На закате, когда тени лижут землю, словно она – эскимо, всмотрись до боли в белила облаков. Садящееся солнце перечеркнуто стремительностью стрижа, состригающего последние колоски лучей, а синеватые сумерки - пыльца ночной прохлады, опускаются бесшумной серой кошкой на четыре лапки. Шелестящая аорта трассы зажжется парными светляками, из курса хирургии ты знаешь, что этот прием называется контрастными веществами, которые применяются в рентгенографии, а контраст тут в черноте, с которой борются фары. Замечал, как они внимательно рыщут по асфальту, в поисках дыры, которая погубит дороговизну механизма? Отоспались за день, а теперь – начеку. Готовые кричать беззвучно – яркостью, ее яростью, если грядущее препятствие будут больше, чем позволено знать колесу.
Пыль укладывается спать, а деревья – нет, те не засыпают до самого рассвета, пока не исчезнут последние звезды. Скитальцы говорят, что это давний спор. Одинокий Дуб взял на слабину Небо, утверждая, что листьев с древесных ветвей падает больше, чем с Неба – хохочущих планид. Обычно спокойные Небеса возмутились такой наглости, и приняли условие спора. Если выигрывают деревья, то листья на них становятся звездами. Если выигрывает Небо, то деревья до конца мира должны ловить падающие звезды и бережно возвращать их назад, на свои места. В ту осень, когда заключалось пари, деревья практически выиграли, но клены, по слухам, были подговорены луной, которая желая помочь своему отцу, сделала их листья похожими на звезды, и их посчитали за небесных путешественниц. Как же негодовал Одинокий Дуб! От гнева его крона сделалась серебряной, а соседства с кленами теперь сторонится каждое уважающее себя древо. И если Небо давно забыло уже о такой глупости, как этот спор, то деревья помнят, хотя и Одинокого Дуба уже нет, помнят и немного завидуют кленам, упрямо продолжая считать.
Мой силуэт растворяется в твоем взгляде. Откуда не смотри, и какой из материков не седлай. Я, навечно – в перспективе твоего кругозора. И если перед тобой толпа, то знай – часть ее я. Пускай гремит гром – я с тобою и в нем. Даже чужая речь, отчасти я, потому что звук, из которого она свита – суть тех звуков, с которыми ласка моя к тебе привита. И это не раздражающее соседство, оно – доброе, потому что ты можешь здороваться с отвалившимся от стены кирпичом, а я отвечу – веточкой распустившегося боярышника, прошедшегося лепестками по беспечности ветра, и ты ощутишь – запах моего «привет». В засыпающем городе, перевязанном бечевкой дождей, скрепленной сургучом фонаря, помни, дружбу не перережешь словами, помни, ты - это немного я. И это не магия, не ворожба – память и фантазия, немножко удача. Увидишь клен – сорви с него листок, высмотри прожилки иероглифов с которыми обращаюсь к тебе в спонтанном письме, и занеси его в счет деревьев, уж больно хочется, чтобы вечерами ноября полыхали в парках костры из звезд. Ведь встретившись с пламенем - вернутся назад, на небо.