— Твои симпатии могут погубить, — говорила бабушка каждый раз, когда я рассказывала о новой подружке или бой-френде. — Это предок выбирает, кто ему по вкусу.
Я не придавала ее словам значения, но они первыми сорвались с языка сквозь трещину, называемую неудачей. Моей личной неудачей. Ведь божества удачи сами несчастливы.
Я принадлежу к древнему роду. Столь древнему, что он не желал сближаться с людьми и передавал из уст в уста легенду про божественного Первопредка, обитавшего высоко в заснеженных горах. Правители и повстанцы искали встречи с ним, и, вооружившись одним лишь ножом, в ночь полной луны выходили на охоту. Порой божественный зверь вовсе не показывался на глаза, и они обиженно поносили дурацкую легенду. Но бывало, что охотнику удавалось различить белую шкуру на снегу — и начинался бег за удачей. Достойнейшие выигрывали у божества, их руки обагрялись священной кровью, а в следующее мгновение раненый зверь оказывался совершенно цел и изрекал правду о своей природе: догнать его мог лишь особенный человек, но особенной бывает и неудача. Божественный зверь лишь заставлял предначертанное судьбой проявляться ярче. Если человек родился под знаком солнца, встреча со зверем делала его любимцем удачи. Если же под знаком луны, то удача отворачивалась от него навсегда.
Этого зверя мы почитали как прародителя, добавляя к легенде, что однажды он влюбился в смертную девушку и передал силу ее потомкам, чтобы лишиться божественности и превратиться в человека. С тех пор все наши люди, хоть и похожи на жителей страны Хань, но имеют белые волосы и прозрачные голубые глаза.
В детстве мы все осмеивали такой выбор — божественность на человечность? Вот еще! Потом мы попадали в силки наследия и мечтали избавиться от него, как от проклятья.
Я родилась в эпоху мегаполисов и забытых традиций. В семнадцать я сбежала из дому, не имея на то больше причин, чем ветер в голове. И в восемнадцать я отчаянно влюбилась в «вожака» нашей юной стаи, мчащейся на мотоциклах по дорогам ночи. Не знаю, была ли его любовь ответной или же всему виной очарование божественного предка — очарование вызова, на который особенно падки молодые люди.
Я стояла рядом с ним, и в моих глазах был свет судьбы, от которого он не смог отвернуться. Мы кружились по дорогам Северного квартала, исполняя танец влюбленных через повороты и прыжки, а когда наши байки остановились, мы сами уже не имели воли тормозить. Августовские ночи сгущались холодом, мы грелись лишь друг о друга, тела были как расплавленный металл. Едва я выпустила его, трудно дышащего, из объятий, что-то произошло — со мной и с ним.
Все мое тело теперь чувствовало иначе. Оно стало частью мира, сплетенного из тонких нитей двух цветов — серебристо-мерцающих и чернильно-черных. Эти нити тянулись от каждого предмета и человека и поднимались до звезд, свет которых стал угловатым и ощутимым — так ощущаешь жар солнца в полдень или свет луны в безоблачную полночь — кожей. Был опутан нитями и мой возлюбленный, но паутина вокруг него пришла в движение, и магнитом, спровоцировавшим это изменение полей, была я. Я с ужасом смотрела, как все серебристые нити сходят с его тела, оставляя лишь черную вязь — новый узор судьбы, отмечающий Неудачника.
Я лишь моргнула — и мир вернулся к обычному виду. Все те же звезды, все та же нагота, все то же желание. Целуя его снова, я ощутила странный запах — он был терпким и опасным. Я знала откуда-то, что от такого запаха отвернуться все боги, как от гнили, но я же была совершенно пленена им — как зверь, ранивший живое существо ядом и ждущий, когда же тот наконец погибнет.
Мы встретили утро. Оно было ослепительно ярким. Красное солнце обводило вершины небоскребов кровавыми контурами а воздух для меня был полон тысячей запахов. Я была полна сил, и все же так страшно было отпускать руку возлюбленного. Мир повернул раскрашенное сиянием лицо лишь ко мне — я знала это так же четко, как и то, что этот человек, полюбившийся мне, сейчас находится в тени мироздания. Его не ждет ничего. Его дорога темна.
И все же я отпустила его руку.
Вечером, когда я ждала его в баре, маленький телевизор показал, что ночь забрала вожака стаи. Он разбился на мосту. От его тела и души почти ничего не осталось.
Я не могла заставить себя сдвинуться с места. Все мое тело парализовало ужасом от осознания, почему случилось так. Меня утешали, мне наливали алкоголь, и я автоматически пила его, не чувствуя вкуса и не испытывая опьянения. И лишь когда все ушли, в тишине я прошептала признание:
— Моя симпатия может погубить...
Влюбленность оказалась лишь выбором божественного зверя — его проклятием.
После этого я вернулась домой.
Я упорно расспрашивала всех родственников, как могу избавиться от этого. Все как один вздыхали и говорили что-то вроде:
— Ты можешь лишь уединиться. Не будешь видеть людей — Предок не сможет проявлять себя. Но тогда ты сама зачахнешь.
— Это невозможно снять. Это не проклятие, а дар. Мы должны жертвовать Предку время от времени, кормить его — лишь тогда он будет благосклонен к нам самим.
Даже мой любимый старший брат, тот еще бунтарь и оторва, сказал мне:
— Я смирился. Я не виноват, что таково мое устройство. И я понял, что определяю судьбу лишь тех, кто просит этого у жизни сам, настойчиво и страстно. Они и без меня бы рано или поздно пришли к своей судьбе, так чего печалиться?
Мне не нравились эти ответы. Я хотела собственных, и вновь ускользнула из-под отчей опеки.
В мегаполисе легко затеряться. Он как горный лес: если ходить людскими тропами, то тебя обнаружат, но если скрываться, как зверь, то никто не сумеет отыскать тебя. Лишь от судьбы невозможно было сбежать. Она настигала меня, преподнося мне симпатию к великим счастливцам и неудачникам. Мое чувство к ним повторяло влюбленность в того, первого, мне трудно было сопротивляться. Я жила среди людей, но всегда была на поводу у рока. Все мои отношения были подделкой, угодной небесной канцелярии и неведомому далекому предку.
И все же я продолжала искать. Я искала ответы, вглядываясь в каждое новое лицо, оплетенное нитями судьбы. И пусть меня снова постигало разочарование, и пусть я снова оказывалась лишь игрушкой неведомого, я не падала духом окончательно и не пряталась, как родственники, за словами самообмана.
Пусть никто не смог контролировать себя, я смогу.
Я верила в это.
Никогда не знаешь, куда тебя занесет. Через несколько лет я набивала татуировки в маленькой мастерской. Мой партнер и начальник Кени был самым обыкновенным человеком, и в балансе его удачи и неудачи я находила редкое умиротворение. Я сменила много мест, но только рядом с его воистину дзэнским спокойствием умудрялась не попадать в истории. Я рисовала классических чудовищ, которых в моей голове всегда было много благодаря странной семье, а Кени доводил их до ума, снабжая научно-фантастическими проводами, фарами и прочим. Набивали же по очереди: работу посложнее брал он, что полегче — я. Мне нравилось наносить татуировки. В этом было что-то от древних испытаний, когда мужчины и женщины доказывали, что достойны войти в общество в качестве взрослых, терпя надрезы, втирание в раны сажи или чего еще похуже. От такого занятия я иногда была на грани, и мой мир едва ли не превращался в нитевидный, но волей я заставляла вселенную не изменяться — мои маленькие победы.
Сезон сменялся сезоном, я начинала верить, что так будет всегда, и иногда даже почти что отвечала на ухаживания хозяина нашей лавчонки… но переводила всё в шутку, потому что покой был мне дороже всех приключений прошлого.
Вот только в новом январе мне стало как-то не по себе. Едва заснеженные улицы мегаполиса отражали свет нараставшей луны, мне все чаще хотелось пуститься в бег по этим дорогам, позабыв обо всем — лишь я, снег и луна. Возможно, это было предупреждение — бежать, пока судьба не пришла и за мной.
Входной поющий ветерок звякнул по-будничному. Из-за двери пахнуло морозом. Стекло двери доверху заросло ледяной полынью, я не видела, кто это стоит по ту сторону и не заходит. Устав ждать и мерзнуть, я отложила наброски с фениксами и настежь распахнула дверь.
Я хотела сказать «добро пожаловать» с интонацией «чего стоишь, дурень?!», но слова замерзли в горле. Мужчина, стоящий за дверью, был слишком прилично одет для наших обычных клиентов —в хорошее черное пальто, приличный шарф и шляпу. Возраст почти перевел его из разряда зрелости в разряд старости, но все же благородные черты не исковеркала даже сеть морщин. Остановила меня совсем не разница нашего внешнего статуса, а его глаза. В детстве бабушка рассказывала, что даже на самого неуловимого зверя найдется его Охотник, и вот этот Охотник стоял передо мной во плоти. Он был хищником до мозга костей, хищником, притворившимся спокойным человеком, но каждая клеточка моя кричала — он опасен! беги! беги, потому что Предок признает его с первого взгляда!
Но в те же малые мгновения, растянувшиеся в вечность, я воспротивилась этому древнему зову. Я хотела управлять собой.
— Я не боюсь вас, — отчетливо произнесла я, и этот мужчина понял меня.
— А стоило бы, — серьезно ответил он. — Вы позволите зайти? Сегодня пробирает до костей.
— Конечно, — ответила я, впуская его в свое святая святых.
Он зашел и огляделся. В его глазах моя жизнь выглядела вшивой. Но взгляд Охотника остановился на мне, и глаза заблестели, как будто он действительно увидел жемчужину посреди хлама.
— Я бы хотел, чтобы вы сделали татуировку моему знакомому.
— Думаю, ему лучше обратиться в более достойное место.
— Мне нравится это. Я видел несколько ваших работ...
— Посредственные. Вы наверняка можете заплатить за шедевр.
— Особенно тот злой единорог, как его… Кирин.
Я прикусила губу. Это была лучшая наша совместная работа с Кени, и назвать ее плохой даже сейчас язык не поворачивался.
— Это редкая удача.
— Я так не думаю. Атмосфера у каждого мастера татуировки своя. Мне понравилась ваша, — он начал перебирать мои рисунки на прилавке. — О, я же говорил, что атмосфера подходящая. Такая дикая и первозданная, но в то же время современная. Деньги, которые я бы мог отдать за шедевр, я отдам вам. Только наколку сделаете не здесь. Мой знакомый не может перемещаться с недавних пор. Потерял ноги. Но татуировка — его мечта. Вы же не откажете в такой мечте?
— Чего он хочет? — сдалась я.
— Зверя, который бы показал всю его преданность. Преданность мне, разумеется.
Не доросла я до таких игр, а если бы доросла, ни за что бы не села в машину, которая доставила меня прямо к Охотнику в дом. Это был дорогой квартал, насквозь пропахший кровью, алчностью и скукой. Про небоскреб Тайшань-Тава слышали все: здесь вершатся тайные дела города! В тому же его башня, противоречиво похожая на готический собор и светящаяся замогильным зеленоватым светом, была видна из многих точек мегаполиса. Это был дворец богатеев, редко ходящих пешком, но меня никогда не манило на игры с ними. Я понадеялась, что сделаю татуировку и обо мне забудут навсегда — что высокому лицу такая сошка, как я? Наш род никогда не болтал о своей способности, как и те, кого обласкала удача — им незачем было делиться секретом.
Меня в рокерской футболке со скрещенными гитарами и драных джинсах провели по холлам с хрустальными скульптурами и живыми тропическими садами, по лабиринту самых разных ковровых дорожек и в конце пути оставили в просторной спальне, к счастью, обставленной в стиле хай-тек и достаточно простой.
В этом черно-белом пространстве, несказанно радующим после неуютных видов роскоши, сидел на инвалидном кресле мужчина лет тридцати с внешностью метиса. Его волосы были приглажены назад, на носу красовались овальные очки. Вроде бы больной, он был ухоженным и радостным. Я бы ни за что не узнала его, если бы не одно — даже сквозь хороший одеколон с феромонами проявлялся тот запах, который подарила ему я около двух лет назад — удачи.
— Филипп.
— Ты помнишь меня! — он обрадовался мне, как старой знакомой.
Я несколько растерялась. Он был баловнем судьбы, так почему же стал инвалидом? Что здесь не так?
— Ты удивлена моему виду?
Я кивнула.
— Хотя я и выгляжу так, мне повезло. Я был болен еще до встречи с тобой. У нас семейное наследие такое. Но после тебя… Я выжил. Потерял ноги, но выжил, и ты не солгала — меня ждал рост. Я наконец перестал бегать от своих способностей, и теперь я программист господина Ван-Ма. Я даже не могу передать, как я благодарен тебе за это!
— И ты рассказал всем?
— Господину Ван-Ма. Он — давний друг моей семьи.
— Тогда твоя благодарность выходит боком. Татуировку я тебе сделаю… но если ты скажешь своему господину Ван-Ма, что ты пошутил или ошибся — ты выручишь меня.
— Ты что, боишься его?
— Боюсь, не боюсь — связываться не хочу. У меня есть предпочтения.
— Зря ты так. Он — могущественный человек.
— И ты хочешь, чтобы он стал еще могущественней?
— Конечно, хочу.
— Пф! — только и сказала я. Но в голове у меня вертелось многое.
Те, кто имел дело с моим родом, были людьми самостоятельными. Если они обретали удачу, независимость била из них ключом. Этот же случай был мне непонятным — получить удачу, чтобы пресмыкаться перед кем-то? Чтобы лучшей татуировкой на руке стал пес? Но, раз такое произошло, то этот господин Ван-Ма и в самом деле обладает могущественной харизмой, он подчиняет себе тех, кто удачлив. Ван-Ма вбирает их в свою свиту… так что же будет со мной?
У проклятия была обратная сторона. Перетасовывая карты судьбы для неудачника, мы питаемся. Чем сильнее будет неудача, собравшаяся в другом, тем большей энергией наполняемся мы, или, как говорила бабушка — тем крепче становится связь с Предком. Но, если человек окажется удачлив, мы испытываем упадок, потому что наша сила связывает нити судьбы новыми узлами, тратясь. Я начинала верить, что этот Ван-Ма — удачлив, и если его удача столь велика, то что станет со мной? Сумею ли я одолеть Охотника? С самого начала я желала ему стать неудачником. Такова была моя ставка в этой охоте.
Господин Ван-Ма не мешал мне работать. Я спиной ощущала, что он смотрит — через глаза камер, установленных в комнате. Когда же я выбила псине Филиппа глаза и получила деньги в неприметном бумажном конверте, будто бы для выпечки, меня провели не к выходу, а к хозяину этого этажа.
Господин Ван-Ма ждал меня в зале, похожем на танцевальный. Окно в виде параллелепипеда показывало голографический вид на море. На белом рояле стояла ваза со свежими красными розами. Бармен протирал бокалы за стойкой, в то время как столик был один — и за ним сидел Ван-Ма с двумя нетронутыми бокалами светлого вина.
Его охранники усадили меня напротив и покинули зал. Бармен включил тихий ненавязчивый джаз, и все это стало со стороны напоминать свидание, а не то, чем было на самом деле — Охоту. Охоту на меня со стороны Ван-Ма, охоту на неудачу Ван-Ма с моей стороны.
— Мне понравилась татуировка Филиппа. Вы зря наговаривали на себя.
— Вы не о тату хотите говорить. Вы поверили его россказням и хотите от меня удачи. Но это романтическая сказка.
— Я знал деда и отца Филиппа. Я видел, как он рос, и как его поглощала та же болезнь, что и их. Потом что-то изменилось — резко. И атмосфера вокруг него тоже. Хотя атмосфера вокруг человека зовется аурой, не так ли? Он сказал, что причина этому — вы. Я не верил. Но я любопытен. Когда он сказал, что увидел вас на улице рядом с салоном тату, я не смогу удержаться, и теперь я верю ему полностью.
— Тогда вы такой же безнадежный романтик. Оставьте меня в покое.
Ван-Ма продолжал, будто не слыша меня.
— Я немного почитал старые легенды. В них тоже говорится о людях, подобных вам. И о зверях, подобных вам. Я живу на свете достаточно, чтобы знать о человеческой харизме. Я думаю, даже свою я перехватил — сначала у своего учителя, потом у своего врага. Харизма заразна. Но я никогда не встречал подобных вам. Я не о характере. Я о чем-то более глубоком. Ваш взгляд… Мне кажется, сквозь ваши светлые глаза на меня смотрят сами звезды или луна. Меня пробирает до костей, хотя я видел многое и ожесточился.
— Я знаю, что вы жестоки.
— Все это знают. Мне кажется, вам как отражению божества (или даже как самому божеству), должно быть наплевать на мораль или честность. Только внутренняя власть, мана, Дэ, — Ван-Ма ударил себя по груди, — должна иметь значение.
— Я не божество. Поверьте мне и отпустите.
— Я могу отпустить. Вы пойдете с этим честно заработанными деньгами в свою лавку, и будете надеяться, что все закончилось. Но, так как у меня нет морали, вы не найдете эту лавку. Вы найдете разгромленное место, немного крови и боль.
— Вы!..
— Такова моя натура. Основа моей харизмы в том, что я всегда беру то, чего хочу. Если я хоть раз откажусь, то моя удача покинет меня.
— Ваша удача может покинуть вас, если вы свяжетесь со мной! — прорычала я. — Думаю, вы наводили о мне справки, чтобы не играть впустую, и знаете, что было много неудачников.
— Да, я знаю о таком эффекте. Но мы же сумеем договориться? В конце концов, если я пострадаю, Филипп отомстит за меня — вам или вашему Кени. Он верный пес моего дома.
— Потому я и не хочу с вами связываться.
— О?
— Я не знаю, удачливы вы или нет. Я не управляю этим. И никто не управляет. Вы можете потерять все, но не потому, что я так захотела, а потому, что так решила судьба. Быть может, ваша удача сейчас — ничто перед неудачей оставшихся лет жизни. Судьба оценивает оставшееся время, а не прошлое.
— Так вот, как это работает… Это правда затруднительно. Я стар, жизнь обретает вкус тлена. Я не знаю, удачлив ли я, испытывая муку старения. Но все же хочу рискнуть. И, ради честности сделки и только ради нее, я предложу вам все же сыграть со мной — и не бояться последствий.
— Вы угрожали мне минуту назад.
— Я буду угрожать вам и сейчас. У вас нет выхода.
У меня правда больше его не было.
Повлияли не угрозы, а время, проведенное вместе. Нескольких минут хватило, чтобы все мое существо дрожало в предвкушении проявить свою силу и обратить Ван-Ма к удаче или неудаче, вывести его на суд звезд.
— Хорошо, — сказала я, облизывая губы. — Но я расскажу вам еще один параграф инструкции. Если вы поднимете на меня руку, удача обернется неудачей. Мой предок был божеством — это правда. Божества карают тех, кто посягает на принадлежащее им.
Я лгала, но как еще я могла защититься от этого беспринципного человека.
— Я учту это, — ответил Ван-Ма, хватая меня за руку. — Ну, как вы это делаете? Я понял, что с Филиппом вы переспали?
Я выдернула руку. У меня было ощущение, что мараюсь. Идти против воли своего проклятого Предка я уже не могла. Оставалось лишь надеяться, что мое омерзение — признак неудачливости Ван-Ма.
— Это не обязательно.
Я встала и подошла к Ван-Ма вплотную. Мне потребовалось усилие, чтобы прикоснуться к нему самой. Я возложила руку ему на лоб и чуть откинула голову назад — чтобы он смотрел прямо в мои глаза.
Звать Предка долго не пришлось.
Он вывернул этот зал нитями удачи и неудачи, и я никогда не видела такого беспокойства в этом царстве судьбы. Все волновалось, трепетало вокруг Ван-Ма, прирожденного правителя, прирожденного лидера и прирожденного Охотника.
Как бы я не фантазировала, что его оплетает тьма, все черные нити соскользнули с этого старика. Он сиял серебром, противоречащим темноте его души, и у меня было ощущение, что я делаю нечто поистине дурное и противоестественное.
Но делала это судьба. Я не могла противоречить ей, вновь проигрывая бой. Я резко отдернула руку и едва сдержалась, чтобы не ударить Ван-Ма по лицу.
— Готово. Боги считают, что вы достойны удачи, господин Ван-Ма.
Я была опустошена и тяжело опустилась на стул. У меня начинала болеть голова и по телу расползалась чудовищная усталость. А еще меня манил сильный запах, исходящий от Ван-Ма — моей утраченной энергии, его обретенной удачи. От этого мне становилось еще тошнее.
— Как я узнаю, что сработало?
— Сыграйте во что-нибудь азартное. Вам будет везти. А меня отвезите домой.
— Вам плохо?… — спросил он с каким-то страхом.
Я успела порадоваться этому испугу и провалилась в черноту.
Там, по ту сторону сознания, Зверь-Предок щурил свои загадочные глаза, похожие на луны, и говорил мне то, что никогда бы не сказал никто из родственников: мир полон перемен, за неудачей может прийти удача, и наоборот.
Кени решил, что я заболела, и дал мне добро на больничный. Я жила в комнатушке над мастерской и только и делала в эти дни, что слушала музыку. Моя душа будто заблудилась далеко в снегах, потому скандинавский рок придавал ей форму, а китайский показывал дорогу домой. Я вновь начала есть, как следует, и даже улыбаться, что порадовало Кени — он верил, что улыбчивый мастер больше привлекает клиентов.
Я вновь занялась любимым делом, хотя особенного вдохновения у меня не случалось. Работала по старым заготовкам, отдавая все прочее Кени. Он хоть и вкалывал не в меру, но не сопротивлялся, считая меня захворавшей.
Зима закончилась жуткой слякотью и ледяными дождями. Наши клиенты отказывались набивать продолжение тату, пока не станет посуше, и мы попросту слушали музыку и рисовали наброски ни о чем — Кени внизу, я наверху. И вдруг Кени поднялся с несколько ошарашенным видом:
— Эй, похоже, там к тебе.
— Кто еще?
— Клиент. Но мы его выпроводим, если что.
— Что такое?
— Он просит, чтобы ты сделала татуировку на душе.
— Чего-о-о?
— Так и говорит. Спустишься?
У меня были самые дурные предчувствия. Они оправдались, потому что клиент оказался почти двухметровым бугаем в черном костюме и черных очках. Я сразу поняла — он от Ван-Ма.
— Мне татуировку. На душе. Хозяин сказал, вы знаете, что это.
— А ты сам, похоже, не знаешь?
Меня колотило от гнева.
— Нет. Хозяин сказал, что вы сделаете. Он дал мне денег, — бугай вывалил из-за пазухи на прилавок несколько пачек купюр.
— Забирай и катись отсюда, — прошипела я. — твой хозяин пошутил над тобой, а ты и вправду купился? Что еще за татуировки на душе?!
— Хозяин предупредил о таком, — бугай снова полез за пазуху. На этот раз в его руке оказался пистолет.
— Твою ж мать! — выругался Кени, толкая меня под прилавок. Но я устояла.
— Твой хозяин — Ван-Ма?
— Да.
— И что он еще сказал? Слово в слово.
— Если ты откажешься, велел мне прострелить руку твоему хозяину. Потому что вы договаривались лишь о твоей безопасности.
— И ты сделаешь это? — я спрашивала о большем, чем «пес» мог понять.
— Да.
— Вот старый козел! — я в сердцах пнула прилавок. — Я тебе так татуировку набью, что ты у меня рыдать будешь!
— Но я боли боюсь… — вдруг признался бугай.
— А не надо работать на ублюдков!
Я увела «клиента» к себе, сказав Кени, что нам не понадобится краска и мы ненадолго. Мой разъяренный Зверь включился за минуту и жадно выгрыз из жертвы всю удачу. Бедный парень едва спустился с лестницы. В его глазах была боль. Он не понимал, что дни его, вероятнее всего, сочтены. Меня же переполняла энергия.
Кени молча достал из заклеенного жвачными наклейками холодильника бренди.
— Хоть ты и завязывала…
— Я выпью. У нас проблемы, шеф. Они теперь постоянно будут пастись. Боюсь, мне не вариант убежать.
— Не беги. Мы переживем это.
— Вот не нужно меня защищать. И смотреть на меня так не надо!
— Как?
— С подобострастием!
— Я не виноват. Я впервые вижу тебя такой… такой...— Кени не мог подобрать слов, он был смущен. Я же рассмеялась, потому что видеть смущенным крепкого Кени было странно. Его давнее чувство было раззадорено — не моей яростью, а светом моей души, проглотившей чужую удачу.
— Пьем, шеф. До донышка пьем.
Так Охотник взял меня в оборот. Он приводил ко мне людей, которые ему нравились, и я позволяла звездам решать их судьбу. Он создавал свою армию удачливых, и, как я ни злилась, его тактика работала. Напрасно я увещевала Ван-Ма, что может попасться более удачливый, чем он, и отобрать его власть — Ван-Ма не боялся. С его удачей не могло сравниться ничто.
Я ненавидела негодяя всеми фибрами своей души. Он был липким болотом, зловонной рекой, бессердечной тьмой, марающей сердца всех, с кем соприкоснется. Он захватывал город, не меньше, потому что его аппетит правителя был неутолим. Моя удача работала на него. Моя удача сделала меня прирученным зверем.
Но по ночам мне являлся Предок. Зверь снова, и снова повторял ту загадочную фразу про перемены удачи и неудачи. Он смеялся, в то время как я погружалась во все большее отчаянье. Быть может, лишь этой надеждой в поддержку Предком я и жила. Мне было так горько, что я даже думала, не покончить ли с собой, но я боялась, что за это Ван-Ма расправиться с Кени.
Летняя жара нарастала, дополнительно сводя меня с ума. Я старалась брать побольше заказов, чтобы поменьше думать о Ван-Ма. Впрочем, поток от него стал более прерывистым — то ли «король мегаполиса» начинал подозревать всех и каждого, то ли таланты перевелись.
Я лихорадочно дорисовывала очередного феникса (летом на них всегда была мода), вспоминая, что он может сжечь самого себя, и, если моя рука сейчас дрогнет, так оно и будет.
Тогда дверь и приоткрылась — тихо-тихо. Ветерок едва звякнул, впуская посетительницу. Ей было, как и мне, около двадцати пяти. Неброский макияж лишь подмечал несчастный разрез карих глаз, но в этой несчастности была своя притягательность. Клиентка напоминала фарфоровую куклу, такая тонкая и миниатюрная. Но в ее осанке чувствовалось достоинство женщины из благородной семьи.
— Здесь делают татуировки для души?
Хотя девушка мне и понравилась, одной этой фразы было достаточно, чтобы заставить «шерсть встать дыбом».
— Кто твой господин? — привычно спросила я, мысленно выливая на девушку ведро холодной воды.
— Ван-Ма? — робко спросила она. — Нет-нет, я не хочу делать тату. Я только посмотреть.
— Посмотреть? На что?
— На ту, которая как бог. И как я — в ловушке.
Мою злость как ветром сдуло.
— Кто ты? — спросила я у девушки. Аромат ее духов был легким и древесным. Дерево может гнить. Она и пахла — гнилью неудачи . Даже без моего вмешательства.
— Его жена. И мне неприятно это, — она подошла ближе и взяла тонкими пальчиками мой набросок. — Какой дикий. А может, ты еще и змей рисуешь?
— Ты хочешь змею?
— Змеи малы, но ядовиты. Их мало кто подумает использовать как игрушку или украшение.
Вечер закончился в моей же комнате. Вэй оказалась очень образованной женщиной. Мы беседовали несколько часов подряд, как родственные души, и, хотя она была совсем другой, быть может, мне ни с кем не было так легко за всю жизнь, как с Вэй. Мы по очереди слушали музыку и искали в интернете изображения мифических змей. Я и думать забыла, чья она жена.
— Знаешь, я всегда хотела изучать мифических змей, — призналась Вэй.
— Что тебе мешает?
— Не просто для себя. Я бы хотела ездить на раскопки, ходить по старым храмам, а не только читать книги. Прикоснуться ко всему самой и писать об этом — как ученая. Но я в плену с тех пор, как он увидел меня. Мне нельзя выйти из тени и стать собой. Мне нельзя гордиться своими достижениями. Я — украшение Ван-Ма, и только.
— Как ты вообще стала его женой?
— Мой отец служит ему.
— Ван-Ма угрожал, что навредит ему?
— Да. С другой стороны, надо сказать спасибо, что он не бьет меня и позволяет делать в городе все, что я хочу. Мне только нельзя сиять самой. Сиять можно только для него.
— Какое ж тут сияние…
— Больное. Знаешь, моя мама была такой же, как я. Мы похожи, как две капли воды. Ее глаза тоже были такими…
— Печальными?
— Да. И эта печаль многим кажется светом, как будто я настолько чиста, что оплакиваю всю несправедливость мира.
— Правда ли это?
— Я оплакиваю лишь свою судьбу. Я ведь чувствую, что неудачлива.
Тут я поняла, что она хотела спросить еще до нашего знакомства.
Я не могла ее утешить и сказать, что судьба благосклонна к ней, лишь сжимать кулаки в бессилии. Для Вэй выхода не было — ее прекрасная сверкающая душа окуталась вуалью неудачи.
Приглашение от Ван-Ма было неожиданным. Кени рвался пойти со мной, но я остановила его одним лишь жестом поднятой ладони.
— Не бойся. Со мной ничего не будет.
Кажется, прихвостни Ван-Ма ожидали, что я побегу надевать вечернее платье, но я пошла в своих заляпанных краской камуфляжных штанах и мятой майке.
Меня привезли на какую-то светскую вечеринку на открытом воздухе. Судя по пейзажу, это был нелюбимый мной из-за прошлого Северный квартал, его граница у моря.
Конечно, все смотрели на замарашку с подозрением и отвращением, кроме Вэй и Ван-Ма.
— Кажется, только мы вдвоем можем распознать твою истинную сущность, — Ван-Ма был доволен ажиотажем.
— Лучше бы меня вышвырнули.
— Ну-ну, — Ван-Ма подал знак официанту, и тот поставил передо мной синий коктейль со словами «Луна над Куньлунь».
— Его придумали специально для тебя, моя «госпожа удачи».
Я поморщилась. Так вот кто я теперь для него.
— Обойдемся без таких названий. Удача — ни ваша, ни моя.
— Но вы отдаете мне ее. С вами мои дела пошли куда лучше, чем до этого.
— Тем не менее, не стоит относится ко мне, как к своей жене.
— Неужели и этого нельзя? Почему бы нам не подружиться наконец? Вы могли бы стать подругой моей замкнутой спутнице.
— Она — не вы. Она чистая.
— О-о, значит, у меня нюх на чистых женщин. И я, как старый охотник, забираю самое лучшее. Но разве вы не берете моих денег и не тратите их? Это тоже чистота, по-вашему?
— Вы не заметили? Я не трачу их. Мне нет в них нужды.
— Надо будет поинтересоваться вашими расходами. Хотя я и так вижу, что волшебному зверю ничто человеческое не нужно. Разве что… красивая и чистая женщина, которая почему-то всегда сильнее злого короля в вопросах зверей. Что скажешь, Вэй?
— Ты обидишь ее, — еле слышно произнесла Вэй, как будто не человек говорил, а прошелестела на своем языке змея. В блестящем платье это сходство лишь усиливалось.
— Хорошо, — Ван-Ма поднял ладони. Он играл в хорошего мужа и душу компании. Но ему нравилось напряжение заложниц. И напряжение всего этого «пира» — каждый смотрел на него, затаив дыхание, каждый боялся его и надеялся на благосклонность.
Когда же Ван-Ма обозревал свое царство испуганных и заискивающих, я и Вэй переглянулись.
Мой взгляд был полон священной ярости.
Ее взгляд был полон мольбы об освобождении.
Где-то меж нами возник единственный ответ, разлился без слов как лунный свет — печальный и ведущий во тьму.
Я наклонила голову, как если бы сам мой Предок соглашался на авантюру.
Вэй улыбнулась и быстро смахнула слезу.
События были за нас: Ван-Ма увидел кого-то в зале и «ненадолго оставил нас». Я немедля взяла Вэй за руку и начала отчаянно звать своего Предка, как никогда не звала. Музыка повисла в воздухе разобщенными нотами, в фонтане остановились капли, а мой бокал покрылся изморозью. Никогда еще Предок не был ко мне так близок.
И Вэй видела то же, что и я.
Она окинула себя взглядом — на ней почти не было серебряных нитей удачи. Прекрасной Вэй досталась лишь тьма, и я забирала последний свет из ее души. Я всегда думала, что, чем больше удачи я заберу, тем сильнее измениться узор звезд, но сейчас, всего из-за нескольких нитей, звезды бешено заплясали и скрестили лучи зловещим образом.
Я выпустила руку Вэй. Ее зрачки были огромными, а тьма глаз бездонна.
— Все правильно, — сказала она мне. — Я пойду к мужу. Я должна быть с ним в эту минуту…
Она заторопилась.
С такой неудачей каждый миг мог быть последним. Я вся напряглась. Я ожидала выстрела снайпера, взрыва бомбы, чего-то ужасного, но ничего не происходило.
До крика Ван-Ма:
— Моей жене плохо!
«Не успела!» — мысленно воскликнула я, стараясь ничем не выдать своего ужаса.
«Я погубила ее!»
Но вдруг раздалось «Больше не надо!», и я посмела повернуть голову в сторону Вэй и Ван-Ма.
Вэй оперлась на плечо мужа, и, хотя была страшно бледна, ей явно ничего не угрожало. Я же снова увидела течение судьбы, и это было самое странное в моей жизни зрелище. Нити Вэй, как змеи, переползали на Ван-Ма, в то время как его серебро тянулось к Вэй. Их судьбы менялись местами, и даже когда жена отстранилась от мужа, этот обмен не прекратился — как будто им управляла сама Вэй.
Я вспомнила легенду, как маленькая змея украла бессмертие, предназначенное человеку, и научилась сбрасывать вместе с кожей старую жизнь, обретая новую.
И вспомнила слова своего Предка, который был мудрее меня.
И взяла в руки бокал с «Луной над Куньлунь», но тут же отдернула руку — потому что он был ледяным, ведь мой Предок был здесь всего мгновение назад.
Его симпатия к потомкам спасла нас.
Брат застал меня в семейной кумирне. Я сожгла благовония, а потом ворох новых набросков — татуировок, которые собралась наносить в ближайший месяц.
— Ты думаешь, ему понравится такое подношение? — спросил он с сомнением.
— Он же любит нас. Пусть любит и наши творения.
— Я слышал, у тебя были затруднения из-за дара.
— Их источник перестал существовать.
— Авария, болезнь, случай?
— Всего понемногу. Ты же знаешь, что бывает, когда неудача слишком велика.
— Вижу, ты совсем освоилась. Может, даже видела его полностью.
— Предка?
— Да. Говорят, он является только тем, кто особенно похож на него самого или его жену.
— Врут. Он является тем, кто злоупотребляет. Как я.
— Ты же не хотела пользоваться даром вообще?
— Я начала его понимать. Всё поправимо.
***
Хань, ханьцы — самый многочисленный народ Китая.
Тайшань и Куньлунь — горы в Китае, с которыми ассоциируются светская власть и духовные достижения.
Тава: — «башня» по-японски, от английского «tower».
Мана (Полинезия, Меланезия) и Дэ (Китай) — категории силы и удачливости правителя, его благословленности на правление.