Среди ограниченного перечня немудрёных забав солдат длинной северной зимой отдельно стояло изображение количества дней до приказа об увольнении очередного призыва на снегу. Подсчёт вёлся ежедневно со скрупулёзной точностью, молодые должны были знать назубок заветные цифры в любое время суток и по первому требованию изнывающего от безделья «деда» радостно и уверенно их сообщать.
Если молодой ошибался в меньшую сторону, следовал окрик:
- Ты что, сволочь, избавиться от меня хочешь?
Ну а если в большую, то существовал другой вариант:
- Ты что, сгноить меня здесь собираешься?
Какого только временного увековечивания трёх счастливых цифр мы не увидели за время несения службы!
Самым простым была надпись на снегу рукой или прутиком. Иногда нам доводилось видеть несколько веток, выложенных в заветные цифры. Сложнее было вытаптывание надписи в толстом слое снега, очень редко удавалось из-за больших масштабов произведения соблюсти правильные пропорции. При потеплении особо терпеливые индивидуумы отмечали замечательный день композицией из скатанных снежных шаров.
Отдельно от этих забав стояло изображение, выполненное по пионерской технологии тушения костра. Было сложно рассчитать точный напор скопившейся в молодом организме жидкости для получения равномерно прорисованного произведения. Если первая цифра была на загляденье, то вторая уже гораздо бледнее, ну а третья цифра зачастую совсем не получалась и состояла всего лишь из нескольких невзрачных капель.
В тот день мы отправились дружной компанией из своего призыва в наш штаб за получением переводов, присланных родителями из дома. Прошли КПП, шутливо для вида потолкав дежурного, парня из нашей роты, что бы не спал за плугом и подошли к повороту, за которым стояло здание штаба.
На повороте был такой живописный, сияющий белизной сугроб, что я не удержался, осмотрелся вокруг и, убедившись в отсутствии людей, под хохот друзей приготовил себе мольберт – аккуратно вытоптал сапогами в снегу на склоне сугроба площадку и быстренько нарисовал хорошим крупным шрифтом при помощи детородного органа три цифры, количество дней до приказа. Рисунок получился очень эффектный, с хорошей яркой окраской и, как оказалось в дальнейшем, хорошо видный издалека.
Получили переводы, мы на обратном пути ещё раз похохотали над моим живописным произведением и вернулись в роту. Не успели даже раздеться, как в части объявили построение. Мы быстренько встали в строй, командовал построением хохол, замполит части, подполковник по кличке Папа. Как известно, советская воинская часть без замполита всё равно что деревня без дурачка.
Вид у нашего замполита всегда был идеальным, на нем ярко сверкало всё, что могло блестеть от кокарды на фуражке и пуговиц на одежде до высоких щеголеватых офицерских сапогов. У него всегда была тщательно отутюженная форма и очень надменный, с ярко выраженным циничным презрением взгляд на окружающих.
Он безудержно сыпал замечаниями всем встреченным на пути солдатам, в основном они касались нарушения формы одежды. И если он говорил:
- Солдат, ко мне! - то беспокоиться особо не стоило. Но если Папа кричал:
- Ну что, зёма! - то стоило прямо сейчас впадать в отчаяние, это протяжное «Зёма» не предвещало ничего хорошего.
Особо замполит любил обращаться так к азиатам, которых из-за нехватки славянских призывников щедро призвали в восьмидесятые в родную армию. При любом общем построении части степняки начинают громко гортанно перекликаться между собой, вызывая недовольство офицеров. Всегда уверенно вперед выступает Папа и громко орёт, перекрывая нарастающий шум толпы:
- Ну что там, зёмы, вэть, раскудахтались! Тишина в строю!!!
Личное знакомство с нашим политруком состоялось при первом моём заступлении на службу в качестве помощника начальника караула. Деды, доставившие вечером пищу, со смехом посоветовали нам вешаться. Папа заступает ответственным по части, а это значит, что всю ночь он, как придурок, будет усердно и бестолково метаться по части и технической позиции, проверять несение службы и никому не давать спать.
Ребята подсказали, что у него есть очень неприятное свойство незаметно проникать на территорию караула через калитку. Справа в калитке прутья арматуры были приварены с небольшим перекосом и это позволяло ему, несмотря на довольно солидную комплекцию, умело протиснуться сквозь калитку, потом нажать на звонок и стремительно бежать к двери помещения.
Начальник караула, распахнувший дверь, сталкивался нос к носу с нашим политическим проходимцем и соответственно, весь караул, только что оторвавший головы от сладкого солдатского сна, оказывался застигнутым врасплох. Следовала громкая команда: «Караул, в ружьё!!!» и ребята вместо положенного им отдыха несколько часов суматошно метались по территории под громкий рёв нашего неугомонного политработничка, занимая раз за разом оборону и тихонько матеря своего мучителя.
Видимо наш замполит был лишён в детстве возможности свободно поиграть в подвижные игры и сейчас, в уже довольно зрелом возрасте, нечеловечески уставая от повторяемых с утра до вечера бестолковых армейских мантр о повышении бдительности и укреплении сознательности советских ракетчиков, при появлявшейся возможности развлечься как ребёнок начинал самозабвенно играть в войнушку.
Первой мыслью было заделать злосчастную «Папину норку» колючей проволокой, но ребята эту мысль не одобрили, если он сдуру ломанётся в калитку ночью и порвёт в темноте свой полковничий китель, то потом стопроцентно в ярости порвёт на британский флаг все отверстия в наших нежных организмах.
Я решил закрасить лаз краской. Возьмётся человек рукой за арматуру, почувствует что-то липкое и остановит свои поползновения на пол пути. Но краски у нас не оказалось. Лежал пакет алюминиевого порошка, но не было лака или олифы, чтобы его приготовить.
Ребята вспомнили, что на КПП видели банку олифы и я отправился за ней. Размешал олифу с алюминиевым порошком и принялся при помощи губки обильно закрашивать калитку. Дежурный по КПП Шурик, наблюдая за моими действиями, крикнул:
- Что, к приходу Папы готовишься? Ты лучше напиши на бумажке «Окрашено», иначе он всех нас в землю закопает, если запачкается.
Я прислушался к его совету, написал на листке «Окрашено», прикрепил проволокой на арматуру калитки, потом, немного подумав, сорвал его, оставив на проволоке небольшой обрывок бумаги, бросил на землю, перевернул и притоптал ногой.
- Смотри, не вякни Папе, а то потом караул тебя точно закопает, предупредил я Шурика.
Но мы не учли коварство нашего армейского комиссара. Он появился не поздно ночью, как мы и предполагали, а вечером, в надвигающихся сумерках. Стремительно пробежал через КПП, даже не выслушав обычный доклад дежурного, чтобы тот не успел сообщить караульным о внезапной проверке, подбежал к свежеокрашенной калитке, стремительным натренированным движением наполовину втиснул в неё свои телеса и только тогда выжидающий момент и внимательно наблюдающий за ним Шурик громко прокричал ему с КПП:
- Товарищ подполковник, они сегодня что-то красили там! Смотрите аккуратнее!
Только здесь Папа понял, чем это пахнет калитка, осознал, что его пальцы скользят сейчас по свежей олифе и что есть дури громко заревел. Его рёв был хорошо слышен не только на улице, но и во всём караульном помещении, мы бросили свои дела и прильнули к окнам.
Начальник караула, сержант Новиков, мирно и безмятежно спящий на рабочем топчане в своей комнате, от папиного рёва резко подорвался ото сна и рванул на помощь нашему подполковнику с повышенной проходимостью.
Сержант, ещё не проснувшийся полностью, постоянно поправляя сползающую на затылок пилотку, резво подбежал к громко ревущему замполиту, за пять шагов до него уверенно перешёл на строевой шаг и, звонко печатая каблуки по бетонной дорожке, лихо отдал честь намертво застрявшему в калитке в пятой позиции, как Винни –Пух в норе у кролика, беспомощно скользящему руками по свежей олифе начальнику и дурашливо заорал:
- Товарищ подполковник! За время несения службы в карауле происшествий…
Куда подевался обычный офицерский лоск и надменность нашего замполита! Вид у Папы был просто плачевный. Его бешенство не знало границ! Так глупо на виду у всех попасть в западню!
- Новиков, зёма, сука, вэть!!! Вытаскивай меня, зёма, срочно отсюда, вэть, потрох ты сучий, или я тебе сейчас покажу, какое у тебя в твоём трижды долбаном карауле случится происшествие!!! Я порву вас всех, вэть, зёмы, на хрен!!! Закопаю своими руками в тайге по шею! Я вам всем, зёма, покажу, как Родину, вэть любить!!!
Мы громко хохотали, утирая слёзы, при виде обычно грозного замполита, который, нежно поддерживаемый безуспешно старающимся сдержать хохот сержантом, с немалым трудом вылез из калиточного капкана, скользя в олифе и горестно осматривал густые живописные разводы серой краски на зелёном фоне кителя, причитая:
- Новый китель, вэть!!! Сегодня второй день, вэть, как одел! Я всех вас на куски, вэть, порву! Кто красил, вэть, калитку – сюда!!! Ко мне, вэть!!!
Папа через слово говорил: «Вэть». То была его оригинальная редакция самого известного и яркого русского ругательства, от которого он оставил только окончание.
Я вытер слёзы от смеха, отдышался, вышел из караулки и уверенно представился. Папа недобро сощурился на меня и прошипел:
- Ах ты, зёма, сучий же помощник, вэть, начальника, выкормыш, вэть… порядок решил навести… к моему приходу, вэть, готовился…, да я тебя, зёма, сгною в этой тайге!!! Фамилия твоя!!!
Я напустил на себя максимальное безразличие и сказал, что это моё первое дежурство в должности помощника начальника караула, от командира роты получил указание следить за порядком, а на караульной калитке какие-то мудаки краску постоянно обдирают… Тут Папа яростно сверкнул глазами и прошипел:
- А ну-ка, зёма, поговори мне здесь ещё, вэть! Ты, сволочь, почему табличку, вэть, не повесил, что покрасил калитку? А???
- Как не повесил, вот она здесь висела, да кто-то сорвал, видите? Шляются мимо караула всякие распи…, кому не лень, в общем… Я наклонился, поднял с земли и протянул Папе смятую бумажку.
- А я тебя недооценил, зёма! Как там фамилия твоя, повтори! Какой же ушлый ты, вэть! Ты только посмотри, а? Всё, сволочь, предусмотрел!!! Я тебе покажу, зёма, порядок!!! Ты у меня эту покраску на всю свою поганую короткую жизнь запомнишь, вэть!!!
Подполковник стоял, широко расставив ноги в щегольских сверкающих сапогах и раздвинув руки. Его бешенство не знало границ, он орал во всю мочь, брызгая слюной во все стороны и яростно сверкая глазами. Мне пришла в голову мысль демонстративно вытереть лицо, но я от неё отказался, тогда Папа точно порвал бы меня, как тузик грелку.
- Новиков, через десять минут здесь ведро бензина и со своим продуманным помощником, вэть, очистить мой китель! Только второй раз надел!!! Ну что за день, вэть!
За этой душераздирающей сценой с КПП сложенный пополам от смеха наблюдал Шурик, он держался одной рукой за живот, второй за калитку, чтобы не упасть.
От чистки полковничьего кителя меня спасла необходимость менять часовых на постах, к моему возвращению в помещение от Папы уже след простыл. Перед уходом замполит записал мою фамилию в свою черную записную книжку, где он коллекционировал залётчиков, что ничего хорошего мне в дальнейшем конечно же не сулило.
После возвращения в расположение нашей доблестной воинской части со мной уважительно за руку здоровались все деды, слух об так удачно покрашенном мной кителе сидевшего у всех в печёнках полкана успел мгновенно облететь всё замкнутое армейское информационное пространство, вызвав волну вполне справедливого злорадства.
Замполит, в отличие от остальных здравомыслящих в своём большинстве старших офицеров части, всегда строил нас по таким идиотским поводам, что мы совершенно не удивлялись его закидонам. Привычно занимали место в строю и радостно комментировали глубокомысленную речь нашего отца родного. Старшина мне мать родная, замполит отец родной. На хрен мне родня такая, лучше буду сиротой!
- Становись! Равняйсь! Смирно, вэть!
-Я сегодня вас, вэть, вот по какому поводу, вэть, собрал! Неуклонно, вэть, повышается грамотность наших бойцов! Считают они, вэть, дни до своего приказа! Но что бы ни забыть, сколько осталось, вэть, он записывает их на снегу. И пишет наш самый грамотный воин – осталось, вэть, четыреста пятьдесят дней!
- Вешайся, дух!!! – неожиданно громко ревёт басом на всю площадь кто-то из дедов нашей роты в полной тишине.
Вся воинская часть, больше тысячи человек, громко и радостно ржёт несколько минут, одновременно выпуская в морозный воздух огромное облако пара, совершенно перекрывая команды Папы. Все прекрасно знают, что отсчёт дней в сторону уменьшения начинается от трёхсот.
- Ну вот, вэть, видно этот зёма и пишет везде, - изо всех сил орёт замполит, перекрывая шум толпы. Но ладно, один, вэть, пишет палкой на снегу, другой, вэть, вытаптывает, а находится же, вэть, самый хитрожопый зёма, вынимает он, вэть свой хер и пишет на снегу своим, вэть, хером!!!
Ребята, ходившие со мной в штаб за переводами, стоят в строю в разных местах, сразу же понимают, какой именно рисунок имеет сейчас ввиду Папа и громко говорят товарищам, стоящим с ними рядом:
- Это Мишка написал сегодня перед штабом!!! Мишка! – со смехом разносится над нашим строем и вся рота, беззаботно скалясь, начинает оборачивается ко мне, ища меня взглядом.
Я мгновенно понимаю, что сейчас мои добрые друзья ненароком сдадут меня Папе, быстро приседаю и рычу:
- Отвернитесь, сволочи!!! Порву всех! Отвернитесь!
От внимания папы не ускользнуло внезапно возникшее оживление в рядах нашей роты, но он не догадывается об истинной причине и ревёт уже во всю силу лёгких, призывая нас к порядку.
Мгновенно включился армейский телеграф и через пару минут уже вся часть знала, из-за какого рисунка нас сегодня строил Папа и кто автор шедевра. Меня весь вечер с улыбками поздравляли сослуживцы, знакомые и незнакомые, с удачным произведением.
После ужина зашёл знакомый водитель из автороты и рассказал, что сегодня он вёз замполита на Уазике из штаба, Папа увидел мой рисунок на повороте и рассвирепел, приказал ему остановиться и засыпать сугроб снегом. Потом всю дорогу ревел на него и чуть не придушил по пути, а приехав, распорядился срочно строить часть для внушения.