. –  А вы  тоже хороши! Женщина после такого потрясения сидит в одиночестве. Никто ее не навестит, не поддержит в трудную минуту… Так и с ума сдвинуться недолго.
– Да-да, – закивал Буравкин. – Но не мне же идти  ее успокаивать. Не так расценят, понимаешь…
– При  чем тут ты… Женщины вашего поселка. Какое равнодушие с их стороны, а? Еще с одного  предприятия все, вроде бы как с одной, хм, деревни…  Даже не равнодушие – бессердечие. Хуже: презрение к человеку…
– Они такие, – опять кивнул Юра. – От них  дождешься. Поахали два  дня и успокоились. Уже  неинтересно… А может, Перова сама  не хочет  никого видеть? Она бабенка с норовом.
– И заявление не пишет, – озадаченно добавил Антимонов. – Нетипичная какая-то ситуация. Я уж все свои учебники прочитал, нигде про это не написано. Что ж, – вздохнул он, – пойдем к Муромским.

     Буравкину в душе  уже  порядком надоело помогать милиции,  мотаться безрезультатно с этим  деревенским участковым, тратить время на  чепуху, когда на  тебя спускается редкий порыв вдохновения и  в голове   брезжит какая-то новая, возможно, великая мысль. Вот  так – согласись помочь, а тебя закабалят, как купленного раба. Будто ему делать больше нечего. Это, в конце концов, мешает, отвлекает от того главного, ради  чего он терпит ворчливые поучения тестя и демонстративное презрение жены. Так нет, еще свалился на голову этот участковый с его идиотски-наивным гуманизмом, топчешься с ним по поселку, слушаешь его дурацкие вопросы, на которые каждый врет в меру своей фантазии. Нет, совсем нет вокруг духовно близких людей, таких чтобы можно было поразмышлять, поговорить на равных, развить какую-нибудь  абстрактную модель, поделиться философскими откровениями. Нет таких. Кругом только копошащиеся муравьи, которые спешат по своим  муравейникам, тащат травинки, крошки и ничего, кроме этой возни, их не интересует, не волнует, хоть пропади все пропадом.

     Перейдя по камушкам через большую лужу, Буравкин и Антимонов свернули за угол – и тут увидели, как от калитки Муромских рванули скопом пять или шесть мотоциклистов в черных куртках и полосатых шлемах. Антимонов, в бессознательном порыве вскочив на велосипед, погнался за ними. Но мотоциклисты, даже не оборачиваясь, не зная, что за ними кто-то там гонится, почти мгновенно оставили велосипед далеко позади и по узкой тропинке умчались в сторону леса.
–  Эх!  –досадливо крякнул участковый, возвращаясь назад к Буравкину. – Маленько того  мы, припоздали. Если  бы знали, что  они здесь…
     Юра отвел  в сторону глаза, пряча насмешливую улыбку, Антимонов поправил китель и позвонил в калитку Муромских. На крыльцо вышла Надежда Львовна, обмахиваясь испачканным в варенье полотенцем. Лицо ее, как только она разглядела за изгородью участкового, заострилось от явно выраженной неприязни.
– Зачастили вы к нам, – сказала она, открывая калитку. – Уж  не знаете, что  спрашивать, а все  ходите и ходите. –  Надежда Львовна тряхнула прической и  покачивающейся  походкой пошла обратно к веранде. – Чем изволите интересоваться?
  Она  остановилась перед   крыльцом,  передумав, видимо, вводить гостей  в дом.
 
    Шедший сзади Антимонов чуть  не  наткнулся на  нее, стеснительно кашлянув, поинтересовался, где сын.

– Алексей в городе, – резко ответила Надежда Львовна. – У парня горячая пора – он готовится к вступительным экзаменам. А вы постоянно его нервируете… Что вам от него нужно?
– Вы же знаете, идет расследование…
– Расследование!.. Неужели вы всерьез считаете, что мой сын причастен к этой грязной истории?! Я лучше вас знаю  своего сына, уж поверьте, что-что, а наклонностей такого рода за ним никогда не замечала… По-моему, тут вообще  нет нужды искать виноватых. Я слышала в поселке предположение, что все было по своей воле и согласию… Дыма без огня не бывает. Люди зря говорить не будут.

    Антимонов обернулся на хмыкнувшего за его спиной Буравкина, потом строго заявил Надежде Львовне:

– Вы это бросьте. Сплетни это все… Вот проведем расследование и установим преступников.
– Да уж… Вы установите…
– Супруг ваш тоже отсутствует?
– Да, – твердо сказала Надежда Львовна. – Вам же известно, какая у него должность. В отпуск сроду не вырвешься… Еще какие вопросы будут? А то, извините, у меня варенье…

     Антимонов с Буравкиным вышли на  улицу. Замок калитки дистанционно щёлкнул за их спиной, как хорошо смазанный винтовочный затвор. Антимонов снял фуражку, пригладил волосы.
– Странно мне. Все-таки товарищество у вас… хоть  и садовое. Вместе работаете, вместе отдыхаете – а к чужой беде такое равнодушие.
– Ничего странного, – высокомерным тоном  ответил Юра. – Еще мудряга Кант заметил, к твоему сведению, что определяющей чертой в поведении человека является его эгоизм. Из-за эгоизма, в конечном итоге, человек совершает и общественно полезные поступки, так называемые подвиги…  Так что в этом  вопросе лично для меня никаких проблем не имеется.
    Участковый недоверчиво покачал головой.
– Того не может быть. Хоть  кто-то, хоть  кто-нибудь все равно должен  жить для людей, а не для себя… Иначе… просто  жизни на Земле не было бы.
– Ты еще с Кантом спорить будешь?.. Это закон, понимаешь, закон жизни… Человек человеку – волк.
– Ну как же. – Антимонов развел руками. – Я вот сколько людей знаю, которые…
–  Ну  сколько?.. Человек пять за  всю  твою  жизнь?.. Это частный случай и на  закон философии никакого влияния не оказывает… Ты вот поживи в городе. А то сидишь тут в своем  огороде, огурцы прямо с грядки жрешь да умильно улыбаешься: какой хороший день, какой хороший пень… То-то у тебя и люди  все добрые, что ты за этими огурцами в очереди не стоял…
     Антимонов, послушав гневную речь, уже  не  возражал. О чем-то раздумывая,  посмотрел в ту  сторону, куда укатили мотоциклисты, затем предложил:
– А что если мы устроим засаду?.. Дождемся здесь этих  парней, обстоятельно с ними поговорим, предъявим Перовой на опознание…
– Дождешься ты их, как же. Они, может, сюда и не вернутся.
– Да, – согласился Антимонов, – возможно. Но, видишь ли, какое дело:  я не заметил во дворе у Муромских мотоцикла, он у них  обычно стоит  под навесом, я уже  засекал. Если, как сказала нам мамаша, сынок в городе, то почему к нему  сюда друзья приехали… Все-таки мне кажется, что между этими мотоциклистами и теми  подонками, которых мы ищем, какая-то связь имеется.
   Буравкин отрицательно замотал головой.
– Отсутствие логики. Поставь себя на место  преступников – разве ты попрешься туда, где тебя могут  узнать?
– Черт их  разберет…  – пожал плечами участковый. – Но в нашем положении нужно проверять любую  пришедшую в голову версию. Я предлагаю задержать их прямо сейчас.
– Как? Идти  за ними в лес, туда? – Юра недоверчиво и оценивающе оглядел Антимонова от сапог  до фуражки. – Вдвоем?.. Их  там  целая орава и они на все способны, эти недоноски на мотоциклах. Тут, знаешь ли, вопрос  жизни и смерти – и надо подумать, что к чему  и зачем нам это нужно…
– Торопиться не будем, все обдумаем, рассчитаем, – начал уговаривать Антимонов. – Как говорит мой начальник, поторопиться мы всегда успеем. Посмотрим по обстоятельствам… А? Давай еще кого-нибудь с собой возьмем?
    Юра почувствовал себя более  опытным и ухищренным, принялся высказывать то одни, то другие опасения. С одной стороны, ему совсем не  хотелось тащиться в лес, искать там  кого-то, ловить, возможно, и схлопотать по физиономии – но, с другой стороны, на него  теперь, вроде  бы, возлагаются командные полномочия и это привлекало его новизной ощущений.
– Взять бы с собой еще  человек пять мордоворотов. Чтобы уж  все было  без осечки, – предложил Юра. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что  такое количество желающих участвовать в операции он в поселке не навербует. Разве что только один Шикин согласится. – Хорошо, возьмем с собой Эдика Шикина. Он хоть  мужик недалекий, но зато  здоровый, как бык. Шея – во, кулачищи – во… – Обрадованный Антимонов быстро-быстро закивал  головой.  –  Думаю,  справимся. Оружие-то при себе?
     Антимонов опять закивал и похлопал по спрятанной под кителем кобуре.


    7.


   «Людям свойственно превозносить свои способности. Одновременно с этим они      часто недооценивают собственные силы».
           (Из выступления по радио врача- психиатра)



– Где они? – прошептал Антимонов, раздвинув руками ветки кустов.
– Вон, вон. Видишь огонек, – из-за его спины показал пальцами Юра. –  Около костра сидят. –  Антимонов покопался во внутреннем кармане кителя,  вынул очки в  какой-то  допотопной старушечьей оправе. «Да ты еще, брат, и близорукий», – насмешливо подумал Юра.
– Видишь теперь?.. Будем брать?
– Подползем поближе. Послушаем, что они там говорят.

     В лесу  начинало смеркаться, накрапывал мелкий дождик. Участковый бороздил животом мокрую траву по всем правилам пластунского передвижения. Позади него – гусиным шагом Буравкин и Шикин.
– Чего  мы прячемся? – бурчал Эдик. – Чего  бояться-то, не пойму… Подошли бы  в  открытую, схватили бы  каждый по  два  гаврика за шкирку…

     У костра сидели, не двигаясь, темные, угловатые, похожие на вырезанных из  тонкой бумаги, фигурки. Невозможно было  разобрать, о чем они говорят, какое-то непонятное бубнящее гудение, иногда негромкий общий смех или отдельное ругательство.
– Ну, что, – Юра подергал Антимонова за ногу. – Берем?
– Давай, – шепнул тот, – по моей команде. Вы заходите с этой стороны, я – с той… Действовать четко и вежливо. – Он чертыхнулся, дергая никак не хотевшую расстегиваться кобуру.
– Вот уж что, а вежливость здесь  совсем  не к месту, – возразил Буравкин. – И окружать надо кольцом…
     Антимонов не дослушал его, поднялся во весь  рост, вышел из кустов  на полянку и зашагал к костру. Еще  издалека заговорил миролюбивым голосом:
– Кто это у нас тут огнем балуется?
    У костра затихли, некоторое время молча смотрели на приближающегося к ним человека. Потом, разглядев фуражку и погоны, кто-то из них панически-тревожным шепотом протянул:
– Ми-ли-ция… – Другой голос  резко крикнул: – Рвем! – и ребята кинулись врассыпную.
– Стой! Стой! – Антимонов широко растопырил руки, бросился за убегающими.
    Из кустов донеслись звуки возни, треск веток, ругательские возгласы, бас Шикина и тонкий фальцет Юры:  «Стреляю без предупреждения!».  Затем кто-то вскрикнул и Юрин  голос  заверещал: «Ой-ей-ей… гады!». Где-то в темноте затрещал один мотоцикл, потом – другой.
     Антимонов догнал высокого парня в черной куртке без  рукавов. Схватил его  за  воротник, повалил на  землю, пытался поймать его руки и завести их  за  спину. Парень не давался, взбрыкивал ногами и извивался на траве, точно пойманная щука. Вдруг  совсем  рядом над ухом  Антимонова раздалось мотоциклетное тарахтенье. Ослепив светом  фары, мотоцикл проехал прямо по ногам участкового. Тот замычал от боли, выгнулся и, инстинктивно ухватившись за  больное место, отпустив своего пленника. Антимонов не успел  еще и подняться, снова увидел несущийся на него мотоцикл, едва сообразив, что это значит, откатился колбаской в сторону – и мотоцикл пронесся мимо, раздавив валявшуюся на траве фуражку.
     В разъяренном состоянии Антимонов вскочил, бросился за  мотоциклом, но скоро почувствовал в ногах боль и отстал.
–  Что, задержали? –  подошел сзади Юра. Он  прижимал ко лбу грязную ладонь и морщился, будто  только что  сжевал незрелый лимон. – Получили по мордам…  А я предупреждал… Вот видишь, – он убрал  ладонь и показал глубокую царапину через  весь лоб. – Запросто могли и до смерти отоварить. Я же кричал: «Стреляй, Коля» – ты что, не слышал?…
     Антимонов сел  на  землю, задрал штанины и осторожно ощупал свои голени.
– Оружие применяется в случаях крайней необходимости. Тем более, против несовершеннолетних, – унылым голосом ответил он.
– Несовершеннолетние… – обозленно отозвался Юра. – Лбы  здоровые… Стрелять их надо без предупреждения… Горячая пора, говорит мамаша. Ну-ну… Вот это, – показал Буравкин на свою рану, – это мне ее сыночек врезал, который сейчас, по ее словам, готовится к вступительным экзаменам. Нос к носу столкнулись. Тот самый рыженький гаденыш…
–  Вот это уже  кое-что! – обрадовался участковый и тут же, забеспокоившись, спросил: – А где же наш третий товарищ?
– Тут где-нибудь. Что  с ним  будет, с бизоном таким… Примял, наверное, двоих и держит. Эдик! – громко позвал Буравкин. – Выходи, мы победили!
–  Зде-есь я, –  отозвался откуда-то рядом голос  Шикина. –  Веду одного разбойника, а второго отбили, малость оплошал. – Эдик подвел крепкого паренька в разорванной рубашке, с трясущейся верхней губой, над которой нервно темнели то ли следы грязи, то ли зачатки юношеских усиков. – Личность знакомая, но никак не могу  вспомнить, где мы с ним  виделись… Следует отметить смягчающее обстоятельство – не особо брыкался. Вот второй, тот – да. Чертенок, аж за руку укусил.
    Участковый поднялся, строго спросил у парня фамилию. Но парень, посмотрев исподлобья, отвернулся в сторону и ничего не ответил.
–  Молчать будешь?  Ну-ну…  В  городе   живешь? –  Задержанный кивнул. – А где твой  мотоцикл? – Парень опять промолчал. – А как же будешь домой  добираться?.. Или  тебя твои дружки где-нибудь под- жидают?
– Да что с ним церемониться! – вмешался Юра. – Дай-ка я ему  сейчас  врежу в  зубы. А-а, ладно...Сажай его в камеру, там он все расскажет.
– Действительно, что мы тут торчим, – поддержал Шикин.
– Хорошо, – сказал Антимонов, немного подумав. – Я заберу его с собой в райотдел. Утром  следователь допро… – Он не договорил, лицо его  растерянно вытянулось, глаза часто-часто заморгали. Двумя руками Антимонов ощупал пустую кобуру, потом  китель и  брюки. – Пистолета… нету…
– Выронил где-нибудь, – спокойно предположил Шикин. – Давайте-ка поищем.

     Прихрамывая,  участковый побежал на  то  место, где  он  кувыркался со своим  задержанным. С полчаса все трое  чиркали спичками и лазали на коленях, прочесывая каждый сантиметр. Осмотрели все возможные места, но оружия не нашли. Антимонов старался казаться  спокойным, однако ему  это  плохо удавалось и было  заметно, что он до крайности расстроен и у него совсем опустились руки.
– Накажут теперь? – не зная, как выразить по этому  поводу  сочувствие, спросил Шикин.
– Еще  как… Эх, – Антимонов постучал себе по лбу кулаком, – ну что ж я такой непутевый. Как же это я…
– Утром поищем. Сейчас толку мало… А рано утром поищем.
– Да, – поддержал Юра. – До утра никто его не найдет… Если, конечно, уже не нашли… эти байкеры. Прихватили с собой, а что, вполне возможно. У-у, – пригрозил он задержанному пареньку. – Ваша работа?

     Напрямую, через   заросли, направились к поселку. Антимонов, потупив голову, плелся позади всех. Шикин подождал его и тихо  сообщил:
– Вспомнил я, где  этого  паренька видел…  Внук это  нашего Мих- Миха, генерального… Я им на даче  печку ложил, а он мне подсоблял, кирпичи подтаскивал… Надо  же, внучок, – Шикин, изумляясь собственному открытию, покачал головой.
     Антимонов часто, будто икая, вздыхал и сообщение Эдика его нисколько не обрадовало.
– Ну  что  ж  тогда, – сказал он уныло, – я его с собой  забирать не буду. Пускай остается у деда  на  даче… Завтра приедем со следователем, показания оформим, протокол напишем.


     Над  дачным поселком, напоминающим с верхушки холма расположением своих  улиц и круглой жёлтой лужей в центре, цветок ромашки, поднимался молодой месяц, покрывая домики  и  заборы зеленовато-спокойным, как  в  реанимационной, светом.
 По пути  задержанного внука передали с рук на руки всполошившейся бабушке. Прошли мимо  кирпичного теремка Муромских, все окна у них  были  погашены и казалось, что семейство Павла Семеновича затаилось в ожидании каких-то крупных неприятностей. У их калитки Антимонов остановился в раздумье, хотел, было, позвонить и вручить под роспись повестку, но передумал, прошел мимо.
     Около дома  Шикина  расстались,  немногословно попрощавшись. Участковый взял свой велосипед, все продолжая вздыхать, сдвинул за спину пустую кобуру и покатил, поскрипывая педалями.
– Где ты допоздна шляешься? – заворчала на Эдика жена. – Опять, небось, на кого-нибудь ишачил. Хоть бы деньги брал, что ли… Весь отпуск только тем и занят, что всем помогаешь.
– Я те-е-е дам, деньги, – прикрикнул Шикин. – Ужин где?
    В молчаливой задумчивости склонившись над  сковородкой с картошкой, Эдик  под влиянием каких-то своих  мыслей громко хмыкнул и покачал головой.
– Ты о чем? – подозрительно спросила сидящая напротив Лиза. 
    Эдик насуплено посмотрел на нее и, предупредив, что разговор секретный, рассказал о вечерних событиях, пожалел «доброго старлея». Супруга выслушала его и совершенно в духе  женской логики сочувственно сказала:
– Бедная Татьяна… в такую историю влипла. Лежит, горемычная, целыми днями на кровати, лицом к стенке. Будто окаменела вся.
– На днях, видимо, Сергей с вахтовки вернется.
–  Вернулся уже. Видела вечером, его  машина проехала. –  Лиза тревожно вскинула на мужа глаза, помахала указательным пальцем.
– Не вздумай переться к ним  сейчас. Во-первых, уже  время позднее, во-вторых... им не до тебя.

    Шикин наморщил лоб, задвигал ежиком волос.
– Как бы чего… не того?.. Я же Сергея знаю.
– Разберутся сами, без твоей  подсказки. Такое дело… Как бы, например, ты себя повел, если бы… Если бы я в такую ситуацию попала?
– Ты? – Эдик посмотрел на жену и махнул рукой. – Ты не попадешь.
– Ну почему же?  – с вызовом спросила Лиза. – Может в жизни всякое случиться…
– Да-а, – думая о своем, протянул медленно Эдик. – Как говорил один  мужик, что у меня в партии работал: жизнь – это не пирожок с повидлом, только надкусил – и сразу повидло наружу…


    8.

   «…Ах, как он, сердечный, переживал, так переживал. Мне издали и то  заметно было».
        (Разговоры в поселке)

       Утром Шикин проснулся с тягостным чувством от предстоящей неприятной обязанности. Какой – он сам не мог понять. Длинные внутренние монологи страдающих героев, считал Шикин, это все надуманная чушь на рыбьем жире. Если  весь  тот поток мыслей, что вырабатывается за минуту серым веществом в черепной коробке, сформулировать словами, получится несвязная  белиберда без знаков препинания на несколько страниц убористым почерком.
     Шикин не стал копаться в ассоциациях, вызывающих у него непонятное тягостное чувство, оделся, свистнул Черта и пошел к Перовым, на  ходу  придумывая, какие слова  он  сейчас скажет Сергею.
     Около асфальтового пятачка танцплощадки Шикин заметил на  встречном курсе спешащего куда-то поутру Павла Семеновича Муромского. Муромский в знак приветствия слегка улыбнулся и приложил два пальца к козырьку белой фуражечки.

     На  стук в калитку никто из Перовых не вышел. Эдик перегнулся через  штакетник, откинул щеколду. На посыпанной песком дорожке отпечатались свежие следы «Москвича». Самой машины во дворике не было видно. На дверях дачи висел  ржавый амбарный замок.
    Шикин подошел поближе, покрутил по сторонам головой. У ступенек крыльца заметил совсем новое, наполненное мусором и черепками посуды ведро. На  самом  верху шевелились от  ветра две  половинки разорванной фотографии Татьяны. «Так», –  сказал Эдик, будто  выполнил какую-то работу.

      Сам себя Шикин считал мужиком, начисто лишенным сентиментальности, хотя и уважал слезливые романсы и фильмы-мелодрамы. Когда  случалось, что у него  от переживаний щекотало в горле  и щипало  в носу, он чувствовал к себе такое презрение, какое, наверное, испытывает волк, начавший от  нужды питаться травой. Он позвал запропастившуюся куда-то собачонку, вышел на улицу, надежно закрыл за собой калитку.
Теперь он намеревался шагать в лес, на место вчерашней потасовки.
    По своему армейскому опыту Шикин отлично представлял, что грозит лицу, утерявшему оружие. Участковый чем-то  неуловимым пришелся ему по душе,и хотелось отыскать в траве этот злополучный пистолет и обрадовать хорошего человека. Шикин завернул к даче Буравкина, собираясь захватить с собой и "свободного философа", которому все равно делать нечего.
Издалека Шикин приметил уже мелькавшую сегодня перед ним белую кепочку Муромского. Павел Семенович вышел, как ни странно, с Юриной дачи. Муромский, поравнявшись, улыбнулся еще доброжелательнее, чем полчаса назад, и опять приложил два пальца к козырьку.
– Не пойму, – мрачно сказал Шикин, – кто за кем из нас следит?
– Не говорите, – принял шутку Павел Семенович, – странные вещи творятся в нашей «Ромашке».
– Дома, что ли, свободный художник?
– Дома. Сегодня он, мне кажется, находится на переломном этапе своей жизни.
– Ну-ну, посмотрим. – Шикин свернул в калитку, а Павел Семенович сдержанной походкой делового человека пошел дальше своей дорогой.

    Этим утром Павел Семенович Пугасей, то бишь  Муромский, наверное, впервые за бытность начальником не вышел на работу, не имея на то уважительной причины. Точнее, причина была, да еще какая уважительная – но не для посторонних ушей.
 Недаром в последнее время почувствовал Павел Семенович, будто сердцем к перепадам давления, наступление больших неприятностей. Выработанная ли с годами интуиция подсказывала ему это, или отцовское чувство по каким-то подсознательным каналам получило тревожную информацию.
     Нелады младшего отпрыска с нормами поведения, а порой, и закона всегда держали Павла Семеновича настороже, но объяснялись как издержки  переходного возраста. А то, что  можно объяснить, не так страшно. Но вот не мог найти Павел Семенович объяснений, почему у семнадцатилетнего Алексея Павловича появляется иногда на губах холодящая родительские души цинично-злая ухмылка,  почему он, презрительно щурясь, с глазами, как затертые пуговицы, слушает наших дикторов радио и телевидения – а по ночам в шуме и треске помех настойчиво ловит шкалой транзистора позывные зарубежных радиостанций; почему он не думает о своем  будущем и вообще  ни о чем  не думает, кроме «железной музыки» и дорогого мотоцикла;  почему он подхалимски предупредителен с отцом  и в то же  время высокомерно груб с матерью…

     Павел Семенович был  в курсе последних дачных событий, знал, что  симпатичную ему  томную дамочку прижучили в лесу  какие-то шалопаи. Он даже хохотнул, когда услышал за ужином от жены такую новость и даже улыбнулся некоторым своим фантазиям. Потом, после  визита к ним  участкового, Павел Семенович вдруг  без всякого внутреннего сопротивления подумал, что среди тех шалопаев вполне мог быть и его Алексей. Вполне.

    Он устроил сыну допрос – но, как и предполагал, Алексей не пошел на контакт, держался замкнуто, хотя и с полной иллюзией откровенности  и покорности. В некотором смысле Павел Семенович одобрил это:  по крайней мере, держится по-умному. С другой стороны, если учитывать, что  речь  идет  не о разбитом окошке и не о задавленной собаке,  до  лоботряса,  видимо,  совершенно не  доходит, какие  последствия влечет такое баловство…  Дело  даже не столько в судебной развязке, сколько в искореженной навсегда судьбе. И своей  жизни – крест, и отцу впишут компру в личное дело. Это ж, ведь, дети за отцов не отвечают, а отцы  за детей  – здесь  уже  долг не только родственный, тут  прощай общественная карьера, насмарку все завоевания. Никак этого не поймет его настырный отпрыск.
     Нынешней ночью  Павел Семенович переговорил с сыном вплотную, по-мужски. Выставил из комнаты жену, наглухо закрыл двери. Разговор был, как у царя Петра под мертвыми сводами пыточного погреба со своим, таким же бестолковым,сыном Алексеем.
     Из  тех  немногословных, выраженных,  в основном, междометиями  признаний Павлу Семеновичу стало  ясно, что  его  опасения подтверждаются по  самому плохому  счету,  срочно   нужно  принимать меры, выполнять родительский долг. До утра  он просидел в кресле, погруженный в свои мысли, потом пропустил для бодрости и живости языка рюмку коньяка и отправился на соседнюю дачу  – к Михаилу Михайловичу Карпову.

     Михаил Михайлович завтракал, у ворот  его уже  дожидалась служебная «Волга». Муромский, всем  видом  показывая крайнюю озабоченность, начал разговор без вступлений, сообщил, что внук Михаила Михайловича и его собственное чадо оказались замешанными в грязную криминальную историю. Карпов, перестав жевать, слушал Павла Семеновича, лицо  его мрачнело, покрывалось, точно паутиной, сеткой мелких морщин.
– Да-да… – обомлело пробормотал он. – Моего вчера милиция привела.
–  Моего  –  тоже. Вчера  они, ко всему  прочему, устроили драку с милицией. Требуется немедленное принятие мер, Михал Михалыч… Знаете ли, я что-то  не доверяю это… машине правосудия. Искалечит детей, машина – она и есть машина.
– Не могу себе представить, – замотал головой Карпов. – У нас Андрей... я считал, на такое не способен. Он такой отзывчивый, добрый мальчик…
– Все они добрые… мальчики. На моего тоже посмотришь: дитё – дитём. А отмочили что!.. Пострадавшую  бы как-нибудь замаслить, может, обойдется все, Михал Михалыч?
– Я считал, Андрей…  Ох, в голове  не укладывается. Что  я скажу дочке и затю?
–  Не  надо   никому  ничего говорить,  –  раздраженным шепотом сказал Павел Семенович. – Самим надо  все уладить, своими силами и средствами. Безвыходных положений не бывает… А то, знаете, как сейчас, стоит   номенклатурному работнику хоть   на  миг  выпустить вожжи из своих  рук – тут же окажешься под колесами телеги…  Ваш Андрей – действительно хороший парень. Но дружки его уговорят – и он, по доброте души, еще чего придумает и все возьмет на себя. Доброта  в наше время до добра  не  доводит. Нам  самим нужно исправить ошибки в их воспитании, свои ошибки. Я в этом деле чужим не доверяю… Вы как?.. Вам что, плохо?..
– Нет, – поморщился Михаил Михайлович. – То есть, да. Но ничего, пройдет… – Михаил Михайлович задышал часто  и тяжело. – Хоть бы  сдохнуть, в самом  деле, чтоб  стыда такого не  видеть…  Ошибки, говорите, Павел Семенович? Ошибку можно совершить в секунду. А исправить ее иногда требуются месяцы… Сколько же  времени потребуется на исправление ошибок, которые совершались на протяжении нескольких лет?..
–  Все  это  риторика, Михал Михалыч, –  перебил Муромский. – Давайте действовать, давайте подключать все каналы, все связи. Медлить нельзя…
    С таблеткой под языком Михаил Михайлович плюхнулся мешком на заднее сиденье «Волги». Так ничего не предложив, уехал на работу.

     Павел Семенович зашел к себе, подбодрился коньячком, завернул початую бутылку в газету и, прикрыв лысеющую голову полотняной фуражкой, отправился куда-то неспешной походкой делового человека.



      9.


«Если бы люди идеально близко принимали к сердцу беды окружающих, были ли они от этого более счастливы?».
      (Мысль, пришедшая в голову автору, возможно, чужая)



    Эдик  Шикин застал Буравкина в прекрасном расположении духа. Юра с наклеенным на лоб пластырем валялся на диване и под бренчанье обшарпанной гитары старательно, как перед публикой, выводил: …Но никогда им не увидеть на-а-ас прикованными к веслам на галерах-х-х…
– Поешь? – спросил Шикин. – Твоего  милиционера еще  не было? Пошли, что ли, его пушку разыскивать.
– А оно тебе нужно? – Юра, не выпуская из рук гитары, сел. – И вообще, мне непонятно, зачем ты вчера подписался на эту глупую затею.
– Как – зачем? – удивился Шикин. – Ты же попросил, сказал, что нужно помочь…
– А-а, – Юра провел ногтем по струнам. – Вот что значит русский мужик, простой и наивный – но дай ему совершить какой-нибудь подвиг. Свой собственный дом готов  поджечь, чтобы  потом  проявить на пожаре чудеса героизма… Я понимаю, твоя натура жаждет деятельности из-за отсутствия мыслителного напряжения. Но истинная борьба  не во внешней суете, а вот тут, – Юра постучал по гитаре, имея в виду, наверное, свою грудь, и по заклеенному пластырем лбу. – Вот тут надо совершать подвиги…
– Что-то ты  сегодня какой-то взъерошенный, – присаживаясь на чурбачок, спокойно сказал Эдик. –  Бросил бы  свою  философию да жил, как все люди.

     Буравкин сокрушенно свесил голову.
– Ты  прав, старина. Самые  простые вещи иногда непонятны для сложных натур. Пора  кончать с философией и брать  жизнь за рога… Все равно никому не докажешь, что ты умнее  их. Не-воз-мож-но. Легче доказать, что ты хитрее их. Верно?
– Верно, – согласился Шикин. Он посмотрел на сайгачьи рога, при битые над  головой Юры, и с чего-то  вспомнил, как они  с ребятами в казахстанской степи  гоняли ночью  светом  фар  стадо  сайгаков, как боялся, что в этот момент их может застукать охотинспекция и сколько потом  унижений придется терпеть из-за минутного удовольствия. Он долго  колебался тогда, но все-таки пошел навстречу ребятам, разрешил охоту  и сам  участвовал. Настреляли шесть антилоп, а утром их разделанные туши обнаружила в лагере охотинспекция… Шикин оставил на память эти рога, чтобы они напоминали ему о тех сомнениях и колебаниях, и об их последствиях.
– …И я наблюдаю такую закономерность, – с поэтической томностью размышлял вслух Юра, – все события, все встречи в моей жизни – как ручейки в большую реку. Ничего даром  не проходит, все несет  в себе пользу, иногда и не осознаваемую сразу…
– А что к тебе начальник ОРСа наведывался? – перебил Шикин. – Он мне только что сообщил, будто  у тебя какой-то крутой перелом. Как это?
– Да так. – Юра сбился с вдохновенной интонации, скучно поморщился. – Предложил мне  одну  работенку. Продавцом в пивном киоске… А что, думаю, на  самом  деле  послать все к черту…  – собачонка Шикина, услышав свою кличку, приветливо тявкнула на Юру, – и, к тому же, в наше время пивная пена содержит в себе гораздо больше философии, чем все тома Канта и Гегеля… Я настолько зол на обывателя, Эдик, что не хочу уже  облагораживать его высокими идеями, которые для него все равно что мертвому припарки. Я хочу воевать с обывателем его же оружием. Лично мне, может, сто лет не нужно ни «люксов» ни «шарпов», но я хочу, чтобы  те, кто бредит этим  барахлом, задохнулись от злости, от черной зависти… О-о, это особая философская позиция.
      Шикин непонимающе развел руками.
– А с какой стати Муромский предложил тебе  такую, м-м… престижную должность? Почему, например, он мне не предложил? Я, не будь такой дурак, прям сейчас же побежал открывать пивную точку. И у благодетеля с ботинок всю бы пыль слизал.
– Ну, как бы тебе объяснить... – замялся Юра. – Павел Семенович – мужик критического склада ума, мы с ним до этого пару  раз беседовали о том-о сем, возможно, взаимная симпатия двух  мыслящих людей… Вот как у нас с тобой.
– А-а-а, – будто  сразу все поняв, сильно закивал головой Эдик. – Тогда… оно, конечно.
     На улице захлопали дверцы автомашины. Шикин выглянул наружу и сообщил:
– Участковый твой приехал. И с ним какая-то женщина.

     Антимонов, с грустными, как у лошади, глазами, вошел в сарайчик, поздоровался.
– Это – следователь, Анна Петровна, – показал он на приехавшую с ним женщину лет сорока пяти, в синем платье и красных босоножках.– Не нашли? – безнадежным взглядом посмотрел он сначала на Буравкина, затем на Шикина.
– Не искали еще, – виновато ответил Эдик. – Сейчас пойдем.
– А я уже  рапорт написал, – вздохнул Антимонов. – Иначе нельзя. А вдруг мое оружие уже в руках преступников… Еще хуже будет. Э-эх.
     Следователь с выражением недоумения оглядела внутренности сарая и – с подозрением – Буравкина и Шикина.
– Так, Николай, – волевым голосом сказала она, – сначала по делу. Кто свидетель, где потерпевшая?.. Время идет.
– Таня Перова с мужем в город уехали, – сказал Шикин. – Наверное, сюда уже не вернутся. Мне так кажется.
– Городской адрес  у нас есть?  – спросила Анна  Петровна и сама  же ответила: –  Есть… Ну, а где  твой  парнишка, который что-то  знает? Этот? – она показала пальцем на Буравкина. И тот, почему-то обиженно фыркнул.
– Юра, – сказал Антимонов, – тебе надо  сходить с нами к Муромским. Если  их сынок опять будет все отрицать, устроим очную  ставку с тобой. Тут уж не отвертится.
    Буравкин, вдруг  засмущавшись, поднялся с дивана, принялся заправлять рубашку в свои брезентовые широченные штаны, забегал по сторонам глазами.
– Знаешь ли... – замялся он. – Знаете, товарищ следователь... не могу  я вот так с достаточной мерой определенности взять и заявить, что вчера в лесу я схватил именно этого… Муромского. Сами  понимаете – суматоха, сумерки... нервное возбуждение… А эта шпана, по-моему, вся на одно лицо, как дикари. Не могу я утверждать, понимаете. Сознавая всю меру ответственности…
     Анна  Петровна, уже  не слушая Буравкина, осуждающе посмотрела на Антимонова.
– Юр, ты что?! – обомлело спросил Антимонов. – Ты же вчера как говорил?.. Вон на лбу у тебя – кто это?
–  Сознавая всю  меру  ответственности и  давая присягу говорить правду  и только правду... – Буравкин уже  справился с замешательством  и говорил со свойственным ему  красноречием, энергично жестикулируя. – Одно дело – гипотеза, а другое  – факт. Нельзя выдавать желаемое за действительное…

– Но ты  допускаешь, что  это мог  быть  младший Муромский? – с жалобной интонацией спросил Антимонов. – Может быть, вспомнишь при дневном свете?..
– Категорически заявляю, это был не он, – замотал головой Юра. – Точно, не он. Могу подтвердить под присягой… или как там у вас…

      Окончательно растерявшийся  участковый  вопросительно посмотрел на Шикина. Тот непонимающе пожал плечами.
– Да-а, – озадаченно протянула Анна  Петровна. – Так менять свои показания, молодой человек, просто беспринципно.
–  Я  никаких показаний не  давал, –  обидчиво-холодно возразил Юра. – Прошу не давить на мое правосознание.
– Никто не давит, – презрительно сощурилась Анна Петровна. – Из вас брехня без всякого давления прет… Не тебе, молодой человек, мне мозги пудрить.
– Давайте покорректней, – усталым голосом произнес Юра. – Мы же интеллигентные люди, в конце концов.
– Видела я таких интеллигентов! – Анна  Петровна отвернулась от Буравкина и командным голосом прикрикнула на Антимонова: – Есть тут для меня работа или я только напрасно проездила?!
– Есть  еще  один  свидетель – паренек, – неуверенно сказал участковый, вскинув глаза на Шикина. – Внук ихнего самого  главного начальника. Тоже скрытный мальчишка.
– Ну веди к нему, что мы тут время теряем.
     Следователь вышла из  сарая, Антимонов с кряхтеньем поправил на  голове  мятую фуражку,  посмотрев еще  раз  на  Юру, поспешил следом.
      Шикин поднялся, тоже собираясь уходить.

– Эдик, ты-то куда? – остановил его Юра. – Посидим, чаю попьем, в картишки скинемся…
– А пошел ты, – буркнул Шикин. – Черт, за мной!- громко крикнул он своей собачонке.
 
     Больше часа   Шикин со  своей   собачонкой проискал  утерянный пистолет. Но того, что искал, не нашел, зато   насобирал попутно целый  кулек земляники. Сидел  в тенечке на поваленном дереве, чистил ягоду и кидал ее по одной  в рот. Собачонка, запыхавшаяся от безрезультатной погони за многочисленными бабочками, прилегла рядом, положила остренькую мордочку на его сандалию.

Несмотря на внешнее спокойствие, Шикина распирало от злости, как паровой котел избыточным давлением. От злости на собственное бессилие, так жалко было ему невезучего участкового – и ничем нельзя было ему помочь, хоть лопни. При всей своей несентиментальности Шикин сам  признавал в себе какую-то жалостливую привязанность к непутевым людям. Будто материнский инстинкт просыпался в нем, когда кому-нибудь требовалась помощь.
     За  кустами замелькала милицейская фуражка. Антимонов шел, низко нагнувшись, петляя зигзагами, осматривая траву под ногами.
– Эй, начальник! – крикнул Шикин. – Я там уже все облазил. Нет его!   
     С убитым видом  участковый подошел к Эдику, опустился рядом на ствол дерева.
– На, – протянул Эдик кулек с земляникой.
– Как сквозь землю провалился… Ну как не повезло!
– На  самом  деле, видать, эта  шпана с собой  прихватила. Нагорит теперь?
– Еще  как. Выговор – в лучшем случае, в худшем – уволят подчистую.
– Ну, уволят, и ладно. Что, без милицейской формы не проживешь?
–  Проживу, –  Антимонов вздохнул и шмыгнул носом. –  Обидно. Служил, служил – и на тебе.
– Если не секрет, как там внучок нашего генерального? Удалось поговорить?
–  Парнишка совестливый, сразу видно…  Но  замкнулся в себе  и молчит.
– Боится, наверное, своих  дружков.
– Вполне вероятно, – кивнул Антимонов. – Эта компания, подозреваю, на всякое зверство способна. Подростки, если гурьбой, что угодно сотворить могут  – самый безответственный возраст… кошмар прямо.
– Что ж, значит, теперь этих  гадов не найти?
–  Ну-у, не  найти. Найдем, не  такие дела  раскручивают… Я  вот недавно один  детектив читал...  –  немного ожившим  голосом   стал рассказывать Антимонов. –  Никаких следов  –  и то нашли. А у нас все-таки есть, за что зацепиться, да и Анна  Петровна свое дело четко знает. Если  она  взялась, всех  на  уши  поставит, раскрутит пружину. Только вот… – Он опять погрустнел, вспомнив о своих неприятностях, потер большой белой ладонью колено.
     Эдик  ждал, что участковый вот-вот заведет разговор о Буравкине, должна же его мучить произошедшая с Юрой метаморфоза. Но Антимонов  об этом и не заикнулся. Они поговорили еще немного о семье, о работе, о других отвлеченных вещах.
– Да, конечно, – сказал Эдик, поднимаясь и вытряхивая на ладонь из  кулька последние ягоды, – зачем же  тогда  жить, если  никому не нужен… Пойдем, что ли. А то моя благоверная там поседеет, наверное, от злости.
   Продолжая беседовать, они не спеша побрели в поселок.



        10.


   «Еще не вечер!»
     (Лозунг оптимистов)


     Поселок «Ромашка»  независимо от  всех  обстоятельств и  происшествий продолжал жить своей  дачной жизнью. В знойном воздухе трещали кузнечики, пухла на  дороге  тяжелая, как тесто, пыль, по вечерам на  асфальтовом пятачке по-прежнему крутили «Ландыши» и «Голубку».

     Контингент дачников периодически обновлялся в  соответствии  с графиком отпусков. Приезжающих вводили в курс, пересказывали поселковые события, которые как бы стали началом устной летописи садово-огороднического товарищества. Самая последняя новость – инфаркт Михаила Михайловича. Вчерашним вечером генерального директора увезли на «скорой» в недвижимом состоянии и, по слухам, причина инфаркта была  вовсе  не служебного характера. Двенадцать лет  бессменный на посту  руководителя объединения, стойкий к служебным неприятностям, как факир к змеиным укусам, Мих-Мих, поговаривали, оказался беззащитным перед  собственным внуком, который, опять же, по просочившимся сведениям, являлся одним из тех хулиганов, что надругались над женой геофизика Перова и со дня на день внука Карпова должны были  взять под арест. Участковый Антимонов уже  более недели не появлялся в поселке и поэтому опровергнуть или подтвердить существующие слухи было некому.

    В последний день  отпуска Эдик  Шикин был  занят тем, что  упаковывал по  коробкам вяленую рыбу. Оглядывая свое  богатство, он мечтательно представлял, как зимой после  бани сядет на кухне перед запотевшей банкой с пивом, расколупает рыбешку и в той, высшей степени умиротворения, когда человек знает, что у него  есть  все, что ему нужно, сделает первый глоток.
– Верблюд, – сказала Эдику жена, – как ты все это потащишь? У меня две сумки с вареньем. Вот была бы у нас машина…
– Нормально, – занято отозвался Шикин. – Как получу зарплату, зайду в магазин и куплю машину.
      Он услышал шаги на крыльце, обернулся и увидел смущенно стоявшего у раскрытых дверей паренька в сильно запыленных джинсах с мотоциклетным шлемом в руках.
    Парень замялся, то ли не зная, с чего начать, то ли – как обратиться.
– Извините... мне надо поговорить с вами.
– А-а, – вспомнил Эдик внука Михал Михалыча, – привет. Как там дед?
– Плохо деду, – глядя себе под ноги, проговорил парень, – все еще в реанимации… Я к вам по делу. Можно вас на минуту?
     Шикин сдвинул в угол коробки с рыбой, подтянул сползающие с живота тренировочные брюки, вышел на крылечко. Приветливо спросил:
– Тебя Андрей, кажется, зовут? Ну, говори. Помочь, что ли, чем? Паренек расстегнул   пуговицы на  рубашке, достал из-за пазухи матерчатый сверток.
– Вот, – протянул он его Шикину. Эдик  развернул пахнущую бензином тряпку:  на  ладони масляно-сине блеснул пистолет. –  У  них был… Это я у них  спер. Я все  расскажу, обещал деду… Я только не знаю, к кому мне  обратиться…  Можно – вам?.. Я ведь  тогда  с ними был, точней, не с ними, я внизу остался. Я говорил им:  не ходите, не надо… А они втроем все равно полезли туда, наверх, к девчонкам… Я все расскажу, я деду обещал... только бы он не умирал…
– Хорошо, доскажешь по дороге, – остановил Шикин быстроговорившего паренька. – Все понятно, надо действовать. – Прикусив в раздумьи губу, он помолчал немножко и предложил: – Поедем сейчас к участковому. Эти сведения и эта штука ему, наверное, нужны позарез. Тут медлить нельзя… Ты на мотоцикле?
– Нет. Бросил его у шоссейки в кустах. Сломался как назло… Шикин засуетился в каком-то горячем нетерпении.
– Ну, ладно. Тогда я быстро  переоденусь.

    Через минуту он вышел в чистых брюках, натягивая на ходу  тенниску.
– Куда  тебя опять черти понесли?! – закричала вслед  жена. – Нам же сегодня в город уезжать!
     Эдик  отмахнулся без комментариев, притопнул на собачонку, увязавшуюся, было, за ним.
    По пути, проходя мимо  участка Юры  Буравкина, Шикин, что-то решив, подошел поближе к забору и, сунув под язык два пальца, резко свистнул.
– Сейчас, – кивнул он Андрею. – Надо  одному хитрому типу  нос утереть.
        Юра высунул из дверей сарая взъерошенную голову, жестом спросил, чего, мол.
– Почем пиво?! – крикнул Эдик. Буравкин, изображая недоумение, направился к забору. – Вот это видел? – показал ему Шикин пистолет.
– И вот этот парень, – он похлопал Андрея по плечу, – все выложил, как на духу. Плачет тюрьма по сыночку твоего  благодетеля… Как видишь, обошлись и без твоей помощи.
– Абстрактные обвинения. Лично я всегда радуюсь, когда торжествует справедливость. – Юра потер заспанное лицо.
– Трещит по швам твоя гнилая философия.
– Философия тут ни при чем, – лениво возразил Буравкин. – Частные  случаи системой не охватываются… Заходи! Чего  не заходишь-то?! – прокричал он удаляющемуся Шикину.

     Эдик шел стремительно, какбудто рвался куда-то, наклонив вперед коренастую фигуру, размахивая длинными мускулистыми руками. Ноги его по щиколотку погружались в толстый слой пыли. Но он не замечал этого и вслух продолжал спорить с Буравкиным:
–  Коту  под  хвост  твою  философию. Значит, что  по-твоему – это система, а что нет – то частный случай…  И ты, приятель, правильно поступил, что  решился сказать правду, –  обернулся Эдик  к еле  поспевающему за ним  Андрею. – Режь всегда правду в глаза – и никого бояться не будешь. Даже, если  виноват. Как говорится, два  раза  не умирать, а когда что-то  скрываешь и боишься… будешь умирать по десять раз в день… Как грешник в аду.
– Я и хотел сразу, – отозвался Андрей. – Но как-то… вроде предателем получаюсь…Перед друзьями…
– Брехня! – отрезал Шикин. – Правда не бывает предательством… Был у меня такой случай, захлопала нас в степи  охотинспекция, когда мы  с ребятами немного побраконьерничали. Ну, не то, чтобы  с поличным – но все равно, подозрение на нас. В первую очередь, конечно, спрос  с меня, с начальника партии…  Да, говорю  я им, только успели они вопрос  задать, я и мои парни подстрелили этих  сайгаков. Я – начальник, я разрешил, меня и судите... Инспектора, понимаешь, сразу и  не  поверили моим  словам, подумали, что  подшучиваю над  ними. Вот как люди  от честности отвыкли. Нормально, да? Ну что ж, судили меня, все как полагается в этом деле, присудили к штрафу – сумма не маленькая, в рассрочку выплачивал… Многие из моих ребят не одобряли меня, конечно; были от них всякие слова малоутешительные, навроде, предательство, глупость. Они, ясно, этот смысл попроще и покрепче выражали, чем этот, – Эдик показал себе за спину, – пивной философ. Он, видишь ли, внушал мне, что я… м-м, угнетенная пропагандистскими установками личность. Что, как элемент природы, я веду  себя вопреки ее законам, где каждый… как это он говорил, ну, короче, должен грести только под себя, чтобы  не нарушать какое-то там равновесие. Я по своей  серости, может быть, ему и поверил. И даже, скажу, немного верил, пока относился к нему с уважением. Я так устроен: если уважаю человека, значит ему верю, а не уважаю – ни одному слову не поверю.
– Я тоже, – отозвался Андрей, – мало  кому верю. Родителям, матери  с отцом, давно  уже  не верю. Друзьям раньше верил, потом  перестал. И вообще я никому не верю…
– Ну-у, это ты  совсем перегнул палку, – Шикин, качая головой, обернулся к Андрею. –  Что  ж, выходит, ни  одного  стоящего человека в жизни не встретил? А дед твой? Я его, например, уважаю как начальника. То есть не как начальника, а как человека.
– Дед – добрый. И по доброте своей тоже обманывает… Не всегда, но бывает.
–  Ну, ты, парень, что-то  вообще…  Или  ты  считаешь, что  настоящий, добрый человек должен быть  точен  в своих  словах и делах, как автоответчик  в  справочной вокзала?  Не  совсем   так, понимаешь… Не знаю  даже, как тебе объяснить. Короче, брат  Андрюха, что  меня слушать, что я – пионервожатый? Ищи настоящих людей, не липни к каждому – но и не шарахайся от всех. Жизнь научит, жизнь – это самый лучший педагог.
– Вот в том-то и дело, – поморщился Андрей. – Сколько живу – а хороших людей что-то не встречаю. Неужто их всех на войне переубивало?
– Брось. Брось эту мрачную мерехлюндию. Я тебе объясню: просто дурной человек – он, как поганый гриб в лесу, сразу в глаза бросается. А хорошего человека еще разглядеть нужно, он на вид не лезет. Так уж устроено…  О-о! – Шикин остановился и посмотрел в сторону трассы, откуда, вздымая клубы пыли, двигался какой-то автомобиль. – Кажется, Серега  Перов. Надо  же. Сейчас  мы его тормознем.
     Эдик  вышел на середину проселка и замахал сверху вниз  ладонью. Зеленый «Москвич» круто затормозил,  окутался  облаком серой пыли. Из пыли послышался голос Перова:
– Шикин, ты?  – Отряхиваясь, зачесывая назад длинные волосы, Сергей вылез из машины, протянул Эдику руку. – Давно  не виделись.
– Да, – кивнул Шикин, отчего-то смущаясь. – Машинешка-то ничего, бегает?.. На работе как, нормально?
– Все хорошо, – ответил Сергей  таким уверенным голосом, будто специально старался доказать всем, и в том числе самому себе, что у него  действительно «все  хорошо». Опережая следующий вопрос  открывшего было  рот Шикина, добавил: – Вот еду к председателю кооператива подписать бумаги. Хочу  продать дачу, решил, что лишняя обуза… А с Татьяной тоже все хорошо, она живет у своей мамы. Мы… мы разводимся. Да, вот так.
– Дядя Эдик, – тронул Шикина за плечо  Андрей. – Вон машина Лешкиного отца.

     Белый «Жигуль» самой  последней модели с тремя антеннами над крышей с запыленным ветровым стеклом остановился рядом на обочине. Из  машины несуетно и улыбчиво выбрался Павел Семенович.
    Вытирая платочком шею и красное, как после  бани, лицо, подошел к стоявшим у «Москвича». Радушно, точно  со старым знакомым, с прихлопываньем по спине, поздоровался с Сергеем, потом, но уже  сдержанней, протянул руку Шикину, покосился на матерчатый сверток у того под мышкой.
– Не разделались с дачкой еще, Сергей  Сергеевич? – участливо поинтересовался Павел Семенович у Перова. – Моя ласточка, – кивнул он на свои «Жигули», – уже  ждет нового  владельца. Я ее, хочу  предупредить, совсем  не эксплуатирую. Разве только по большой необходимости… вот как сейчас.
– А что  такое стряслось? – в свою  очередь без видимого интереса спросил Сергей.
– Да вот, – Муромский перевел взгляд на Шикина. – Как мне только что стало  известно, опять мой шалопай оказался во власти чьих-то инверсий... если  можно так выразиться. Опять сгущаются тучи  над его рыжей головой…
     Шикин, сузив глаза, смотрел на Муромского, лоб у него собрался в морщины, бобрик волос зашевелился рассерженным ежиком.
– Вы, кажется, приятели, – утвердительно сказал Павел Семенович  и поочередно посмотрел на Шикина и Перова. – Поговорили бы, может, между собой. О наших общих вопросах… Для ясности. А?
Сергей опустил глаза, помолчал с пару секунд.
–  Эдик, –  он положил ладонь Шикину на  плечо, –  понимаешь... уже ничего не надо делать. Твоя помощь не нужна…
– Я отойду в сторонку, – перебил Муромский, – чтобы не мешать.
 
      Он  направился к своей  машине, а Сергей,  будто  утратив мысль, мялся, отводил взгляд и не знал, как продолжить дальше.
– Ну-у?! – угрюмо подтолкнул его Шикин. – Моя помощь не нужна… Дальше что?.. Или тебе этот парнишка мешает? – показал он на Андрея. – Так этот парень всю правду и вскрыл, теперь все известно. Известно, кто… над твоей женой надругался… И среди них… сын Муромского.– А брось ты! – скрипнул зубами Сергей. – Какое это уже имеет значение. Мне это сейчас совершенно безразлично…
– Тебе?… А Татьяне?!
– А с Татьяной мы разводимся. И вообще… – Сергей  дернул подбородком, скривился, открыл дверцу машины, собираясь садиться. – Сама  виновата… Сама. Могла  бы и убежать... хотя бы. И все об этом! Понял, Эдик?.. Никому здесь  твоя помощь не нужна. Не суйся в чужую жизнь…
– Сергей! – окликнул Перова Муромский и быстро  зашагал к «Москвичу». – Подожди же.
     С  заднего сиденья «Жигулей»  выбрался Юра Буравкин. Вприпрыжку, с лицом озабоченного человека, он поспешил за Муромским.
– Ба-а! – удивился Шикин. – И этот здесь… Алло, пиво есть?!
– Оставь  идиотские шутки! – огрызнулся Юра. – Есть  серьезный разговор.
–  Вот  именно, –  добавил Павел  Семенович. Он, будто  впервые, осмотрел Шикина каким-то жестким взглядом.
– Отойдем на минутку, – примиренчески предложил Юра. – Имеется один вариант удобной для всех альтернативы. Ведь сам, Эдик, посуди: расследования всякие, приговоры, тюрьмы – никому из нас не нужны. Что это изменит в нашем жизненном процессе? Абсолютно ничего!
– Короче, – буркнул Шикин, отходя за Буравкиным к обочине.
– Павел Семенович предлагает взаимовыгодный компромисс…
– Освободилось еще одно место в пивном ларьке?
– Не перебивай! Слушай…  – Жестикулируя, со скорбной мимикой на лице Юра принялся конкретизировать: – Пойми ты! В вашей конторе разразится страшный скандал, поползут слухи, начнется эрозия коллектива… тебе это нужно – нет. Кому  нужно?.. Пацанов пересажают, упекут в тюрьму. Разве тюрьма кого исправит, они выйдут оттуда еще более испорченными, с изломанными судьбами. Я понимаю, тебе симпатична Татьяна – но пока следствие да суд ее подвергнут унизительным допросам, процедурам. При  ее впечатлительности это будет солью  на  едва  зажившую рану… Внуку Мих-Миха тоже достанется: на следствии, вполне возможно, вскроются какие-то и его проделки. Дальше: Сергею  ты тоже никакого добра  не сделаешь, только навре дишь при сложившейся ситуации. Ему, видишь ли, Павел Семенович продает по сходной цене  свою машину… Наконец, я сам. Если  опять закрутится эта криминальная история, разумеется, Павлу Семеновичу будет не до моего… трудоустройства. Теперь – ты. В отношении тебя Павел Семенович тоже найдет... чем, так сказать, отблагодарить. Что тебе, например, нужно?
– В лоб хочешь? – хриплым голосом спросил Шикин. – Щас дам…
– Ну, Эдик, – не обращая на угрозу внимания, развел руками Юра,–  при  твоей  альтруистической  философии ты  должен руководствоваться, в первую очередь, не  собственной блажью,  а  выгодой окружающих. В сложившейся совокупности обстоятельств ты  не несешь пользы людям, а, наоборот, причиняешь им вред. Ты противоречишь сам себе… Тебя потом будет мучить совесть.
– Чо-о?! – до крайности изумленный, протянул Шикин и волосы на его голове  встали наэлектризованной щетиной. – Что ты говоришь, совесть?.. Ах, ты, философ-натуралист, гениальный режиссер... частный  случай, растуды твою тетю… Как тебя за пивную стойку потянуло, гляжу. О совести заговорил…
     Шикин плюнул, круто повернулся, пошел обратно к «Москвичу».
– Стой!
     Юра догнал его, стараясь удержать, дернул за торчащий под мышкой сверток. Тряпка развернулась и из нее на дорогу  шлепнулся пистолет. Юра нагнулся за ним, схватил пистолет – и тут же, айкнув от сильного удара в челюсть, распластался на вздыбившейся пыли.
– Ты!.. Ты!.. – заверещал он, бессвязно сыпя всеми  известными ему ругательствами. – На меня руку поднял!.. Я...
–  Заткнись, крыса, –  сквозь зубы  процедил Шикин. Он подобрал тряпку, стал  шарить ладонью в пыли – и вдруг  один  за другим раздались два глухих выстрела. Эдик поднял голову, затуманенными глазами посмотрел на Буравкина и, медленно кренясь, ткнулся лицом в пыль.

       Голоса  Андрея и Сергея Перова слились в один  протяжный крик ужаса.
– Дядя Эдя! – Андрей кинулся к Шикину, затормошил его, попытался перевернуть на спину.
– Ка-ак-кой ужас, – заикаясь, проговорил Сергей. – Какой ужас...
      Прижимая пальцы к вискам, он сел в свою машину. Натужно взвыл двигатель. «Москвич» нервно-резко сдал назад, развернулся и понесся в сторону трассы.
     Муромский, бледный и весь напряженный, как натянутая струна, не прикасаясь руками, склонился над  Шикиным. Заглянул в его измазанное пылью лицо, перевел взгляд на расплывающееся по тенниске грязно-красное пятно. Обернулся к Буравкину.
– Убийца… Ты – убийца, понял?.. И каждый из нас это подтвердит. – Он медленным шагом пошел к своим «Жигулям».
–  Я  не  хотел!  –  по-ребячески беспомощно крикнул  ему  в  спину Юра.
      Губы его тряслись, кадык дергался вверх-вниз, руки скрюченно и бессильно повисли, как у паралитика. – Я, правда, не хотел… Я хотел мимо, попугать…
      Буравкин, не отрываясь, смотрел на раскатившиеся в пыли у его ног черные бусинки и как будто не решался сойти с этого места.
«Жигули» съехали с обочины и попылили к поселку. Юра, вытянув шею, посмотрел им вслед потом – опять на кроваво-запекшиеся шарики у своих  кроссовок и неуверенно сдвинулся с места. Расхлябанной, неустойчивой походкой на заплетающихся ногах, часто  спотыкаясь и падая в пыль, побежал за машиной.

     Шикин открыл глаза. Отраженными в зрачках облаками посмотрел на сидящего рядом Андрея и слабо сказал:
– …Помощь… надо… Нормально… будет.

    Андрей вскочил, мальчишеским звонким голосом закричал удаляющимся «Жигулям», потом в сторону трассы, где вздымал облако пыли «Москвич» Перова.
– Стойте! Стойте!… Хороший человек умирает! Да стойте же, черт вас возьми! – Он бросился в одну сторону, потом – в другую, заметался в растерянности. Затем сорвал с себя рубашку и, размахивая ею, что есть сил, закричал в жаркую пустоту:
 – На помощь! На помощь!.. Хорошего человека убили!


      ======  "" ======