12
Как Анисимов ни проклинал себя за утраченную нравственность – делать нечего, пришлось собираться и двигать к облюбованному павильону. Он напялил старые резиновые короткие сапоги, в драную спортивную сумку положил гвоздодер, в карманы - нож и фонарик, погладил скептически глядевшего на него кота и вышел в вечернюю мглу.
Прохожих, слава богу, на улицах не видать. Сейчас нужно тихонько обстряпать дело, взять только самое нужное и обратно, домой. Приготовить ужин, выпить рюмочку и изваять на ноутбуке что-нибудь этакое. Про любовь, например. Столько уж им написано про мерзость отчаяния, про пороки и гнусные дела, что теперь-то точно настало время - изобразить рассказ о любви. Трудновато будет об этом, конечно.
Писатели, так или иначе, всегда излагают на бумаге собственные переживания и свой личный опыт, расцвечивая сюжет подслушанными историями и щедро снабжая ради достоверности энциклопедическими сведениями.
А с любовью у Альберта в жизни получалось не очень. Нужно было хватать ее, мимолетную, раньше, лет, этак в двадцать пять. Бережно согревать в ладонях, легонько раздувать тлеющий огонек, оберегать от цинизма и пошлости. Не вышло, думал – успею.
Так и пробрели мимо подруги, красивые и не совсем, молоденькие, зрелые, - разные. Анисимов не желал их видеть уже следующим утром, еще лучше – прямо после священного эротического акта. Мешали творить, гундели, казалось, лишнюю совершенно, инстинктивную фразу, которая им передалась с поколениями предшественниц – ту, что про любовь…
Витрины павильона закрыты опущенными ставнями. Красный огонек сигнализации не горит со вчерашнего дня, когда он перерубил топориком кабель на задней стене магазина. Никто не пришел, и не починил. Стало быть, хозяевам не до того. Альберт огляделся по сторонам, осторожно обошел павильон и снял распиленный замок, над которым трудился позапрошлую ночь. Внутри уже накопилась сырость. Отопление, видно, отключено и где-то тихонечко течет на пол вода – кап, да кап.
Сначала вдруг подумалось – а если хозяева вывезли весь товар, или распродали, успели, тогда что ж – напрасный труд? Слава Богу, тут хоть повезло – с полок, подсвеченные фонариком, глядели этикетками водочные и винные бутылки, банки с консервами, и много еще всякой всячины.
Анисимов тихо обошел прилавок, отворил дверцу и приступил к работе. На дно сумки – тушенку, банки со шпротами, сухари, дальше вперемешку с сигаретными блоками – стеклянные водочные сосуды…
Илья не дождался вечером товарищей. Тащиться в другой двор за Коляном не захотел, а на Славика вообще надежды нет. Колька, наверное, налакался водки с лимонадом, дрыхнет. А Ряха, как всегда, пасанул в последний момент.
Повздыхал, выкурил пару сигарет, пошел в павильон в одиночестве. Еду добывать все равно надо. Матери вон сегодня на рынке удалось достать только пару кило картохи, буханку ржаного, да селедки, и та вроде с душком. И черт с ними, с такими друзьями, никакой ответственности. Одному сподручней, сколько унесешь – все твое.
Дверь у магазинчика приоткрыта, это Илья увидел издалека. Осторожно подбираясь, разглядел вблизи между ставнями прыгающую полоску света. Вот дела – не один он охотник до дармовщины. Как бы не влипнуть. Лучше переждать, присмотреться, уйдут ведь когда-нибудь. Илья обошел павильон по кругу, затаился за старой, вросшей в землю спущенными колесами «Газелью». Отсюда хорошо видно дверь в магазин, да и тротуар просматривается в обе стороны. Ждать теперь, благо, дождь закончился, и воздух потеплел, одно удовольствие.
Ночь наступала совсем весенняя. Илья прислонился к облезлой белой кабине, прикрыл глаза, вспоминал детство. Которое совсем раннее. Когда батя дома вместе со всеми ужинал, и телевизор смотрели вчетвером, с бабусей. Когда мать еще счастливая была, добрая и красивая.
Задремал стоя, так, что чуть не проворонил шум у павильона. Там высокий толстый мужик, положив на землю какой-то куль, аккуратно открыл двери и настороженно оглядывал помещение.
Свет изнутри уже не пробивался. Ушли, что ли, первые гости? Илья, в досаде на себя, тихо матюгнулся, выглядывал нового любителя чужого имущества. Дядька был здоровущий, с обрюзгшей бледной мордой и в залитой чем-то темным куртке. Он, кряхтя, поднял с земли свой тюк и перекинул через плечо.
У Ильи бухнуло сердце – мужик занес в темный магазин безвольно висящую у него на руках девушку в синем пуховике с растрепанными светлыми волосами, испачканными талой снежной грязью.
- Не может так быть, не должно! – помчались стремительные мысли, - Уже поздно, почему она была одна на улице?! Кто этот тип? Зачем тащит туда и почему она не сопротивляется?! Неужели она? Оля?!
Илья, с затаенным дыханием, пригнувшись, пробрался к магазину. Остановился у чуть приоткрытых дверей, прислушивался к сопящей темноте внутри.
Анисимов проклинал себя за беспечность. Что стоило, войдя внутрь, закрыться изнутри на защелку?! Чтобы спокойно собрать добро и уйти. Идиот, чертов недоумок! Фонарик он погасил сразу, теперь глаза потихоньку привыкли к темноте.
Верзила нашарил у кассы коробку зажигалок, чиркал, освещая свое рыхлое белое лицо над потной мясистой шеей. Даже лежа за прилавком, Альберт чувствовал, что от него воняет тухлятиной и кровью. Человек заволок внутрь какой-то сверток, бухнул на пол.
Теперь вытряхивал из пакета обнаруженные на витринах декоративные маленькие свечи, прилепил на холодильный ларь и зажег парочку.
Анисимов в щель между столами разглядел, над чем сейчас размышлял, сопя, великан. Он приволок в павильон молодую девчонку, причем без сознания. Видно, живая, движется грудь, дышит. Вот это неприятности, Альберт!! Вот ты влип, чертов сукин сын! Эта туша принесла сюда девочку не из благих побуждений, точно. Какие мысли в его огромной башке, не разобрать, а только прикончит он ее, несомненно. Нужно сейчас вскочить, заорать, огреть его по черепу, вытащить девчонку и бежать!
Слишком много решений для безвольного сердца. Чересчур. Тогда просто вскочить и заорать, быть может, верзила убежит? Нет, не убежит. Сдавит мясистой лапой костяной альбертов кадык и всех делов.
Мужик поднял девушку на руки, положил на стол рядом с хлебными полками. Ноги ее слегка пошевелились, она застонала и повернула набок растрепанную русую голову. Великан склонился над ней, видно плохо различая в полутьме лицо, сжал за шею, приподнял, не обращая внимания на встрепенувшиеся руки, силящиеся освободить сдавленное горло.
Дверь в магазинчик резко распахнулась и внутрь влетел парень, лет шестнадцати, некрупный, щупловатый подросток. В отчаянии, не находя себе оружия, бросился на спину верзиле, одной рукой повиснув на плечах амбала, другой молотя ему в лицо.
Мужик коротко утробно рыкнул, крутанулся на месте, пытался достать вцепившегося парня, потом, сообразил, с размаху налетел спиной на стену магазина, так, что зазвенели витрины и оконные стекла. У пацана с треском хрустнула грудная клетка, и он повалился на пол безжизненным гуттаперчивым манекеном.
Верзила, тяжело дыша, вернулся к девушке, которая, придя в себя, начала тоненько пищать, не в силах от ужаса закричать в полный голос.
Альберт, кряхтя, выполз из-за прилавка, на цыпочках, будто над полом, пролетел вперед и с размаху обрушил гвоздодер на темя великана, раз и другой. От удара у него заныли кисти и ломик едва не выпрыгнул из рук. Анисимов не изменил идеалам гуманизма. Саданул маньяка тупой загогулиной обиженно загудевшего инструмента.
– Эх ты, Родя Раскольников, - в страхе подумал было о нерешительном себе, когда мужик медленно поворачивался, уже, впрочем, оседая на пол…
На улице понемногу встает рассвет. Журчит теперь со всех обочин и крыш, в канавах, быстро наполнявшихся, бегут пробудившиеся ручьи. Пили-пили-пили. Это синица. Зима ушла, птица правду говорит.
- Божж-же мой, красота какая, - Анисимов вдохнул теплый воздух, закурил, - Не плачь, девушка. Парнишка живой, радоваться надо. Бугая этого связали крепко. В полицию его сдадим. А главное – гляди, весна ведь, наконец, наступила.
Мимо сидящих на старой теплотрассе троих людей медленно, чтобы не обдать их мутной талой водой, прополз по дороге пятнистый армейский броневик.
Солдат за пулеметной турелью крикнул дружелюбно:
- Помощь не требуется, земляки? Чего тут в такую рань?..
- Видишь - весну встречаем, - провожая, махнул ему рукой Альберт, повернулся к молодежи. Мальчишка тоже очухался, вздыхал, немного кривясь от боли в ребрах.
- А и напишу же я все-таки о любви, ребята. Я вот только сегодня понял - не все дороги ведут в бездну…