Монос

Мудрость царя Моноса Первого – Единственного и Исключительного – была безгранична. Своим обширным умом царь открыл величайшую Истину.
Владения Моноса были столь огромны, что царь при всём желании был бы не в силах объехать области, подчинённые его власти. Но он и не преследовал такой цели. Не время было разъезжать по городам и весям; перебираться на мулах через высокие, припорошённые снегом перевалы; мчаться на статном скакуне, пересекая алеющие маками степные просторы; на ладье, окрашенной в цвета радуги, переплывать изумрудные воды залива. Путешествия внешние не прельщали царя: он отдавал предпочтение внутренним. Уединённая и очищенная от суеты мысль его странствовала высоко, далеко, глубоко, широко, и Монос постигал все скрытые тайны природы и невидимые пружины человеческой мысли.
Когда же, наконец, он приобрёл все возможные знания, то понял, что ни одна из разоблачённых им тайн вселенной не имеет касательства к улучшению человеческой породы, не ведёт человека к радости на земле – радости вечной и нерушимой.
Тогда-то и озарила царя та великая Истина, о которой было помянуто в начале нашего повествования. Истина эта гласила: смысл и цель бытия человека в мире – жить во имя других людей.
А чтобы жить именно так, соответствуя Истине, надо, чтоб каждый возлюбил каждого и любого, кто встретится ему в судьбе, и отдал каждому всё, что умеет.
И вышел царь Монос из отдалённых покоев громадного дворца своего, вышел в пурпуровой мантии, с колпаком звездочёта на голове и с маленьким синим глобусом – небесным глобусом в руке, и поведал сперва мудрецам и советникам, а затем и бесчисленному народу своему об Истине бытия человеков.
– Служите друг другу, любите друзей и врагов, творите для ближних и дальних добро, бескорыстно и неустанно!
И Монос подробно разъяснил изумлённым вассалам, отчего и зачем человеку любить других и жить исключительно ради них.
Царь понимал: одних только слов и внушений мало. Надо живым примером, деяниями своими показать людям, как надо жить во благо друг друга. И чаще и чаще стал царь выходить к народу из отдалённых покоев дворца. И люди всё чаще и чаще расспрашивали царя о великой Истине. Всё чаще мудрецы искали мудрости у Моноса Первого и Исключительного, а глупцы – средства против глупости. Советники просили совета; спорящие взывали к царю разрешить их спор; нищие приходили к нему с мольбою о прекращении нищеты, а тщетные – о прекращении их тщеты. Больные плакались ему о болезнях, а здоровые – о рецептах продленья здоровья.
И Монос почувствовал, что устаёт.
– Мне нужно собраться с мыслями и накопить силы для новых деяний во благо людей, – промолвил царь огорчённому люду. И медленно, неуверенно, точно в недуге, направился в недоступные смертным отдалённые покои дворца.
Непривычный к суетности мирской, к шуму забот человеческих, царь много недель пребывал без сил и взывал к небесам о жизненной подсказке: как жить для людей, если люди так тяжелы?
Но настал день, когда царь был готов к новым свершеньям и вышел, как новорождённый, из тёмных покоев дворца на свет.
И на царя тут же, как многие воды, обрушился человеческий гомон: вопли о помощи, стоны, вопросы и просьбы. Тысячи рук протянулись к нему, ища опоры.
Не прошло и двух суток, как царь снова почувствовал слабость, усталость и раздражение. Он был бессилен помочь всем этим людям. А может быть – страшная мысль! – не умел их любить?
И вновь он пробормотал:
– Мне надо собраться…
И скрылся в покоях дворца.
В ту ночь погода переменилась. Небо, доселе сиявшее звёздами, стало скрываться из виду; и Луна – светило покоя – была беспокойна и зловеща, по временам озаряя мутным светом столь же мутную пелену, подёрнувшую небеса. И вот, когда с порывом ветра в раскрытые окна опочивальни ворвался гнетущий запах, словно где-то поблизости фабричные жгли резину, царь Монос нашёл ответ на мучивший его вопрос: как жить для людей неустанно? Да очень просто! Чтобы жить для людей – надо жить вдали от людей. Всегда находясь в толпе, теряешь себя; уйдя же к себе, в свой дворец, не можешь набраться достаточно сил для того, чтобы выйти к толпе: душный воздух покоев, отсутствие должного света, перины пуховые да вина медовые отнимают и силу, и волю. Надо жить вдалеке от людей, вернее поодаль, и жить на природе. Да, на природе. Лишь там, среди тишины и чистого воздуха, возможно набраться телесных и духовных сил. Там можно растить цветы, собирать плоды и коренья, травы и ягоды, учиться плотницкому искусству и гончарному ремеслу. И тогда… Тогда будет чем поделиться с людьми. И делиться с ними неутомимо.
Ранним весенним утром никто не заметил, а если и заметил, то не обратил никакого внимания на фигуру в нехитром, как будто крестьянском, платье, семенящую к юго-востоку, в направлении зелёных предгорий. Но фигура двигалась не к ближним сёлам, а к отдалённому лесу у склона высокого горного гребня, что простирался на много миль по дуге, замыкавшей собою равнинные области. И этой фигурой в неприхотливом и неброском платье был он сам – царь-благодетель сих областей.
Он поселился в лесу, где никогда не ступала сандалия царедворца и сапог селянина. Здесь был превосходный клочок земли, пригодный для обработки и сева.
И начал царь высаживать на этой земле чеснок и сирень, помидоры и хризантемы, редьку и розы, персики и картофель. Тяжко давалась ему непривычная эта работа, но царь старался. И, сладко утомлённый после праведного труда, присел как-то вечером потрапезничать луком да чёрным хлебом, как вдруг перед его простеньким шалашом появились бродяги. Переглянулись они – и накинулись на царя…
Очнувшись, он обнаружил, что огород его вытоптан, саженцы сломаны, а чёрный хлеб исчез вместе с утварью и огнивом. «О люди! – горько подумал царь. – О люди! Я глупец. Конечно же, надо было прихватить из дворца оружие, дабы разбойники устрашились его…» Но тут мысль царя словно наткнулась на препятствие. А ведь и правда! Оружие – знак недоверия людям. Иметь с собой меч, ружьё или арбалет – всё равно что сказать тому, кто встретился на жизненном пути: «Смотри! Я не верю тебе. И если ты приблизишься ещё хоть на шаг, я тебя уничтожу!»
«Нет-нет, – сказал себе Монос, – оружие противоречит великой Истине».
Однако проклятая чернь, увы, не хочет понять и принять Истину Добра и Любви и норовит унизить всякого человека, не ведая и не желая ведать о том, что перед нею, быть может, сам царь, пекущийся о её благе. Значит, оружие необходимо?
Выходит, что так…
И царь надолго впал в сосредоточенное раздумье, пытаясь решить дилемму: оружие необходимо – но неприемлемо; неприемлемо – но необходимо. И люди необходимы – но как же невыносимы; невыносимы – однако необходимы.
К рассвету проблема была решена. И решена блестяще.
Тайным путём царь возвратился в огромный дворец. А потом, облачившись в пурпуровые одежды, вызвал к себе самых лучших своих мастеров и отдал короткий приказ.
И двинулась в путь вереница мулов и яков, нагруженных молотками, лопатами, верёвками и кувалдами, носилками и тюками с едой, в сопровождении двадцати мастеров, лучших из тех, что жили во владениях Моноса.
А царь остался терпеливо ждать от них вестника.
Прошло много дней. И однажды вестник прибыл, худой, измождённый, и взволнованно сообщил:
– Твой приказ нами выполнен, царь!
– Всё ли сделано как надо? – строго вопросил Монос.
– Да, о великий, да, в точности, как было приказано тобою! И мастера твои ждут дальнейших распоряжений.
– Проводи меня к ним, – сказал царь и повелел слугам облачить его в тёплый альпийский костюм.
Три бивака пришлось устроить царю, пока он добрался до нужного склона высокого горного гребня, откуда предстоял многочасовой изнурительный подъём на сам гребень, а потом наверх, всё вверх по нему, почти до острой его вершины.
Измучились путники, пока дошли до места. Но усилья царя были вознаграждены с лихвой при виде того, что открылось глазам.
Слева гребень обрывался такой крутой скальной стеною, что не могли удержаться на ней ни снег, ни капли дождя. И такою глубокой была эта пропасть, что, кроме клочьев тумана – иль облаков? – ничего нельзя было разглядеть внизу.
С правой же стороны гребень спускался в безжизненную долину чахлых растений, горбатым ковром монотонного жухлого цвета расстилавшуюся до границы того леса, где царь был ограблен бандитами. Лес выглядел с высоты не больше крохотной зелёной лужицы. Этот правый склон гребня был усеян громадными валунами и мелким сыпучим камнем; и эти нагромождения скальных обломков выглядели столь непрочными, что, казалось, от малейшего прикосновения ветреной птахи не замедлят обрушиться всей своей массой.
Оглянувшись назад, царь удовлетворённо отметил, что и гребень, по которому они прошли, достаточно крут и усеян достаточным числом каменьев, чтобы и тут обвал мог возникнуть в любую минуту. Лишь узкая полоса земли, протоптанная мулами и яками (и отчасти собственными башмаками царя), была среди камней намёком на тропу.
И тогда повернулся царь лицом к тому, что было уже не слева, не справа и не сзади, а прямо перед ним, и сердце его радостно защемило. Долго стоял он, созерцая величественную картину.
Выбитый прямо в скале почти у самой вершины гребня, весь в башенках и бойницах, с приоткрытою каменной дверью, за которой виднелось подобие тёмной глубокой пещеры с множеством коридорчиков, – таков был новый, готический царский замок. Нависающий скальный козырёк полностью скрывал его от глаз неприятеля с воздуха, кем бы тот враг ни был – дальнозорким остроклювым орлом или гигантским драконом, нередко извергавшим то оранжевый, то фиолетовый огнь с небес.
– А теперь, – молвил царь мастерам, стоявшим поодаль в безмолвном ожиданье приказа, – теперь вы свободны. Идите вниз и прочно забудьте то, что вы построили наверху. Ступайте!
И добавил резко и повелительно:
– Животных оставьте здесь!
И тронулись мастера вниз по едва заметной среди камней тропинке, недоумевающие, но покорные.
А царь дождался, пока они скроются с глаз окончательно, пока умолкнут их приглушённые голоса и отзвук шагов, а потом, взявши в руки тонкий бич, замахнулся им на мулов и яков, дико на них закричал. Мулы с яками в ужасе кинулись вниз по гребню, теснясь на узкой тропе и толкая друг друга. И камни один за другим с тяжким уханьем покатились под их ногами. Животные падали, снова вставали и, обезумев, топтали друг друга, пытаясь спастись от обвала….
И пали животные под градом каменьев и рухнули с горного гребня, а камни, отгрохотав, перекрыли тропу – да так удачно, так надёжно, словно заперли на засов массивную дверь. И, наконец, успокоились. И опять, как всегда, зазвенела вокруг тишина.
Царь долго смеялся, покуда горящей его головы не коснулся вечерний ветер – привет ледяных великанов и скальных рёбер, покуда не заиграл он седыми власами Единого и Одинокого. И тогда, в немом ликованье, царь повернул лицо своё к замку, что высечен был в скале, и заблуждал взором
своим по камням, голым и мшистым, красным и чёрным, громоздившимся к северу, югу, востоку и западу от скалы.
И Монос Первый – Единственный и Одинокий – издал непонятный вздох – и вновь засмеялся, беззвучно.
Он достиг своей цели! Решение было блестящим. Теперь уж никто никогда не сможет вмешаться в высокую жизнь мудреца, посвящённую Истине, никто никогда не посмеет его потревожить и помешать ему мыслить, трудиться и жить.
Во имя людей.