Когда я только начал сам-один выходить во двор, это лет где-то с шести-семи, мне сначала крепко доставалось. И теперь я пацанов понимаю: я мелкий, тощий, кучерявый, потом и стриженый налысо, неловкий, ни мячом, ни «чеканкой», ни пристеночной битой толком не владеющий, одно слово – хлюпик. Так ко мне и относились. Притом и сам двор наш с прилегающими территориями к нежностям и сантиментам не располагал. Назывался он в нашей среде «Большой» или «Консервный» - по магазину «Консервы», подсобки которого на него выходили. Двор весь асфальтовый, без клочка не то что зелени, а просто земли, помойка, лабиринты «малых» дворов и проходных подъездов, черных ходов и непроглядных подвалов.
Однако через некоторое время испытал я как бы послабление режима, а вместе и чувство безопасности, защищенности, что ли. Как-то постепенно исчез риск схватить нежданного и неспровоцированного «пендаля» или «леща», или лишиться какого-нибудь дорогого мне имущества, неосторожно вынесенного из дома напоказ коварным сотоварищам по детским играм. И, кстати, меня стали беспрепятственно принимать во все эти игры, не взирая на низкий уровень физической и тактико-технической подготовки - и в прятки, и в колдунчики, и в «домики на весу», и в «казаки-разбойники», и в «пристенок» и даже в футбол. В общем, стали относится ко мне, как к равноправному и даже уважаемому члену сообщества. И это, конечно, не по моим личным заслугам, а по связям. Да, были у меня старшие братья, целых трое, родной и двое двоюрдных, и жили все в том же дворе, но в дворовой жизни никакого участия на то время уже не принимали, а меня так и вообще в упор не видели – слишком были заняты своими бурными личными жизнями. Так что толку мне от них не было никакого. Но покровитель у меня все же появился. И какой!
Жила в нашей квартире среди многих прочих одна странная семья. Глава, имени не помню, очень властная старуха, две ее дочери, тетя Рая и тетя Таня, и их дети, ровесники моего старшего брата. У тети Тани дочка Оля, а у тети Раи – сын Валера. Все это в одной комнате. Оля была зубрила и отличница, а Валера – блатной и успел «сходить» по малолетке.
И возвышение мое в дворовой иерархии совпало с его возвращением. Конечно, Валера-вернувшийся тут же стал непререкаемым авторитетом и у нас, в Большом дворе, и во всех его окрестностях. Когда он, стоя у дворовых ворот, разбирал и рассуживал пацанов, блатных, приблатненных и просто шкетов, приходивших к нему за справедливостью, это была картина! В любое время года - черное пальто нараспашку до щиколоток, хромовые сапоги, голенища в гармошку, белое кашне внакидку до колен, кепка-малокозырка с продольной складкой, челка из-под козырька и «Беломорина», прилипшая к губе! Одно только известие о том, что я ни больше-ни меньше, как сосед самого Валеры, служило мне такой охранной грамотой, что с его стороны не требовалось никак дополнительных усилий для поддержания моего высокого дворового статуса. Меня старались особенно не задевать даже в самых бурных финальных эпизодах «казаков-разбойников», да что там! Даже в периодически вспыхивающих междворовых войнах, которые были уж совсем не игрушки, а вполне себе натуральный мордобой! Потому что все, кого это касалось, знали, что задевать меня чревато, и что за мной сам Валера. Хотя, видит Бог (или зуб даю), сам я никогда не держал в голове этой связки и никогда ею не козырял!
Но не бывает правил без исключения. Нашелся один такой, который этого почему то не знал. Наверно, какой-нибудь из дальних. Во всяком случае, я его ни до, ни после не видел. А вышло вот что. Собрались мы как то в соседнем дворе, который у нас назывался Армянским. Там и правда жило несколько семей, которых тогда называли армянами. (Как я узнал много-много позже, это были айсоры, то бишь ассирийцы, московские монополисты по чистке обуви). Собрались и решили поиграть в футбол двор на двор. Ну, не то чтоб взаправду в футбол - народу было мало, человек пять. Так, постучать в одни ворота. И вот тут приперся большой парень, одетый почти как Валера, и вмешался в игру. То есть в наглую отнял у нас мяч и стал стучать один, а если кто из нас влезал, то брал на корпус, а потом и просто руками. Меня приложил так, что я пролетел плашмя по асфальту, разодрал треники и ссадил коленки и ладони. И вот тут меня разобрало! Я молчком поднялся и побежал, хоть и больно было, и жгло ссадины, но я торопился! Я надеялся застать Валеру дома. И застал! Видок у меня был такой, что Валере не пришлось ничего объяснять. Он только спросил: «Где?» Я сказал: «В Армянском…» Он, больше ни слова не говоря, на ходу надевая пальто, кинулся к двери. Я за ним. Но где там! Он и я! А тут еще мои содранные коленки! В общем, когда я вбежал в Армянский двор, картина была такая: чужой парень, выпучив глаза, бегал вокруг турника, который был у нас вместо ворот и кричал дурным голосом: «Валера, я ж не знал, Валера кончай, Валера, я ж не нарочно, я ж в игре!» А Валера молчком гнался за ним и бритвой полосовал развевающиеся от бега полы его блатного пальто.
И это была самое яркое и наглядное свидетельство моей неприкосновенности.
Конечно, это нельзя назвать крышеванием в нынешнем понимании этого явления. Ведь от меня-то за покровительство не требовалось ничего. Но все же…
А когда Валера загремел по новой, все дворовые страсти успели отгореть, я перешел на другие жизненные ристалища, где такая крыша уже ничем не могла бы мне помочь. Жизнь продолжалась.