Наш «московский филиал»
«Ты какой чай хочешь?»— «Какой есть. Всё равно.»— «Чёрный? Зеленый? Цветочный? Фруктовый?»
Я решил не ударить лицом в грязь:
— Зелёный.
— Китайский? С …, или с…, или без ничего?
И Диана Андреевна открыла дверцу навесного шкафчика.
Содержимое коробочек этого кухонного шкафчика на стенке московской квартиры по разнообразию явно превосходило весь ассортимент специализированного тбилисского «чайного» магазина на центральном проспекте Руставели.
До этого я видел и пил только чёрный грузинский, или краснодарский чай (правда, они делились еще по сортам на «экстра», «высший», 1-й и 2-й ). Периодически был в продаже и «Цейлонский», но, говорят, наши при расфасовке «разбавляли» его краснодарским.
Выпил я, в итоге, какой-то божественный «Жасминовый» чай.
Как видно, тогда я был ещё в своей «худой» форме, потому что радушная хозяйка всё время пыталась накормить меня бутербродом с икрой, или с каким-то желтым сыром.
О колбасах молчу. (Потому что ел только «Докторскую». Тогда.)
В общем, я хоть и мучался, но, не желая обидеть хозяйку, съел всё, чем она угощала. (И выжил!)
Д иана Андреевна (Д.А.,авт.)— это вторая жена моего тестя, Иллариона Мироновича ( И.М., авт.)
После того, как его перевели в редакцию «Комсомолки» в Москву, он как-то с сильнейшим аллегическим отёком («отёк Квинке») попал в больницу. Слава Богу, что в специализированное аллергологическое отделение, которое было еще и клинической базой ЦИУВ — Центрального Института усовершенствования врачей, — Мекки советских медиков. Надо сказать ещё, что дело происходило в середине 1960-х годов, когда аллергология только-только становилась на ноги, а этот отёк — одно из самых смертельно опасных аллергических осложнений.
В общем, моего будущего тестя откачали, и, в основном, это была заслуга завотделением.
И.М., в то время уже свободный от брачных уз, «холостяковал». Естественно, ни о каком «соблюдении строгой диеты» не было и речи, поэтому он еще не раз попадал в ту же клинику с разными аллергическими осложнениями, так что заведующая взяла его под личный контроль, что, как И.М сам потом признавал, спасло ему жизнь. А потом у них «завязались отношения».
Сказка долго сказывается, поэтому изложу конспективно: И.М. и Д.А. поженились; я стал зятем; у нас с Ниной уже двое маленьких детей; сейчас апрель 1978 г. ; меня послали с работы на полтора месяца в Центральный институт гастроэнтерологии в Москву осваивать новые методики; я пришел в первый раз в гости к московским родственникам, сижу пью чай и пытаюсь отвертеться от намазанного для меня бутерброда.
Наивный!
Я еще не знал, что у Д.А. — белоруски по происхождению, дочери крупного военного — «характер нордический, стойкий»
Да еще какой стойкий!
Вот не пришёлся ей по нраву сводный брат мужа, Сергей, и всё!
А Сергей Коссович был очень колоритной фигурой. И в прямом смысле тоже — крупный, с брюшком, громким голосом, анекдотчик.
По должности, он должен был быть членом партии, но кто бы его в нее принял! Открыто гордясь, что он прямой потомок Костюшко (что было документально подтверждено), почём зря ругал коммунистов. Кутила, балагур, любил весело провести время из-за чего мог, получив деньги, после работы перелететь в Москву, погулять на славу и утренним рейсом успеть на работу. В общем, бедная его жена, Нина, мучалась с ним, боясь, что он влипнет в какую-нибудь неприятность и его посадят.
Так вот, Д.А. решила, что Сергей сводит на нет всю гигантскую работу, которую она провела, приводя мужа в аллергологически «божеский» вид. Поэтому, во время одного из «налётов» тбилисского гостя, она не впустила изрядно подвыпившего Сергея в дом!
Гордый шляхтич отомстил тем, что, используя в любимой им стихотворной форме условно-нормативную лексику, исцарапал входную дверь в квартиру, чем окончательно сжёг за собой мосты.
Но вы бы видели и слышали, как он потом об этом рассказывал!
Со стихами!
Но, как говорится, всё же так и остался «при своих итересах».
Итак, сижу, пью чай и ем всё, что мне подкладывает Д,А.
Я бы сам в это не поверил, если бы не некоторые события, предшествовавшие моему появлению в этом доме.
Дело в том, что тремя годами раньше у Гоги весной развился сильный приступ бронхиальной астмы, который удалось снять только в больнице. И в дальнейшем приступы часто повторялись, пришлось применить кортикостероиды, — что может быть ужаснее вида задыхающегося ребенка! Весь год мы провели в постоянном напряжении, прислушиваясь к его дыханию, чтобы уловить малейшее изменение в нём и своевременно принять меры.
Приближалось лето, надо было думать о том, куда вывезти малышей из города. Причём, не очень далеко, чтобы, в случае необходимости, быть поближе к больницам, да и своей машины у нас тогда не было!
Так что я пошел в горздрав разузнать — не нужен ли на каком-либо курорте неподалёку врач на сезон. И надо же — в коридоре увидел моего уже дважды бывшего главврача Темури Барбакадзе! Оба обрадовались встрече, ведь я до этого работал с ним сперва в Рустави, а потом в детском санатории Манглиси (как раз там Гоги исполнилось 2 года. См. «Лето в Манглиси»).
Спросив о цели моего прихода, он сказал своему собеседнику:
—Темо, вот тебе готовый проверенный кадр! И никого больше искать не надо. Я его взял бы, но у меня сейчас постоянный врач.
Оказалось, что его собеседник — Темо Самхарадзе — завотделом реанимации детской больницы, поднимается на сезон работать в детский санаторий в Коджори и подыскивает себе врача.
О таком совпадении интересов можно было только мечтать!
Мы тут же зашли в отдел кадров и всё оформили, тем более, что там уже были мои прежние документы.
К сожалению, приступы повторялись и в Коджори. Хорошо, что рядом был опытный Темо, который принимал все меры и сам делал внутривенные уколы! В конце концов, было решено, что ребенка надо увозить, обследовать и лечить. Связались с Илларионом Мироновичем и решили перелететь в Москву, где Диана Андреевна договорилась бы о госпитализации. Так мы и сделали: я с тещей и двухлетней Леной остались в Коджори, а Нина и Гоги вылетели в Москву, где, увидев вместе мужа, Нину и маленького Гоги, Диана Андреевна непроизвольно произнесла:
— Господи, все на одно лицо!
В тот же день ребенок был помещен в клинику института педиатрии, а Нина, для того, чтобы иметь возможность оставаться с ребенком и на ночь, была вроде постоянно дежурящей нянечки отделения, присматривая и за другими детьми.
Разумеется, мы все были признательны Д.А. за помощь, поэтому, не желая обидеть гостеприимную хозяйку, с которой только что познакомился, я и ел всё, чем она угощала. (И, повторяю, выжил!)
В тот мой приезд в Москву я жил в комнатке, которую нашёл наш друг Нодари, умница, староста курса, краснодипломник, поступивший после окончания института в аспирантуту в Москве. По онкологии. С его слов, он был занят всё время экспериментами с мышами, к чему у него душа не лежала, поэтому он вскоре покинул научную стезю, обогатившись лишь умением одним росчерком карандаша рисовать симпатичных мышек.
И пошел работать терапевтом в поликлинику для ветеранов, кажется, Революции. Вот у одного из «своих» ветеранов он и снял комнату в старом доме. Она, как и вся квартира, была темноватая, небольшая. Из мебели — железная кровать, стол, два стула. Даже не помню был ли какой-нибудь шкаф. Даже абажура на лампочке, свисавшей с потолка, кажется, не было!
Так как я туда приходил только ночевать, то всё это меня не очень беспокоило. Тем более, что были и два важных плюса, которые Нодари всегда подчеркивал: дёшево и на Чистых прудах! Буквально в двух шагах от «Современника»! (А ты попробуй достать билет!) Кстати, там же была остановка знаменитой «Аннушки»— трамвая линии «А». Правда, ездить на нем мне было не по пути.
Что меня поразило в НИИ, так это то, что вся мужская часть сотрудников приходили на работу или со спортивного вида сумками, или с «дипломатами» (тогда они начали входить в моду). И еще то, что все — от мала до велика, независимо от пола и места в иерархии — обращались друг к другу по имени-отчеству, или по фамилии! «Здравствуйте, Олег Ильич!», или «Здорово, Петров!»
Кстати, заметил еще, что некоторые хирурги и анестезиологи, приходя пораньше на работу, переодевшись, первым делом шли в процедурную комнату, где их уже ждали приготовленные медсестрами системы для капельного переливания. «Прокапавшись» глюкозой, или полиглюкином, витаминами, «очищенные» и избавившиеся от похмелья, врачи бодро приступали к работе.
Во время перерыва многие доставали из сумок и «дипломатов» принесенные завтраки, бутылку пива (обычно — «Жигулёвского») и устраивали «обед». Тогда, даже в Москве, баночное пиво (и только чешское) было большой редкостью, поэтому наличие его являлось в какой-то степени показателем статуса, возможностей владельца.
В первый же день знакомства с сотрудниками отдела, куда меня направили, я обратил внимание на одну из коллег. Собственно, не обратить внимание на нее было невозможно — такой был у нее цвет кожи и белков глаз. Я видел желтушных больных разных оттенков и степени «желтизны», но такого еще не встречал. С одной стороны — вроде местами и зеленоватый оттенок, что наводило меня на печальную мысль об опухоли ее поджелудочной железы, но, с другой — оранжевые ногти на руках, как маникюр. О «белках» не говорю — в глаза я ей смотреть не мог. Прошло несколько дней — она, как ни в чем ни бывало, ходит на работу… Никто на нее не обращает особого внимания — вот, думаю, какие сотрудники тактичные, наверное, один я на нее пялюсь.
Так и оказалось — один я и был такой, потому что, как мне потом объяснила одна добрая душа, заметившая мои муки, все знали, что в семье этой сотрудницы перешли на «сыроедение» и едят в большом количестве сырую морковь, свеклу, апельсины и пр. На душе у меня отлегло, но смотреть на нее было всё же неприятно. Не представлял себе — в каком виде ходят в семье, на работу, в школу ее муж и дети.
Как выяснилось достаточно скоро, никто не собирался обучать меня никаким новым методам ни обследования, ни лечения. Тогда только-только начали входить в практику (преимущественно, в крупных клиниках и институтах) эндоскопические методы обследования желудочно-кишечного тракта и эхоскопия сердца и брюшной полости, поэтому, естественно, я попытался как-то проникнуть в эту «сферу», но встретил достаточно жесткое молчаливое сопротивление. О том, чтобы даже дотронуться до этих аппаратов речи не было! «Это очень дорогое оборудование и мы не можем рисковать!» — как вам?
Оставались обходы заведующих и библиотека. В библиотеке я случайно наткнулся на небольшую брошюру проф. Ветеринарной Академии А. Журавлёва, посвященную изучению сверхслабого свечения сыворотки крови и возможного значения его в диагностике различных заболеваний. В книге приводился пример изучения феномена при экспериментальных опухолевых процессах у животных.
Мне это показалось интересным и я, благо, никто не контролировал время моего пребывания в институте, поехал в ветакадемию. Разыскал я и академию, и отдел Журавлёва довольно легко. Даже удалось узнать в какое время он, обычно, бывает на кафедре . Во время одного их «окон» между лекциями, я попросил его принять меня и, предложив ему исследовать свечение сыворотки крови при различных стадиях язвенной болезни желудка и 12-ти перстной кишки, попросил разрешения воспользоваться его базой.
Идея показалась Журавлёву интересной, тем более, что клинических исследований такого плана еще не проводилось. Он представил меня своим сотрудникам, работавших на аппарате, и они меня научили методике исследования и обращению с техникой.
Теперь мой рабочий день был уже вполне осмысленный и конкретизированный — с утра я шел в биохимическую лабораторию, где брал («А зачем? А для чего?») небольшое количество свежих сывороток крови интересующих меня больных, потом ехал с ними (представляете московские расстояния и время в пути?) в ветакадемию и проводил там исследования.
Как раз за полгода до моего приезда в Москву и этого визита, благодаря связям Иллариона Мироновича и благоприятно сложившимся обстоятельствам, Нина перешла на работу завкабинетом диагностики аллергологического отделения Закавказской ж/д Больницы. Естественно, встал вопрос о ее специализации по аллергологии, а это (на достаточно высоком уровне) можно было осуществить только в Москве, что мне, с помощью моего бывшего ректора Целиноградского мединститута Полетаева С.Д., оказавшегося к тому времени деканом терапевтического факультета Института Усовершенствования Врачей, удалось сделать буквально за несколько дней, минуя многомесячную (в лучшем случае) канцелярскую волокиту и ожидание места в очередном цикле. (См. «Целиноград Главпочтамт До Востребования»).
Итак, оставив 3-х летнюю Лену на попечение беби и мамы, Нина с Гоги вылетела в Москву, где мы и встретили майские праздники с большим салютом. Не уверен, что Гоги его запомнил, но помню, что И.М. пришел к нам на Пруды и повел нас смотреть фейерверк.
Несколько дней, когда мы с Ниной уходили на занятия и работу, Гоги оставался дома один со стариком-хозяином, но мальчик он был спокойный, игрался новыми игрушками и всё обошлось.
А потом кончился срок моей командировки. Я оформил журнал проделанных исследований, а Журавлев заверил мне его. Предварительные данные показались ему интересными, поэтому он дал разрешение на опубликование по ним статьи — пожалуй, первой в этой области, основанной целиком на клиническом материале.
Итак, мы с Гоги вылетели в Тбилиси, оставив Нину в Москве специализироваться по аллергологии.
Через несколько лет, уже с обоими детьми, Нина приедет на очередной цикл усовершенствования. Д.А. поможет им устроиться на отдых в Серебряный бор («сербор»), а потом в Покровское, куда будет наезжать с гостинцами. Как -то раз она купила большую коробку с мороженым, но транспорт, как это бывает именно тогда, когда он больше всего нужен, очень запоздал и на жаре мороженое растаяло — пришлось всё выбросить.
Потом И.М. привезет в Тбилиси большое количество различных аллергенов и растворителей, собранных Дианой Андреевной для Нины. И этими аллергенами Нина несколько лет будет проводить тестирование и лечение больных аллергического профиля.
О.С. Пройдет еще немного лет — уже мне понадобится помощь — и, благодаря связям и настойчивости Дианы Андреевны и моего тестя, меня всё же уложат на операцию в нужный институт.
Но, как вы понимаете, это уже совсем другая история… 15.07.2017 г.