Темнело медленно, но неотвратимо. Уже не осень, но ,все-таки, еще не зима...
Становилось по-настоящему холодно. Кругом пахло мокрыми заиндевелыми желудями, сгнившими грибами, подмороженным листом брусники и перепревшей хвоей. Все вокруг обволакивал мягкими полутонами запах отцветшего лилового вереска, утомившегося от летнего зноя и теперь ожидавшего долгожданных морозов. В кронах старых черных деревьев перекрикивались, будто обмениваясь тревожными новостями, взлохмаченные мокрые вороны, передавая беспричинное волнение и тревогу всему вокруг глухими отрывистыми криками. То и дело сновали взад-вперед по стволам сосен ловкие белки, ещё сытые, игривые, беззаботные.
В уже вошедшим в позднюю осень парке прогуливалась дама с огромной породистой овчаркой. Они медленно и торжественно, почти царственно, перемещались вдоль аллеи, как два роскошных круизных лайнера, равнодушно и бесстрастно собирая урожай восторженных взглядов и комментариев случайных прохожих.
Дама была изысканно и дорого одета, пес - породен и безупречен в кожаном ошейнике с золотыми шипами. Они олицетворяли собой, желая того или нет, привычку к безусловному вниманию общества, благополучие и процветание, равнодушие и безучастность к неуспеху и всяким другим неприятным жизненным подробностям.
Пес - по наивности и привязанности к хозяевам, к их образу жизни, а дама - так, по недоразумению случившейся в ее жизни экономической несуразности и нелепости - быть просто богатой.
Вдруг, ни с того ни с сего, так - по щелчку пальцев- в тишине, из плоской обыденной реальности, как смутное видение, из темноты парка, навстречу им возник даже не образ, а расплывчатый размытый карандашный набросок, какая-то графитовая серая пыль, размазанная по желтой бумаге,- старичок мухоморного вида в бесформенной кривой фетровой шляпе неопределенного цвета, нелепом пальто-балахоне с кое-где оторванными пуговицами.
На поводке он вел малюсенького, тонкого, будто бы сделанного из горчичного, чуть ли не рассыпающегося на ходу, пергамента, пса неизвестной миру породы — "двор-терьера", как говорят в народе.
Собака недоверчиво озиралась по сторонам – один ласковый, полный любви глаз – на хозяина, второй — строгий и недоверчивый — на овчарку и даму.
Пес дрожал от ветра и страдал от ранней стужи. Он, размером с милую сумочку фирмы "Louis Vuitton" владелицы овчарки, был при "исполнении", и, кажется, только это и удерживало его от падения при жестких порывах ветра - он едва стоял на тонких спичечных лапах.
Его хозяин, погруженный в мысли о грустных и неисправимых старческих обстоятельствах - пустой квартире с противным запахом лекарств, скисшем позавчерашнем молоке, чёрствой булке, онемевшем телефоне, о том, что все прошло, все кануло безвозвратно: и плохое, и хорошее, великое и ничтожное, трагическое и смешное, о том, что его мир больше никогда не возгорится безрассудной страстью, не привлечет притягательной сладостью греха, не возвысит, не унизит, не бросит лицом в грязь, и скоро все для него превратится в жестяной бесконечный жолоб темной аллеи, ведущий в никуда - за горизонт, не знающий предела, где уже не просят пощады и не отпускают грехов.
Беспрестанно кашляя, он щурился из-под запотевших от измороси маленьких черных очков в дешевой пластмассовой оправе. Он постоянно доставал огромный бесцветный, линялый, застиранный платок и вытирал нос и то и дело поправлял загнутое порывом ветра то одно, то другое ухо собаки.
Дама с овчаркой несколько рассеянно, как уставший от исследования жуков энтомолог, приостановилась и жеманно, как светская львица, оглядела, щурясь, словно через старинный лорнет, эту пару - тощую собаку и плюгавого пожилого человека. И, обнаружив смятение и тревогу в глазах старика, воскликнула тоном чудовищного великодушного превосходства и легкого привычного кокетства:
-Не бойтесь, мой - не кусит!
Старик внимательно и изучающе посмотрел на нее, на овчарку и гордо и спокойно ответствовал, подтягивая на короткий поводок, поближе к своим рваным, забрызганным желтой осенней слякотью башмакам, трясущуюся от холода крошку:
- Madam,
Ваш-то - нет,
А вот мой - может!
Тёмные силуэты пожилого мужчины и семенящего рядом дворового терьера - два бедных, никому не нужных сердца, не существующих друг без друга, величественно и неспешно удалились в пределы осеннего парка, и лишь шорох листвы запечатлел на мгновенье в холодном густом воздухе отзвуки тяжёлой поступи старика и маленьких невесомых отпечатков кожаных собачьих лапок.
Последним летним лакомством для птиц , в напоминание о скорой беспощадной зиме, ещё пестрели остатки сморщенных от заморозков капель рябиновых ягод.