Я уныло лежал в постели и желал вновь провалиться в сон, чтобы как можно дольше избегать общения с моим новым хозяином. С того момента, как я к нему переехал, прошла уже целая неделя. И хоть этот человек пытался заинтересовать меня разными вещами или разговорами, я по-прежнему не желал идти на контакт. Я видел, что за криво натянутой улыбкой скрывается лик безразличия. Меня пугала странная пустота в глазах и унылые действия, словно всё происходит по некому, заранее придуманному сценарию. Часто вечерами он закрывался в своей комнате на верхнем этаже, после чего оттуда не доносилось ни малейшего звука, как бы я не старался подслушать. Раза три мужчина ходил на работу, но на какую, я не знал. Единственное, что мне, пожалуй, было известно — это то, что есть какие-то поздние смены. Странно, но даже на работу синьор наносил свой пугающий грим, одевал чёрные костюмы и постоянно носил шляпу, не забывая брать небольшую кожаную сумку. Оставаясь в полном одиночестве, я позволял себе немного расслабиться и получше осмотреть все комнаты. Порой мне хотелось сбежать из этого дома, но в действительности я понимал, что из этого ничего не выйдет, поскольку мне некуда идти и неизвестно, что со мной может случиться, попадя я на грязные городские улицы. У меня не имелось дальнейшего плана своего существования, поэтому я с тоскою отгонял от себя эти робкие желания. Тем не менее украдкой я всё равно присматривал подходящие лазейки. К сожалению, большинство окон закрывали плотные шторы, и мой хозяин запрещал открывать тёмные занавески, поэтому сбежать через окна не представлялось возможности. Я же боялся его ослушаться, поэтому покорно ничего не трогал, хоть и не понимал причины такой скрытности.
Проходит ещё несколько минут и, пересилив желания, я поднимаюсь с кровати. Мне всё ещё кажется, что сегодня я вновь встану на свои ноги, а эти безумные месяца одиночества окажутся обычным кошмаром. Что я вновь проснусь в родной квартире, а за дверью будут раздаваться родительские голоса. Но к сожалению, ничего такого не происходит, и я в очередной раз пододвигаю инвалидное кресло к постели и перебираюсь в коляску. В очередной раз я подъезжаю к двери, прохожу в ванную комнату, а затем на кухню, где за столом, как и всегда, меня ждёт мой чёрный хозяин, куря сигарету. Табачный дым смешивается с запахом крепкого кофе и тостеров с сыром. Я робко здороваюсь с мужчиной, а тот желает мне доброго утра. У меня возникает такое ощущение, что мы просто играем в семью, но на самом деле всё происходит, словно в неком фильме, по задуманному сюжету, без чувств и эмоций. Позавтракав бутербродами, я привычно благодарю господина и удаляюсь к себе. Поскольку заняться мне особо нечем, я решаю почитать книгу Стивена Кинга, которую мне подарил Готье накануне со странным названием "Кладбище домашних животных". Ознакомившись с описанием и первыми страницами романа, я понял, что он не из светлых произведений. Но вскоре я всё равно втянулся в мрачный эпизод и с интересом следил за событиями, хотя порой становилось тяжело читать. Невольно и меня самого настигали мысли о смерти.
Так проходит около двух часов, но вскоре мой безмятежный покой одиночества нарушает тоненький дверной скрип, и в комнату входит синьор Готье. На нём находится чёрная футболка с серым изображением черепа и такого же тона шорты, достигавшие до колена.
— Всё читаешь? — спрашивает мужчина. От чего-то в его голосе звучит некое удовольствие, — и как тебе? Нравится? — интересуется он, судя по всему, ожидая положительный ответ. Но разве может книга, в которой являются духи и возрождаются погибшие животные, тем не менее оставаясь мёртвыми, понравиться адекватному человеку? Вообще, странный подарок для ребёнка одиннадцати лет.
— Уж очень мрачный сюжет, — вздыхаю я.
— Это тебе не детская фантастика, — усмехается Готье, — а произведение с глубоким смыслом. Вот ты, например. Если бы твой самый близкий человек на свете внезапно разбил себе голову, то ты вернул бы его к жизни, имея на то возможность? — приподнимает бровь синьор, присаживаясь ко мне на кровать.
— Не похоже это на жизнь. Скорее так, биологическое существование, — отвечаю я, хотя не особо хочу разговаривать на данную тему.
— А чем же для тебя биологическое существование отличается от жизни? Разве это не одно и то же? — фыркает парень, словно только что услышал большую глупость.
— Конечно, нет! — удивляюсь я, — у живых людей есть душа, они способны чувствовать, любить. Они... — начинаю тараторить я, но заметив, как брюнет роняет голову на руку, замолкаю на полуслове.
— Нет, мой мальчик, — печально, даже сочувственно вздыхает мужчина, — это всё функции нашего организма — импульсы, рефлексы, нервы... Ты, оказываешься, наивный. Я не спорю, люди способны чувствовать. Но чувствуют они только боль, гнев, обиду или тоску, — задумчиво перечисляет синьор, — одним словом, люди несчастны, милый мой. Не думаю, что ты хоть раз улыбался за последние месяцы своей жизни.
— Ну, до аварии я жил счастливо, — неуверенно отвечаю, растягивая слова, — я испытывал любовь, радость, и восторг я испытывал тоже, — с грустью вспоминаю я.
— Вот видишь, — прерывает меня мужчина, — раньше. Возможно, все дети глупы и наивны оттого, что не знают настоящей жизни, но вскоре они знакомятся с её законами и ударами. Вскоре они превращаются в рабов своих несбыточных желаний и в заключённых собственных тел. Уж в таком случае лучше не мучить тело потребностями эго, а душу телесными ограничениями. По-моему, душа и тело лишь вредят друг друга, и единственным спасением для них обоих служит разделение. К счастью, человек так устроен, что, если в него выстрелить, прольётся кровь, — продолжает он. — Так что, по-моему, биологическое существование без чувств даже лучше настоящей жизни, какой её задумал Бог. Согласен? — интересуется собеседник Я же не желаю продолжать этот бессмысленный спор, поэтому просто соглашаюсь со своим господином.
— Возможно, — пожимаю плечами я, но остаюсь при своей точке зрения. Хотя не удивительно, почему синьор Готье ко всему относится с таким равнодушием, раз имеет столь мрачное мнение.
— Вижу, тебе не интересен наш разговор. Что ж, возможно ты ещё слишком юн для того, чтобы забивать себе этим голову, — произносит мужчина, поднимаясь с постели, — давай, я лучше тебя кое с кем познакомлю, — предлагает он, выходя из моей комнаты. Я рад, что наш спор наконец закончен, уж слишком он походил на разговор двух душевнобольных. Но с кем это меня хотел познакомить хозяин? Насколько я знаю, он не имел каких-либо приятелей. Через несколько секунд я слышу, как Готье поднимается вверх по лестнице, а после возвращается обратно. Я с недоумением дожидаюсь его у себя. Когда парень входит в комнату, в его руках находится довольно крупная клетка со стальными прутьями. Приглядевшись, я замечаю чёрное оперение птицы, сидевшую в заточение.
— Вау, — невольно роняю я, завидев ворону, что забавно вертела головой, время от времени прыгая по клетке. Я всегда любил животных, поэтому тут же проявляю к ней интерес. Поставив клетку около меня, Готье садится рядом.
— Это что, ручная ворона? — с любопытством спрашиваю я, касаясь пальцами прочных прутьев.
— Это ворон, — сухо отвечает мужчина, — его зовут Граф, — добавляет он, — кстати, не думаю, что он ручной. Пару лет назад этот засранец сам ко мне прилетел.
— Правда? — поражаюсь я, — и что, он всегда сидит в клетке? — я считал, что вольной птице плохо взаперти. Что она с тоской вспоминает свободу и свист ветра в перьях. Что вновь желает распахнуть свои мощные крылья и с лёгкостью взмыть в воздух к синему небу. В этом мы чем-то были схожи с Графом, вот только мне тюрьмой служила не клетка, а собственное тело, которое не давало подняться на ноги, ровно так же, как тесные прутья мешали взлететь ворону в манящие небеса.
— Почему? Нет. Я часто его выпускаю, — пожимает плечами господин.
— И он не улетает? — удивляюсь я.
— Ещё бы! Сколько бы не пытался вышвырнуть эту тварь — возвращается. Поначалу же я хотел избавиться от него, но потом подумал, почему бы и не оставить? В целом, неплохая компания! — ухмыляется брюнет. — Кстати, не хочешь выпустить его? — предлагает он.
— Ну, если вы не против, то я только с радостью, — встрепенулся я, на что мой господин расплывается в лукавой улыбке.
— Конечно, я не против.
Через несколько минут мы уже выходили из дома. Я быстро набросил на себя лёгкую ветровку, которую мне также дал хозяин. Хоть она и оказалась мне великоватой, тем не менее всё равно была удобной и комфортной для такой погоды. Апрель выдался холодным для второго месяца весны, но в воздухе всё равно чувствовалось потепление, а на земле появились лужицы от растаявшего под весенними лучами солнца снега покрытые хрупкой корочкой льда, который с лёгкостью трескался от любого нажатия. Деревья ещё не успели покрыться листвой, но кое-где виднелись свежие молодые почки. Около дома по-прежнему лежал затвердевший снег, а от знобящего ветра становились зябко, что кожа покрывалась мурашками. Я невольно поёжился, но вскоре привык к неприятному холодку и, втянув носом свежий сырой воздух, принялся крутить колёса. Готье шёл рядом, обутый в сапогах на высокой подошве и одетый в чёрное пальто, неся клетку, в которой Граф, почувствовав, что выходят на улицу, с нетерпением запрыгал по дну, готовясь расправить крылья. Вскоре мы вышли на просторную площадку, распластавшуюся перед домом.
— Ну, что, готов? — повернувшись ко мне, спросил мужчина, протягивая клетку. Почувствовав её вес у себя на коленях, я понял, что эта штуковина оказывается очень тяжёлая. Я ещё раз зачаровано скользнул взглядом по живому существу, проводя пальцами по металлической дверке.
— А он точно не улетит? — всё ещё переживая, уточнил я. Что, если я выпущу ворона, а тот безвозвратно скроется из глаз и исчезнет где-то далеко в лесу, что находился в нескольких сотнях метров отсюда? Я сразу обратил внимание, что этот мрачный особняк располагается в дали от других домов, и по соседству совсем никого нет. Пару раз, когда я заглядывал за железные ворота, то видел лишь длинный луч галечной дороги, удаляющийся в гору с одной стороны и убегающий далеко в другую. По обоим бокам тропы ничего не росло, пустота растянулась по окружающим холмам, и лишь ближе к горизонту пестрели неразборчивые очертания густых деревьев. Я боялся, что обрадованный свободе Граф с лёгкостью расстанется со своим домом, и в случившимся Готье обвинит меня. Он накажет меня. При этих мыслях мне сделалось ещё страшнее.
— Конечно, не улетит! — беззаботно бросил брюнет, — куда ж он денется? — фыркнул он со стальным спокойствием в глазах. Его уверенность придала мне решительности, и с трепетом в сердце я отварил небольшую дверцу. Та с шумом откинулась в сторону. Ворон сразу же забился в своей птичьей тюрьме и со рвением выпорхнул наружу. Свободно. Стремительно. Гордо. По началу я вздрогнул, боясь его упустить, но вскоре расслабился, наблюдая за беспечным красивым полётом птицы. Я обречённо сидел в инвалидном кресле, мой взгляд приковался в ясные безоблачные небеса, где с необычайной властностью парил чёрный падальщик, словно настоящий стервятник. Как же и мне хотелось вырваться из своей тюрьмы и также, подобно вольной птице, почувствовать свободу, закипающую в крови. Но, увы, я попал на пожизненное заключение, не имея никаких шансов изменить хоть что-то. На душе сделалось печально, но при этом необъяснимое спокойствие разливалось по венам. Хотя кто знает, может быть, это смирение?
Из глубоких размышлений меня вывел звук приближающихся шагов, и через мгновенье на моё плечо обрушилась тяжёлая ладонь.
— Что-то не так? — раздался непроницаемый голос синьора. Видимо, он заметил мою грусть и то, с каким сожалением я наблюдал за освободившимся вороном.
— Нет, всё так, — спешно кивнул я, но по моей интонации это было трудно сказать. Я говорил безучастно и без эмоционально, натягивая беззаботную маску на свою треснутую душу, — просто не выспался, — решил добавить в конце для более реалистичной картины. Мужчина лишь молча кивнул в ответ и вытянул вперёд себя левую руку. Уже через несколько секунд Граф, издав пронзительное карканье, опустился вниз и беспечно приземлился на предплечье своего хозяина, цепляясь острыми когтями.
— Что ж, тогда пойдём. Я не хочу потом мучиться с твоей ангиной, — процедил Готье, указывая взглядом на мой лёгкий озноб от ветра. В ответ я смущённо отвёл глаза и поспешил скрыться под крышей веранды. Парень не спеша последовал за мной, двигаясь плавно, словно бесплотная тень. Его лик был по-прежнему стянут льдом равнодушия, а чёрная обводка создавала эффект, словно глаза провалились внутрь. Пряди волос, словно чёрная паутина, потихоньку раскачивались на ветру, который постепенно набирал всё большую силу. Ворон властно восседал на руке господина. Проехав на порог, я направился в сторону своей комнаты, но заметил, что за моим креслом тянется грязный след от колёс. "Чёрт!" — мысленно сжал зубы я, проклиная свою коляску.
— Ой, извините... — рассеяно пробормотал я, оборачиваясь на Готье, который уже успел войти в прихожую. Я ожидал, что он сейчас разозлится и станет обзывать меня, но мужчина лишь беспечно махнул рукой.
— Ничего страшного, проезжай в комнату, а я сейчас помою колёса и подотру пол, — спокойно ответил синьор и, не разуваясь, прошёл по коридору. Его подошвы также оставляли следы грязи на паркете. Я догадался, что парень специально решил это сделать, чтобы показать мне, что нисколько не злится и не видит моей инвалидности. Я растроганно проводил его взглядом и двинулся к себе. "Быть может, он не такой и плохой, — пронеслось у меня в мыслях, — почему я вообще боюсь и избегаю своего синьора?" Но вспомнив его взгляд, властный тон, каменный холодный голос, мрачную одежду и интерьер, я тут же ответил на свой вопрос. Мне стоило лишь вспомнить то, что именно этот человек безвозвратно оторвал меня от родителей, чтобы вновь испытать приступ гнева. Он отнял последние шансы на надежду того, что они вернутся! От этих мыслей по моему телу вновь разлилась злоба, и я с раздражением стиснул зубы. Порой мне даже казалось, что это и не человек вовсе, а какое-то другое существо из потустороннего мира. "Нет, это уже слишком," — решил я, перебираясь с кресла на стул. К слову, мне очень нравилось то, что он был на колёсиках, поэтому на нём я также мог передвигаться, хоть довольно и неловко со стороны. Приходилось хвататься руками за окружающие предметы или стены и подтягиваться вперёд. Но этого вполне было достаточно при занятиях за партой, когда мне чего-то не доставало. Вскоре Готье отнёс моё кресло в ванную и через несколько минут вновь закатил его в комнату.
— Спасибо, — виновато обронил я, но мужчина не счёл нужным ответить, показывая, что мне не за что извиняться. После недолгой уборки, в которой я также решил принять участие, мы отправились на кухню. За эту неделю я уже привык питаться то бутербродами, то горелой яичницей, макаронами по-флотски, а то и вовсе растворимой лапшой. Но я вовсе не был против, наоборот — мне даже нравилось. Так и сейчас Готье погрел вчерашние макароны и протянул мне тарелку. Я кивнул, но у меня совсем отсутствовал аппетит, поэтому я лишь вяло ковырял тушёнку вилкой. Моё внимание отвлекло короткое карканье и, оглянувшись, я увидел, что Граф составлял нам компанию. Его клетка стояла на широком подоконнике, за котором располагалось закрытое шторами окно.
— А что Граф ест? — с интересом спросил я, вновь оборачиваясь к птице.
— Всё подряд. Хоть что дай — всё склюёт, — привычно хмыкнул мужчина, после чего добавил, — можешь покормить его, если хочешь, — кивнул он. Я вспомнил, что как-то читал статью о том, что вороны всеядны и способны питаться даже падалью. Я взял со стола небольшой кусочек хлеба и подъехал к клетке, после чего неуверенно оторвал хлебушек и бросил его за решётку. Граф тут же заметил угощенье и схватил мякиш клювом, мигом его проглотив. На моём лице растянулась детская улыбка, и я с удовольствием повторил процесс, любуясь крупной птицей. Ворон действительно достигал великих размеров, я редко встречал таких больших особей. У него было густое чёрное оперение, длинные лапы с острыми когтями и смольного цвета клюв. Тёмные глазки лукаво поблёскивали, ожидая новой порции лакомства. Ворон забавно скакал по дну клетки и вертел своей крупной, но аккуратной головой. Я вновь улыбнулся ему в ответ, и на душе стало чуточку легче, словно некий свет проник внутрь.
***
С тех пор я провёл ещё несколько дней в огромном особняке со своим хозяином. Он по-прежнему держался холодно, но постепенно мы привыкали друг к другу, и напряжение во время общения потихоньку угасало. Вчера, когда нам надоело питаться лапшой, Готье решил заказать пиццу, на что я с радостью согласился, но уже в следующий момент меня с болью обожгли воспоминания о том, как мы всей семьёй по выходным ходили в пиццерию. До сих пор помню ту атмосферу и сочный вкус пиццы "Времена года" с соком.
— Ты какую любишь? — спросил мужчина, набирая номер в телефоне.
— "Времена года", — с тоской вздохнул я, вспоминая, как ещё всё дорогу обратно пил из большого картонного папиного стакана газировку.
— Хорошо, — буркнул брюнет, — я бы хотел у вас заказать... — начал тогда мужчина. Через пару часов нам доставили две коробки пиццы, среди которых были "Времена года" для меня и "Пепперони" для Готье, и, забрав их, мы, как когда-то я с родителями, устроились за столом и, начав разговор, принялись есть. Но больше её вкус мне не казался таким аппетитным, как раньше.
Хоть я понемногу и привыкал к новому отчиму, мне всё равно не хватало своих родителей. "Интересно, как там они без меня?" — вновь задался вопросом я, на которой мне так и не предстояло узнать ответа. К сожалению, жизнь полностью изменилось в самую плохую сторону. Теперь у меня был только хозяин. Да, именно хозяин. Властный и безразличный ко всему. Вечерами мы выходили на улицу и, устроившись в уютной беседке, начинали играть в карты. Время от времени Готье закуривал сигарету, чья вонь разъедала приятный вечерний воздух. Когда темнело окончательно, и сумерки превращались в слепую темноту, а ветер становился холоднее, мы возвращались домой. Почему-то синьору нравилось бывать ночью на улице, выходить за ворота и бродить по спящей тьме. Ночь пьянила его. И порой, поздно вечером он становился ласковым. Но эта ласка прочно переплеталась с усмешкой, с неким тяжёлым сожалением, что печально лежало в его взгляде. Что это значило, я не знал, и как бы не ломал себе над этим голову, не смог прийти к какому-то объяснению его чувств. Его странных пугающих чувств...
Живя со своим господином, я ощущал себя взаперти, как и чернявый Граф, к которому я успел крепко привыкнуть и привязаться. Вместе с ним я не ощущал себя таким одиноким и несчастным, а любовь, которую я дарил ему вместе с заботой, когда кормил, гулял или ухаживал, согревала моё сердце. И каждый раз, когда я распахивал заветную дверку, мне тоже хотелось стать птицей. Быстрым и вольным вороном, чтобы улететь вместе с ним из этого равнодушного дома, которого я начал бояться. В своих самых страшных мыслях этот особняк казался мне живым, словно хранил в себе множество секретов и тайн. Казалось, что двухэтажный дом знает что-то. Знает, но молчит. И это пугало меня. Почему же нельзя открывать некоторые окна? Почему нельзя заходить на задний двор? Впрочем, это не моё дело, и я отгонял от себя дурные мысли, пытаясь свыкнутся с новыми правилами. Ведь всё вовсе не так уж и плохо. Готье часто проводил со мной время, разговаривал, шутил. Иногда мужчина рассказывал смешные истории из своего глубокого детства, а я невольно вспоминал все светлые моменты из своего. В это время мне казалось, что ничего не изменилось, и родители до сих пор рядом, а Готье просто знакомый приятель, с которым мы дружно болтаем. Этими разговорами синьор показывал мне, что вовсе не хочет заменять отца. Чувствуя это, я расслаблялся, зная, что не предаю своих маму и папу, и переставал отталкивать черноволосого мужчину. Беседуя о своём безмятежном детстве, мы беззаботно смеялись, вновь превращаясь в детей из своих историй. Но вот его смех... До боли бесчувственный и пустой смех. Такой неискренний, сломанный. Словно внутри себя, в своих воспоминаниях он находился в совершенно другом месте.
Так, постепенно и потихоньку, проходила моя новая жизнь. У меня совсем не было друзей, да я и не пытался познакомиться с соседскими ребятами, которых, впрочем, и не имелось по близости. Я боялся, что сверстники будут смеяться и издеваться надо мной, поэтому целыми днями сидел дома или где-то на участке. Погода заметно потеплела, а снег окончательно растаял, покинув даже самые далёкие места, куда не просачивались солнечные лучи. Юные свежие листочки светились ярко-зелёным пламенем и тихо шуршали на тёплом ветерке. Землю покрыла молодая травка. Раньше, приезжая на дачу, я любил босиком бегать по траве, чувствуя, как она щекочет мне ноги. К несчастью, больше я уже никогда не почувствую её щекотки. Единственное, что я мог ощущать — это ужасные фантомные боли, которые так и не желали оставить меня в покое. Однажды я не сдержался и протяжно застонал, стискивая зубы. Синьор Готье, приподняв бровь, спросил, что со мной. Я попытался соврать, но мужчина всё понял и вновь окатил меня загадочным взглядом, в котором плескалось то ли сожаление, то ли презрение, лишь Бог знает, что.
Так и приблизилось лето. Я понял, что с момента аварии прошёл почти год. На протяжении всего года я чувствовал лишь разочарования, предательства, отчаяние и уныние. Всё это время изнутри меня пожирала депрессия. Мерзкая противная старуха, что тянула меня на самое дно болота. И в блокноте, который мне подарил Роберт, оставался последний чистый листочек, не покрытый грязными чернилами и слезами. С этими мыслями я и сидел за своим столом над последней страницей, как вдруг в комнату зашёл синьор Готье.
— Что делаешь? — поинтересовался мужчина, — подходя ближе, — о, я смотрю, твоя заветная книжка уже закончилась, — фыркнул он, пренебрежительно разглядывая потёртую тетрадь. Я хотел как-то возразить на его открытую насмешку, но парень вновь перебил меня:
— Слушай, может быть, стоит сходить в магазин? Купить новую одежду, тетради, ещё кое-какие вещи. Как раз скоро начнётся учебный год, — словно разговаривал сам с собой, пробормотал брюнет и, выслушав свою идею, согласно кивнул, — да, нужно съездить, — сказал он. Я так и не успел открыть рта.
— Да, зачем? — непонимающе уставился я. Мне совсем не хотелось попадаться на люди и объедать своего хозяина. Моя совесть до сих пор грызла за инвалидное кресло, поэтому мне совершенно не хотелось, чтобы он тратил на меня деньги. Мне не хотелось оставаться перед ним в долгу.
— Вообще-то, я сказал, что всё решено. И твоё мнение не спрашивается, — твёрдо отчеканил мужчина, — или мне показалось, что ты хочешь меня ослушаться? — внезапно в его глазах промелькнули искорки раздражения и гнева, — я не понял. Ты что, перечишь мне? — начал наступать синьор, гневно глядя на меня.
— Хорошо, — покорно и без эмоционально буркнул я, боясь разозлить хозяина ещё сильнее.
— А ты одолжение мне не делай, — медленно и угрожающе процедил Готье, словно зверь, — собирайся и пошли, — коротко бросил он и вышел за дверь, подавляя приступ внезапной злобы. Я обречённо вздохнул и подъехал к своему шкафу с зеркальными дверцами. "Ненавижу зеркала. Ненавижу себя," — вновь проскочило в мыслях, когда я приблизился к своему отражению, из которого на меня смотрел искалеченный уродец. Со времён аварии я так и не смог принять себя таким, какой есть, как и тот факт, что родители бросили меня. Страх также преследовал меня по пятам. Почему-то здесь, в этом доме мне стали чаще видеться страшные сны, чем в интернате. В моей голове уже скопилось множество ужасных картин разорванных машинами тел. Превратившееся в кучу мясо безжизненно растекалось по дороге, едва сохраняя человеческие очертания. Почти каждую ночь меня слепили горящие глаза несущихся монстров, которые с визгом врезались в меня и с лёгкостью, словно пёрышко, подбрасывали в воздух. Почти каждую ночь я вновь падал на горячий асфальт, а в ушах раздавались смутные крики мамы, которые с каждым разом становились всё тише. Как же мне не хотелось вновь садиться в машину и куда-то ехать! Это была ещё одна из причин моего испорченного настроения. Но выбора не оставалось, поэтому, открыв шкаф, я достал лёгкую рубашку. Оглядев взглядом свои вещи, я понял, что они действительно уже старые и изношенные, хоть и сохранились в хорошем состоянии. Вздохнув ещё раз, я захлопнул двери и с трудом, чтобы не упасть с кресла, надел рубашку.
— Тебя долго ждать? — донёсся недовольный голос синьора, из-за чего я скорее поспешил к выходу. Смерив меня оценивающим взглядом, мужчина развернулся и вышел во двор. Я последовал следом за ним, как можно быстрее крутя колёса. Лицо брюнета, как всегда, украшал пугающий грим, а тело покрывали чёрные одеяния. Парень отомкнул скрипучую дверь гаража и, открыв машину, сел на водительское сиденье.
— Жди на месте, — сухо бросил Готье и, заведя мотор, принялся выезжать из гаража. Я с ужасом вцепился в колёса, смотря, как рычащий железный монстр пополз в мою сторону, неизбежно приближаясь ко мне. Мне стало казаться, что огромный чёрный джип вот-вот сорвётся с места и со свирепостью размажет моё тело об асфальт. Всё вновь промелькнуло пред моим взглядом. Каждая клеточка запульсировала от паники, а сердце забилось чаще, но от страха я не мог пошевелить руками. В горле застрял ужас. Но к моему великому облегчению, выехав из гаража, машина остановилась, и из кабины вышел Готье.
— С тобой всё в порядке? — безучастно спросил он, глядя на моё бледное лицо.
— Да, — дрожащим от облегчения голосом ответил я.
— Что ж, смотри, — хмыкнул парень и, подкатив коляску к двери, помог мне расположиться на заднем сиденье, после чего дверь захлопнулась. Я вновь почувствовал себя в западне, словно попал в ящик, заполненный водой, и воздух стремительно покидал лёгкие. Примерно та же паника сковала всё моё тело, но усилием воли я заставил себя успокоиться. После того, как Готье положил кресло в багажник и вновь сел за руль, не забыв замкнуть открытый настежь гараж, мы выехали за ворота. Мужчине пришлось ещё раз покинуть салон, чтобы замкнуть их, но к моему сожалению, это заняло пару минут, и вскоре мы ехали по пустой дороге на встречу к косым взглядам и унижениям.
По радио негромко играла иностранная песня, которую вскоре сменила другая волна. Я печально смотрел в окно, провожая взглядом проносящихся мимо машин, которых становилось всё больше, и пытался подавить плохое настроение. Но эта поездка оказалась для меня одной сплошной проблемой, где я полностью выпадал из зоны своего комфорта. Меня не устраивала каждая мелочь, но я ещё не знал, какой катастрофой она обернётся.
Ехать пришлось долго, поскольку магазин находился довольно далеко, но вскоре мы приблизились к зловещей мигающей вывеске супермаркета.
— Отстёгивайся, — холодно бросил мужчина, выходя из автомобиля. Я нехотя отстегнул ремень безопасности, готовясь испытать худшие часы своей жизни. После Готье помог мне пересесть в инвалидное кресло. "Чёрт! Оно такое огромное, так выделяется из толпы... На меня сразу обратят внимание," — безостановочно крутилось у меня в голове. Ещё никогда прежде поездка в магазин не заставляла меня так волноваться, скорее наоборот — обычно это были радостные мгновения. Оказавшись внутри, у меня рухнуло сердце. Вокруг туда-сюда ходили люди, но к моему облегчению, никто из них не косился в мою сторону. Каждый был занят своими делами. Немного расслабившись, я перевёл дух, но всё ещё находился в напряжённом состоянии, ожидая самого худшего.
— Так, пойдём, посмотрим одежду, — задумчиво произнёс Готье и двинулся в сторону небольшого отдела, где продавалась детская и подростковая одежда.
— Здравствуйте! — с улыбкой поприветствовала нас молодая девушка, — что Вы ищите? Могу Вам что-то подсказать, — любезно предложила она, но синьор даже не взглянул в её сторону, словно не замечал её присутствия. Я ещё будучи в детском доме понял, что этот человек способен в буквальном смысле не видеть окружающих людей, словно их не существовало вовсе. Пока мы проходили вдоль вешалок с одеждой, разглядывая летнюю коллекцию, я всё время ощущал, как меня насквозь прожигает любопытный, но жалостливый взгляд, от чего на душе сделалось тяжело и мерзко, как будто бы камень упал на дно живота. Выбрав пару футболок, мы отправились в примерочную. Я старался, как можно скорее покинуть это место, поэтому делал вид, что мне нравится любой предложенный вариант, и к моему счастью, купив пару костюмов, мы вышли из этого отдела. Но впереди ждали другие, ничем не отличающиеся один от одного магазинчики, где были всё те же противные зеркала, любопытные консультанты и ужасное смущение перед Готье. Внутри возникала непонятная неловкость, когда я мерил очередной комплект, а мужчина говорил своё мнение или спрашивал меня о моих вкусах и предпочтениях. Я видел, с каким вниманием брюнет выбирал вещи, рассматривал их, спрашивал, удобно ли мне, не жмёт ли. Он даже ни разу не заговорил о цене. Что это значило? Неужели... заботу? Какой-то робкий тёплый трепет пробился в моём сердце, согревая его ласковым трепещемся лучиком.
В выводе мы купили пару домашних костюмов, несколько уличных комплектов и рубашек с шортами. Вся одежда была аккуратно свёрнута и сложена в пакеты. Я чувствовал себя неловко, что на меня уходит столько затрат и не знал, как отблагодарить своего хозяина.
— Спасибо вам, — пробормотал я. — Вы очень щедры ко мне, — смущённо лепетал я, на что Готье лишь косо улыбнулся и фыркнул в ответ.
— Пустяки. Рубль для нищего дороже миллиона для богатого, — бросил он, — ладно, — прервался парень, вновь размышляя вслух, — школьную и тёплую одежду посмотрим ближе к осени, а сейчас пойдём. Ах, да! — вспомнил он, — я же ещё хотел зайти в книжный... — задумчиво произнёс мужчина.
— Не стоит! Вы и так... — начал было я, но синьор тут же прервал меня пронзительным властным взглядом. "Ладно, — подумал, — выберу самую дешёвую тетрадку. Или вообще скажу, что ничего не нужно. Всё равно это займёт немного времени," — мысленно решил я. Найдя необходимый нам отдел, мы прошли к прилавкам, где размещались блокноты, тетради, записные книжки и различные стикеры. Бросив взгляд на нижнюю полку, где обычно продавались самые дешёвые вещи, я практически несмотря, выбрал простенький блокнотик на спирали.
— Вот этот подойдёт, — робко показал я, но Готье и не думал смотреть в мою сторону. Его немигающий взгляд внимательно изучал какой-то другой товар.
— А по-моему, вот этот тоже ничего, — через несколько секунд проронил он и, протянув руку, достал солидный толстый блокнот с прикреплённой закладкой в чёрной твёрдой обложке, на которой красовалась английская надпись "Death Note", что означала "Смертная записка". На обороте тоже находилась подпись: "The human whese name is written in this here shall die." Думаю, что фразу можно было перевести, как: "Человек, чьё имя написано здесь, умрёт". Приятный и гладкий на ощупь, он также имел красивое оформление внутри.
— Нет, мне такого не нужно, — хотел возразить я, но парень не стал меня слушать и направился на кассу.
— Пока я рассчитываюсь, возьми себе пару ручек, — не замечая моих слов, сухо сказал брюнет.
Спустя несколько минут мы уже направлялись к выходу. Моя голова гудела от усталости и шума, но радость того, что скоро покину это заведение с таким большим скоплением народа, придавала сил.
— Эй, давай ещё сюда заглянем? — произнёс мужчина, когда мы проезжали очередной отдел с детской одеждой, который ещё не посещали.
— Зачем? Здесь же совсем для маленьких! — попытался отговорить его я, проезжая мимо, но Готье, бесцеремонно взяв кресло за ручки, покатил меня внутрь. Я постарался собрать в себе последние силы, но руки безнадёжно опускались от разочарования. Вот что мы здесь забыли? Зачем вообще ещё куда-то заходить? Тем болею, что здесь действительно продавалась одежда для новорождённых и маленьких детей. На вешалках висели забавные комбинезоны, розовые шапочки, крошечные кофточки и штанишки. Мы уже хотели покидать это место, как вдруг мой взгляд упал на мужчину, которого прежде загораживала ширма. Я, словно вкопанный, замер на месте. Он сосредоточенно разглядывал трикотаж, изучая этикетку.
— Ты чего? — одёрнул меня Готье, но его слова утонули среди нахлынувших эмоций. Прямо передо мной стоял мой родной отец! Его худощавая фигура, его стрижка, очки... Это точно был Роберт! Я смотрел и не мог поверить в то, что наконец после стольких месяцев разлуки вновь встретил его. Но что он делает в этом отделе? Неужели... Неожиданная мысль заставила меня покрыться дрожью от непонятного волнения. Я онемевшими руками осторожно приблизился к отцу, боясь его реакции. Что он скажет? Обрадуется ли? Будет ли извиняться? А что, если папа решит вновь оформить своё отцовство? От сильного волнения голова шла кругом, а руки превратились в скользкие холодные ледышки. А вдруг Роберт снова отвернётся от меня? Что, если он будет не рад встречи? Сердце забилось чаще, готовясь выпрыгнуть из груди. А что же сказать мне?
— Эм, — запинаясь, начал я, подъехав к мужчине. Внутри всё клокотало и, словно пламя, искрилось от внезапной паники. Но радость и надежда тёплыми лучами заплясали в сердце, когда отец обернулся на оклик и застыл с разинутым ртом.
— А... Андре? — едва пробормотал он, не в силах вымолвить ни слова, — но как? — лишь и сумел сказать он. Я тоже молчал, жадно изучая каждую деталь его лица, словно никак не мог поверить, что это действительно мой отец.
— Я так скучал по тебе, — внезапно для самого себя проронил я, не понимая, что происходит.
— Да, я тоже, — опомнившись, невнятно пробурчал Роберт. Мне кажется, или он действительно не рад нашей встречи? Почему отводит взгляд, словно неловко себя чувствует?
— Ну, я вижу, у тебя всё сложилось хорошо. Рад за тебя, — скомкано заговорил мужчина. "Хорошо?!" — молнией врезалось в мой мозг. То есть он думает, что мне хорошо?! Слепая боль обожгла сердце. Неужели Роберт даже не чувствует своей вины?
— Я смотрю, у тебя тоже, — каким-то не живым, чужим голосом ответил я.
— Да, — косо улыбнулся мужчина, — что ж, пока, мой мальчик. Это... Всего хорошего тебе, — замялся он, направляясь к выходу.
— И это всё, что ты хочешь сказать?! — не выдержал, — ты совсем не рад мне? — с болью в голосе закричал я.
— Андре, давай не будем выяснять отношения на людях, — отозвался мужчина, оглядываясь по сторонам.
— Что? — ахнул я, — да как ты смеешь?! Я же твой сын! — не в силах сдержать эмоций, простонал я. Неужели я для него действительно пустое место? Неужели он совсем меня не любит? Но почему? Я беспомощно пытался разглядеть в глазах отца хоть какую-то тень раскаяния, но её не было. Судя по всему, мужчина решил навсегда вычеркнуть меня из своей жизни, как ненужное прошлое.
— Сын? — раздался звонкий женский голос. "Мама? — с отчаянной надеждой замер я, — но это не её голос. Тогда чей же?"
— Милый, ты говорил, что у тебя нет детей, — непонимающе произнесла молодая незнакомая женщина, приближаясь к Роберту и, окатив меня соперническим взглядом, брезгливо остановилась на грубых шрамах, — тем болею таких, — ехидно фыркнула барышня.
— Дорогая, этот мальчик что-то перепутал, — попытался объяснить мужчина, — ты же видишь, что он больной? Наверное, у него и с головой проблемы, — примирительным тоном ответил он, прижимая к себе свою новую супругу. Я больше не мог этого вынести. Всё рушилось и падало, погребая меня заживо. Как Роберт смеет так обо мне говорить? Неужели он предал и маму? Но где же Эллин? Как там она?
— Зая, ты иди, а я ещё задержусь, хорошо? — противным сюсюкающимся голосом попросил мужчина, и незнакомка нехотя последовала к выходу, кокетливо улыбнувшись напоследок.
— Андре, — обернулся ко мне Роберт, — тебе лучше убраться из нашей жизни, понимаешь? — заглядывая мне в глаза, спросил он. А я не в силах что-либо сказать, лишь немощно смотрел на человека, которого считал своим отцом.
— Неужели ты никогда меня не любил? — с застывшими слезами выдавил я. К горлу подобрался горький ком. Мне всегда казалось, что родители скучают по мне, сожалеют о своём поступке. Что они просто не вынесли горя... Я всегда надеялся, что они вместе и живут счастливо, но папа ушёл к другой женщине и, о Боже! Они же выбирали детскую одежду! Мне действительно больше не было места в их жизни.
— Что ты? Любил! Я и сейчас тебя люблю, — заговорил Роберт, но больше я не верил его подлым словам, — просто ты бы всё испортил, понимаешь? — вновь обжёг меня отец.
— Почему вы расстались с мамой? — не своим голосом спросил я, борясь с потрясением. Как такое возможно? Моя семья просто раскололась на части. Такая дружная и нерушимая когда-то. Неужели я действительно всё разрушил?
— Думаю, ты всё-таки должен это знать, — с сомнением начал Роберт, — после аварии Эллин не смогла смириться с твоей травмой и... — замялся он, — понимаешь, мне пришлось отправить её в стационар для душевнобольных, — как можно осторожней сообщил мужчина. В начале я никак не мог поверить в услышанное, но после того, как шок прошёл, вновь накинулся на отца.
— Да, как ты смел так с ней поступить?! — завизжал я. Краем глаза замечаю, как на нас начинают обращать внимание проходящие мимо люди, поворачивая головы, но мне плевать. — Ты просто решил избавиться от нас с мамой, чтобы быть с этой! — задыхаясь, кричал я.
— Заткнись! — внезапно рявкнул Роберт, — она из-за тебя сошла с ума, слышишь?! Из-за тебя! — напустился он, — ты сломал мою жизнь! Ты отнял от меня мою милую нежную Эллин, превратив в несчастную психопатку! После этого ты больше не мог оставаться в моём доме, — процедил мужчина. Внезапно мне всё стало ясно, и пазлы собрались в единую картинку. Роберт специально положил маму в больницу, потому что она не давала своего согласия на отказ! Я всегда знал, что любящая и такая родная Эллин не могла меня бросить. Но после этого отец недолго горевал и сразу завёл себе новую семью. Казалось, что сердце сейчас лопнет от столь сильного предательства. Мне хотелось просто заснуть и не просыпаться, чтобы это всё закончилось!
— Я не верю тебе, — сквозь стиснутые зубы прошипел я, стараясь сдержать слёзы и дрожь в руках, но те упрямо отказывались меня слушаться. В голове не укладывалась информация, что моя мамочка теперь превращена в унылую куклу и больше не очнётся от этого мутного сна. Больше я её не увижу.
— Что ж, твоё право, — хмыкнул Роберт и повернулся ко мне спиной, теряясь в безликой толпе прохожих. После его ухода я бессильно зарыдал, закрывая ладонями лицо. Все чувства вырывались на волю, но внезапно на своём плече я почувствовал чью-то грубую руку. Готье. Судя по всему, он всё это время наблюдал за нашим разговором. Мужчина без лишних слов взял ручки коляски и направился прочь из этого мерзкого магазина. В такой же немой тишине мы прошли к машине и поехали домой. Я бесстрастно смотрел в окно, созерцая на грустный серый город. На этот раз мне не было страшно, даже несмотря на большую скорость. Разобьюсь? Ну, и что? Почему я вообще не погиб ещё тогда, в той аварии? Ведь всем стало бы лучше. Родители бы не разводились, и у них бы появились новые дети. Но я и в правду всё испортил. Наверное, Бог допустил ошибку, сохраня мою лишнюю и ненужную жизнь. Зачем мой неуклюжий ангел позволил Ему это сделать?
Дорога заняла ещё около часа езды, после чего впереди показались знакомые высокие ворота, и вскоре я уже вновь проезжал в свою комнату. В глаза сразу бросился всё тот же блокнот, оставленный открытым на письменном столе. Боль с новой силой накрыла меня с головой и, взяв ручку, я импульсивно сделал последнюю надпись: "Прощай! Я ухожу из твоей жизни!". После этого я со злобой принялся вырывать грязные листы, разрывая и сминая их в клочья, вымещая свои чувства, но легче не стало, и я бессильно рухнул в постель. Какое-то время я молча лежал. Грудь вздрагивала и опадала от частых всхлипов, а боль вновь разлилась по ампутированным ногам. Так непривычно ощущать свои пальцы, чувствовать пятки и икры. Невыносимые судороги сжимали конечности, и я отвлекался от своего горя. Но вскоре моё одиночество нарушилось тихим скрипом, и в комнату осторожно вошёл господин.
— Они всё-таки живы, — хмыкнул мужчина, садясь рядом со мной. Я сразу вспомнил свою выдуманную историю, но не нашёл сил ответить и извиниться. Вместо этого я только сильнее сжал простынь, чувствуя, как горячие слёзы сползают по щекам, оставляя мокрые следы.
— Ну, что ты, мальчик мой? — заботливо прошептал брюнет и ласково притянул к себе, — не плачь... — на самое ухо произнёс он и, обняв меня за плечи, принялся медленно укачивать в своих объятиях. Впервые за всё это долгое время в его голосе звучала искренняя забота. Такая тёплая, такая необходимая... Я робко прижался к его груди и закрыл глаза.
— Я ему больше не нужен! Он больше не любит меня! — дрожащим от слёз голосом заскулил я.
— Ш-ш-ш... — прислонил палец к губам Готье, — ты мне нужен, — произнёс он, ласково убираю прядь волос с моего лица, — мне, слышишь? — повторил синьор.
— Из-за меня мама в больнице! — вновь всхлипнул я.
— Не вини себя, — попытался успокоить меня мужчина, — ты ни в чём не виноват, — медленным глубоким голосом проворковал хозяин, — ты самый хороший мальчик и лучший сын на свете, — продолжал он.
— Неправда! — начал я, но Готье тут же меня перебил:
— Для меня — правда, — спокойно сказал мужчина, и только что я вслушался в сказанные слова. Неужели мой хозяин действительно... любил меня? Неужели я и в правду ему нужен?
— Спи, Андре, — тихо прошептал господин, продолжая меня раскачивать. И в это мгновенье боль отпустила, отошла, просто растворилась в воздухе, словно её никогда и не было. На душе стало тепло и спокойно, а слёзы перестали идти из глаз, застыв на лице мокрыми дорожками. Больше мне не требовалось каких-то слов, чтобы утешиться. Я осторожно прижался к груди хозяина и обнял его за шею, слушая тихий приятный стук сердца. Дыхание постепенно восстанавливалось, пока не стало совсем гладким и ровным. На миг я забыл о всех окружающих проблемах, о невыносимой тоске и всех сожалениях. В этот миг я ощущал лишь тёплую заботу, от которой моё сердце вновь затрепетало, чувствую робкую и чистую любовь.
— Спи, мой милый мальчик, — вновь произнёс синьор откуда-то из далека, — спи, мой маленький принц, — шелестел его бархатный голос, сливаясь с ритмичным ровным стуком сердца. Нежная качка клонила в сон, что потихоньку укрывал меня своим сказочным уютным одеялом. Неожиданно я почувствовал, как холодные губы ласково коснулись моего лба, и недавно бушующий шторм в душе превратился в безмятежный спящий штиль. По телу разлилось долгожданное спокойствие, ведь я впервые чувствовал, что вновь кому-то нужен. Впервые за долгое время я знал, что кто-то любит меня.