Закатное зимнее солнце раскрасило стволы кедров в красно-оранжевый цвет, кроны потемнели, а тени на снегу вытянулись и стали синими. Садринский мост гудел под гусеницами трактора. У балка копошился кашевар, ожидающий работников к ужину. Машины из посёлка почему-то ещё не было. Короткий зимний день здесь заканчивался не так быстро как в поселковой тёмной долине, запад был открыт на перевал. Солнце ещё улыбалось здесь тогда, когда в посёлке оно пряталось за гору.
Вывозка живицы, тяжёлая и неблагодарная работа. Платили за неё удивительно мало, и утешало лишь то, что это был финиш долгого марафона, сдача итогов труда вздымщика. Мне, молодому мастеру, это казалось досадным недоразумением, которое должно было вот-вот разрешиться в пользу работяг. Тогда я ещё не понимал, что это часть системы, которую осторожно критиковали кинорежиссёры и писатели, несправедливость оплаты труда по тарифной сетке, а если говорить точнее и правдивее, по социальному статусу. Только теперь я понимаю это. Только теперь, когда, наконец, бюрократия и предприниматели вырвались из оков коммунистической идеологии и возвели эту несправедливость в ранг нормы. А в те годы мне казалось странным сетование снятого за злоупотребления служебным положением директора лесокомбината на то, что раз на директоре столько ответственности, то и получать от лесокомбината он должен по полной. Должен иметь возможность жить лучше всех в посёлке и построить себе кирпичный двухэтажный дом.
Кашевар крикнул пить чай, и тут на спуске с перевала показалась вахтовка. Радость быстро сменилась разочарованием, за ней следовало два КАМАЗа с полуприцепами. Придётся грузить их бочками. Работнички приуныли и пошли ужинать. Есть не хотелось. Мороз и тяжёлая дорога утомили людей, тело просило только отдыха. Кедровые бочки с опоком полные живицей тянули под двести пятьдесят, а то и триста килограмм. Собрать их по участку, закатить в кузов трактора стоило больших сил. Дороги по участкам назвать дорогами тоже было нельзя – волок. Тряска в тесной кабине сил не прибавляла.
- Завари чаю, поедим потом, - старый вздымщик сел на дощатые нары и тяжело закурил.
- Домой опять по ночи что ли? – кашевар ругнулся.
- Раньше загрузим, раньше дома будем, зато сдадим напрямую в Бийск.
Молодые вздымщики, прибежавшие с недалёкого участка на лыжах, засуетились у железной печки с котелком и пачкой индийского чая. Свежая речная вода забурлила быстро, котелок запарил. Дух хорошего чая пополз по балку, по площадке заставленной бочками, по дороге, по тайге. Тёплый терпкий аромат напоминал розы и сухофрукты одновременно, щекотал ноздри и ассоциировался с расслаблением. Лёгкие цитрусовые нотки, характерные для индийских и цейлонских сортов, таёжникам напоминали скорее забродившую бруснику. Заварен чай был круто.
Запах разносился всё дальше, звал в тепло, разглаживал морщины обмороженных небритых лиц, раскрывал глаза. Кружка пошла по кругу, обжигала губы и грела ладони. По традиции, котелок накрыт верхонкой и доступен каждому, но все пьют из одной. Подливают и пьют ещё, маленькими глотками, вперемежку с сигаретой. На улице как бы посветлело. Зарево заката освещало ещё верхушки кедров. Небо вдруг стало синим-синим, кедры ярко-зелёными, с оранжевыми звонкими стволами, уносящимися в это бездонное небо. Глаза казались промытыми святой водой, они видели дальше. Снег под ногами, под кантуемыми бочками, под колёсами и полозьями саней завизжал радостно и весело. Бочки взвешивались, закатывались по покатам на машину, маркировались яркой краской цвета пожарной машины. Люди убегали в балок съесть чашку каши с мясом по переменке и споро работали. Даже карандаш в моём блокноте не рвал жёлтые страницы. Всё закончилось быстро, не успев начаться, управились в два-три часа. Машина ушла, увезла людей в посёлок. КАМАЗы потянулись на перевал. Хорошо, что мороз, по снежку б им не выйти. Рядом с балком и трактором остался только сторож-водогрей и запах крепкого чая.
Этот опыт у меня был первым. Потом были другие. С зеками в тайге Мрасу, на пожарах в отрогах Саян, в пустой квартире старого деревянного дома, глядя в ночное плачущее окно. Но тот чифир, грел не только своим ясным взглядом, но близостью людей, работавших вместе. Взаимное понимание тяжести труда, кружка и сигарета по кругу, потому что надо спешить. Многих из тех товарищей, старых и молодых, уже нет. Ушёл тесть, умер старый Молчан. Старик Курусканов не дождавшись машины, поздней осенью пошёл пешком, простудился и умер в больнице. У доброго друга Зарубина не выдержало сердце, а ведь был он чуть старше меня. А второй мастер уехал и живёт совсем в другом краю и, как и тогда чифира не пьёт. А кедры те на Тиустее вырубили. Но память осталась и о кедрах, и о людях любивших эту тайгу как родной дом.