– Рентген. Направление возьмите.
Голос был скрипуче-визгливым, как будто царапали ножом по стеклу. Было видно, что она вымоталась, сама заболевает гриппом, и посетители ей осточертели.
– А может, как-нибудь без него? Понимаете, я работаю…
– А вы! Вы! понимаете, что я тоже работаю и не могу определить, как лечить, без рентгена?!!! - взорвалась врачиха, - Следующий!
Она хлопнула толстой карточкой по столу, и с другого угла посыпались на пол результаты чьих-то анализов. Я оказалась в коридоре с направлением в руке. Как я не люблю ходить к врачам! И не ходила бы, но болезнь не отступала, лекарства не помогали. Я согласна была и на рентген, но проблема заключалась в том, что я не успевала. Работаю до пяти, а рентген-кабинет – до шести. Добираться – с другого конца города. На такси бы можно успеть, если бы не пробки, будь они неладны. А отпрашиваться – тоже не вариант. Сухопарая начальница вела здоровый образ жизни, бегала по утрам и в принципе не понимала, что значит болеть. Она настроена была пережить даже ядерный апокалипсис вместе с тараканами. Отпрашиваться у нее было бесполезно.
Ровно в 17-00 я выскочила на улицу, на ходу натягивая пуховик и обматывая шею длинным шарфом. Такси летело, объезжая пробки по боковым улочкам.
17-50. Успеваю! Цокая каблуками, как лошадь Пржевальского, ворвалась в вестибюль, содрала с себя куртку и сунула бабушке-гардеробщице. Она, еле двигаясь, выдала мне номерок. Взгляд сочился злостью. Подумаешь! Врачи принимают до восьми, и гардероб до восьми, а сейчас еще шести нет. Чем недовольна? Это уже я думала на бегу, засовывая в сумку шапку, шарф и перчатки.
Скользкий кафельный пол пытался заставить меня двигаться степенно. Но я все равно бежала на шпильках, постоянно поскальзываясь и взмахивая руками, чтобы не потерять равновесия. На повороте притормозила.
Нужный мне кабинет располагался в отдельном крыле вместе с лабораторией, кабинетами массажа, физиотерапии, лечебной физкультуры и так далее. Все, кроме рентгена, работали до обеда. Сейчас там было пусто. Коридор частично освещался лишь светом из вестибюля, что, в соответствии с законами классической физики, двигается только по прямой. А поскольку завернуть он не мог, то большая часть помещения тонула в темноте.
Смотрю на часы: 17-55. Еще пять минут он обязан работать! «Пять мину-у-ут, пять мину-ут…» Я решительно направилась к кабинету. Ура! Он был открыт! Я вошла без стука. К моему разочарованию, в кабинете никого не оказалось. Верхний свет не горел. Светила только настольная лампа. Кроме стола с громоздким допотопным монитором, пары стульев и рентгеновского аппарата не было ничего. Окна находились под потолком и были затянуты черной тканью.
Рентген-аппарат довлел над всем. Это вам не установка для флюорографии, похожая на пляжную кабинку. Огромная махина занимала полкомнаты. Над столом, на который полагалось ложиться больному, нависало подвижное устройство, чем-то напоминающее ковш экскаватора. Я стала ждать. Моя нахальная сущность предполагала дождаться рентгенолога и потребовать сделать процедуру на том основании, что я явилась, когда еще не было шести. Что он придет, я была уверена – лампу ведь оставили включенной. Заняться было нечем. Хотела достать телефон, но сумка плотно забита: шапка и прочее. Не стала все это ворошить, поэтому развлекаюсь тем, что постоянно смотрю на часы.
Эти часики мне подарили наши тетки. Просто у нас традиция такая: делать подарки всем отделом на дни рождения. Начальнице подарили мультиварку за сорок штук, Людмиле Петровне – люстру, ну, а мне вот - пластиковые часы. Начальница еще съязвила: «Может, хоть на работу опаздывать меньше будешь!» Кому сейчас часы нужны? Я бы и не надевала, так привязываются: «А почему ты наши часы не носишь?» Типа, обижаются… Приходится носить.
В половине седьмого я подумала, что мне теперь будет сложно доказать тот факт, что я прибыла на место вовремя. Можно было, конечно, встать и уйти, но не хотелось повторять всю эту беготню еще и завтра. Кроме того, в голову пришла новая идея. Я обратила внимание на боковую дверь. Это та дверь, за которой скрываются медики, когда включают аппарат. Ну, чтобы не принимать лишнюю дозу облучения. Может, врач там? Ну, устал, уснул, мало ли… Я двинулась туда, намереваясь растолкать этого бездельника.
За дверью оказался узкий проход с двумя окнами, в которые ярко светит полная луна, за ним – небольшая сумрачная (окон нет) комнатка. Кушетка и вешалка с понуро висящим белым халатом. Все.
Звук, который я услышала, возвращаясь, меня напугал. Даже не осознав толком, что это такое, я почувствовала, что он предвещает неприятности. Еще бы! Это был звук ключа, который поворачивался в замочной скважине. Кабинет закрыли снаружи. Не погасив лампу.
Если бы в этот момент я бросилась к двери, стала кричать, стучать, то, конечно, меня бы выпустили. Но мне было неудобно! А вдруг, тот, кто закрыл дверь, перед этим заглядывал в кабинет? Как я объясню, где я была? Что я там делала? Я вновь уселась на стул и стала сочинять, что скажу, когда вернется хозяин кабинета. В том, что вернется, я не сомневалась – лампа-то горела. Вопрос – когда?
И тут до меня дошло, что вообще никто может не прийти. На верхнем этаже находится челюстно-лицевая хирургия. Рентген бы понадобился, если бы привезли, например, пострадавшего в аварии. Но этого, честно, не хотелось. А что делать? Куда звонить? В МЧС? Нет, конечно.
Придется позвонить родителям, а там уж пусть придумают что-нибудь. «Что-нибудь» в моем понимании выглядело так: папа мчится сюда, гардеробщица вызывает охранника с комплектом ключей, и меня освобождают. Хотя можно и проще – родители находят телефон челюстно-лицевого отделения и сообщают, что те закрыли в кабинете ни в чем не повинного пациента. И мне, возможно, еще удастся уговорить их сделать снимок.
Вот если бы это было кино, то телефон, конечно, разрядился бы в самый ответственный момент, но я-то точно знаю, что у меня с этим все нормально, потому что после обеда поставила его на зарядку… Тут я холодею… я забыла телефон на работе! Для очистки совести вываливаю все содержимое сумки на врачебный стол – конечно, его нет. Ну, по крайней мере, он хоть зарядился. А мне-то что делать? Провести тут ночь совсем не улыбается, главное, жалко родителей. Представляю, как они будут волноваться!
Начинаю стучать в дверь и нерешительно выкрикивать: «Откройте! Пожалуйста! Откройте! Кто-нибудь! Помогите!» Это выглядит так нелепо... В ответ – тишина, да я и сама понимаю, что меня никто не слышит. Настроение портится окончательно.
Внезапно гаснет свет. Оказавшись в кромешной тьме, я от неожиданности выдаю словцо, за которое, услышь его мама, я получила бы полную порцию нравоучений. В это время лампа включается снова, и я перевожу дух. Собираясь продолжить размышления о том, что же предпринять, я чувствую какие-то изменения. Боковым зрением замечаю, что на столе аппарата что-то лежит. Ужас пронизывает меня с головы до ног, сердце замирает. Я осторожно поворачиваю голову.
Безусловно, это «что-то», ведь на труп нельзя сказать «кто-то». На столе, который секунду назад был пуст, лежит тело, замотанное в простыню с головой, что, в общем-то, и позволяет сделать вывод, что оно неодушевленное. Как оно тут появилось? Дверь не открывалась, я ведь сижу рядом. Да и света не было буквально пару секунд. От страха ноги становятся ватными, в животе начинает противно свербеть, я потихоньку выдыхаю, боясь издать звук. И почему-то вспоминаю, как в детстве была в родительский день с бабушкой на кладбище. Меня удивило, что через неширокую дорогу стояли частные дома, играли дети. «Как они не боятся тут жить?» И бабушка ответила: «Мертвые еще никому зла не сделали. Не их надо бояться, а живых». Но сейчас я жутко боюсь! Я не свожу взгляда с тела и как можно тише продвигаюсь в сторону маленькой комнаты. Мне хочется быть подальше от него. Я осторожно пячусь по коридорчику, подхожу к двери и понимаю, что мне надо ЕГО постоянно видеть, я не смогу сидеть, не зная, все ли еще ОНО находится на столе…
Уже стоя на пороге, обвожу комнатку взглядом и вздрагиваю: на кушетке в полумраке удобно устроился еще один труп, так же закутанный простыней. Тут уж я не выдерживаю. Истерически взвизгнув, в панике начинаю ломиться в окна коридорчика. Рама одного намертво забита, но второе приоткрылось сантиметров на пятнадцать. Открыться полностью ему мешает высокий медицинский пульт, придвинутый к подоконнику. Видно, что он старый – кнопочки, ручки и тумблеры на нем тусклые, значки полустерты. Совсем некстати в голову приходит мысль, что, наверное, это морально устаревшее оборудование, но его нельзя просто так выбросить, потому что оно на балансе мед. учреждения, вот и подпирает окно.
Говорят, в минуты опасности человек приобретает невиданные способности: может перепрыгнуть пятиметровый забор или поднять трамвайный вагон. Насчет первого не знаю, но отодвигаю тяжеленный металлический ящик, который мне по пояс, как пушинку. Окно распахнуто! Я выглядываю. Оно выходит на задний больничный двор с беседками и скамейками, занесенными снегом. Никого. Смотрю вниз: блин! До земли метра три, вот тебе и первый этаж! Проклинаю свои шпильки: сломать их дважды два, а если, не дай Бог, ногу? Оглядываюсь. Тела лежат смирно.
Я люблю смотреть хорроры. Приятно понарошку пугаться того, чего не бывает. И всегда поражали герои, которые находят правильные пути решения проблем с привидениями и зомби. Я-то считала, что в такой ситуации можно только кричать в нервном срыве. Но сейчас, немного придя в себя, начинаю, к своему изумлению, рассуждать логически. Голова работает четко.
Сначала поворачиваюсь к маленькой комнатке и через порог тянусь к вешалке, цепляю ее и вместе с халатом вытаскиваю в коридорчик. Труп не шевелится. А как, собственно, должно быть? Закрываю дверь и придвигаю к ней ящик-пульт. Он гремит. Я дергаюсь и замираю, ежесекундно поглядывая на рентгеновский аппарат, где так же молчаливо покоится второй товарищ. Все в порядке. Готово. Правда, дверь открывается внутрь комнатки, но если ОНО задумает выйти, ему придется перелезать через препятствие, что в его замотанном виде несколько затруднительно.
Не теряя времени, на цыпочках возвращаюсь в кабинет и беру стул. Стул обычный, деревянный, со спинкой, такой мне и нужен. Если бы было крутящееся кресло – даже не знаю, что бы я делала… Выставив стул в коридорчик, устанавливаю вешалку (халат все еще на ней) поперек прохода, упирая одним концом, где крючки, в подоконник, а другим - в противоположный плинтус. Дрожащими руками выхватываю из сумки шарф и привязываю к спинке стула. Хоть бы хватило длины! Зубы стучат и совсем не от того, что морозный воздух врывается в распахнутое окно и моментально наполняет помещение холодом.
Спускаю стул на шарфе за окно, высовываюсь далеко, стараясь ровно установить его на узенькую асфальтовую дорожку. Хорошо, что шарф такой длинный, не зря вязала! Успокаиваю себя, что скоро это все кончится, и вообще бояться нечего! Мертвые еще никому зла не сделали, вон какие лапоньки – лежат себе, да и все… Похожи на мумий в своем прикиде. Просто некомфортно с ними рядом находиться. Вопрос, конечно, как они тут оказались, но сейчас не до этого, я, как Скарлетт, подумаю об этом завтра.
Я выпрямляюсь и отшатываюсь вбок так, что ударяюсь о стекло раскрытой створки: слева, в дверном проеме кабинета перед заграждением из вешалки неподвижно стоит белая фигура. Я цепенею. До нее рукой подать, метра два. В свете луны отчетливо вижу серый больничный штамп на простыне. Под ней - голые ступни с биркой на большом пальце. И ярко накрашенные ногти. Женщина.
Эти нарядные, блестящие, как леденцы, ногти на черно-синих пальцах почему-то пугают меня больше всего. Я взвываю и бросаюсь в окно. Ногу не дает поднять узкая юбка, и я задираю ее почти до талии. Сейчас мне безразлично, как я выгляжу в глазах трупа, тем более, его (ее) глаза закрыты тканью, а других зрителей нет.
В один момент перемахиваю через подоконник и повисаю, держась за него руками. Сумка на плече съезжает и мешает. Ноги немного не достают до стула, и я прыгаю. Приземляюсь благополучно, спускаюсь на дорожку, машинально одергивая юбку, и слышу, как со звоном падает на пол вешалка.
Наверное, никогда в жизни я не бегала так быстро. Помнится, на уроках физкультуры в школе, когда надо было нарезать круги по стадиону, у меня сразу начинало колоть во всех боках, и я сходила с дистанции. Сейчас я не чувствую ничего – только подстегивающий страх. Несколько раз я падаю, порвав колготки и разодрав ладони, но вскакиваю и несусь дальше, хватая ртом ледяной воздух. Добежав до угла здания, оглядываюсь: стул валяется на земле, а рядом - два белых силуэта, печально (как мне показалось) глядящих в мою сторону. Я с воплем заворачиваю за угол.
С торца больницы находится другой вход и пандус для подъезда «скорых». Вот и сейчас здесь стоит машина с красным крестом. Ни водителя, ни врачей нет, но мне становится легче. Оборачиваюсь: меня никто не преследует. Маленько замедляюсь и пытаюсь отдышаться. И только сейчас ощущаю лютый январский холод. Надеваю шапку и перчатки, бегу дальше и выскакиваю на проспект.
Здесь ходят редкие прохожие и ездят автомобили. Все спокойно. Тихий зимний городской вечер. У меня вдруг подкашиваются ноги, и я обессилено останавливаюсь, а потом потихоньку бреду к высокому крыльцу поликлиники. 19-59. Успеваю. Бабка в гардеробе ничуть не удивлена, что человек зашел с улицы раздетый. Берет жетончик и семенит к моей куртке, висящей в гордом одиночестве. Меня пробирает озноб, я спешу скорее одеться.
Всунув одну руку в рукав, невольно кошусь в то крыло, откуда только что вырвалась, - и кровь окончательно застывает в жилах. Из темноты на меня смотрят, если можно так выразиться, с десяток тел, завернутых в простыни. Разного роста и комплекции, но одинаково аккуратно замотанные тканью, они напоминают колонию грибов-дождевиков.
Онемев, я поворачиваюсь к гардеробщице и тычу пальцем в их сторону, издавая какие-то нечленораздельные звуки. Старая карга разевает черный рот с единственным зубом и мерзко хихикает, и ее выцветшие глаза под косматыми бровями сверкают.
Так, в одном рукаве, я скатываюсь с крыльца, лечу, не разбирая дороги, и, оказавшись на проезжей части, чуть не сбиваю легковушку. Водитель ударяет по тормозам, слышится скрежет, машина идет юзом и, слегка развернувшись, останавливается. Из нее выскакивает пожилой мужчина и начинает на меня орать.
Цензурные слова в его речи не присутствуют, но я чувствую, что люблю его: он живой! Не дожидаясь конца тирады, висну у него на руке и, клацая зубами и не проговаривая окончания, прошу отвезти меня домой. Сначала он пытается стряхнуть меня с локтя, но я вцепляюсь мертвой хваткой, и он уступает: «Ладно, садись…»
В машине я, наконец, надеваю куртку полностью. Мужчина поглядывает на меня в зеркало.
- Что случилось? Обидел кто?
Поскольку я в ответ лишь что-то мычу, он всю дорогу сам с собой разглагольствует на тему, что нечего девушкам шарашиться одним по вечерам. Пока едем, я немного отхожу от шока и звоню в дверь вполне спокойная с виду.
- Ты почему так поздно? Почему телефон не берешь? Почему без шарфа? Заболеть хочешь? – всплескивает руками мама.
Только тут я вспоминаю, что мой шарф так и остался привязанным к спинке стула. Да фиг с ним. Как робот, отвечаю, что заходила к подружке, шарф оставила у нее, нет, есть не хочу, болит голова, да, замерзла, пойду греться в ванну.
Папа смотрит по телевизору очередные политические дебаты.
- Привет, пап...
- Привет, не ходи так поздно.
На этом его воспитательная функция, в отличие от маминой, отключается.
Пока набирается вода, я смотрюсь в зеркало. Заглядываю себе в глаза, пытаясь найти в них признаки сумасшествия. Произошедшее кажется бредом, и я уже не совсем уверена, что это было на самом деле. Неужели, помешательство? И все это мне привиделось? И я бежала, как угорелая, от призраков в своем мозгу?
Опускаюсь в пену и продолжаю раздумывать. Новая мысль появляется, расталкивая остальные. А может, это был розыгрыш? Студенты-практиканты решили повеселиться на дежурстве? Почему нет? Конечно! Завернулись в простыни и пугали меня! Но, как бы ни успокаивало это объяснение, я понимаю, что оно не выдерживает никакой критики. И знаю, что не могу никому рассказать о происшествии, даже родителям, даже подружке Вике. Меня после этого будут держать в психушке в смирительной рубашке. Но ведь это было по-настоящему! Кажется, было…
Ночью меня мучают кошмары, а утром я не могу открыть глаза. Голова болит, жар, горло обложено. Ангина. Мама звонит моей начальнице и договаривается, что я не приду, готовит мне кучу лекарств и дает указания: вот этим полоскать через каждые два часа, вот это пить три раза, вот этим брызгать. Я вяло обещаю выполнять предписания и снова засыпаю, как только за ней закрывается дверь.
Но в следующие два дня – субботу и воскресенье – мама дома и берет лечение в свои руки. В понедельник я уже, как огурчик, иду на работу. Простуда почти стерла воспоминания того страшного вечера, да я и сама стараюсь все забыть. Пусть считается, что ничего не было.
День проходит суматошно, на работе – пора отчетов, да еще мне приходится задержаться вместе с Людмилой Петровной за пропущенную пятницу. Выхожу на остановке и медленно иду, чтобы проветрить голову. На улице потеплело, снежинки плавно опускаются на землю и блестят в свете фонарей…
Перед домом я как будто налетаю на препятствие. На ручку двери подъезда намотан мой шарф. Длинные концы лежат на крыльце. Я зажмуриваю глаза и снова открываю. Мой шарф. Осматриваюсь. Все, как обычно. Вон Ленка из второго подъезда тащит сына из садика. Мальчишка упирается и капризничает. Он вообще ужасно избалованный и противный, Ленка еще с ним намучается. Вот Таисия Макаровна проходит и здоровается со мной. Ей уже за семьдесят, а она до сих пор преподает в школе. Смотрю ей вслед: вот охота ей! Сумку тащит, наверное, сочинения проверять… Перевожу взгляд. Мой шарф. Подхожу и перчаткой снимаю его с ручки. Рассматриваю при свете лампочки. Никакого сомнения – мой. Белый, с цветными зубчатыми краями.
Красный, черный и белый хорошо сочетаются. Ни у кого такого нет. Вот дорожки из трех петель, связанных вместе. Надо, чтобы средняя петля была сверху, а то некрасиво, а у меня сначала никак не получалось. Тетя Катя, которая меня учила, со смехом спрашивала у мамы, а точно ли та уверена, что ей не подменили ребенка в роддоме: у нас в роду таких бестолковых нет. В конце концов, я научилась, но несколько первых рядов так и остались неправильными, распускать было неохота. Вот они, эти петли. Да, что ли, я и так свой шарф не узнаю! Меня окатывает холод. Но как ЭТИ нашли адрес?
Аааа… Я оставила направление на столе… Там фамилия и участок. А в регистратуре хранится карточка, где и адрес, и телефон, и даже место работы. Опять думаю, может это, все-таки, весельчаки-студенты? Но на душе не просто камень – целая скала. Двумя пальцами брезгливо несу шарф на мусорку. Он питоном волочится за мной по земле. В соседнем контейнере роется какая-то женщина. Бегом возвращаюсь, опасливо захожу в подъезд и поднимаюсь на свой этаж. Ковыряю вилкой ужин, отмалчиваюсь и пораньше ложусь спать. Но сон долго не идет, а под утро опять снятся мумии.
Следующим вечером с удивлением вижу, что, несмотря на поздний час, двор полон народа. Соседи кучками стоят там и сям, что-то горячо обсуждая. Увидев меня, как по команде поворачиваются, а потом продолжают шушукаться еще активнее.
Ко мне подкатывает Ленка:
- Ты слышала?
- Нет, а что такое?
- Женщину убили, бомжиху.
И рассказывает, что в соседней пятиэтажке жила бездомная женщина средних лет, Фарида. Была немного не в себе, но не пила, запоями, во всяком случае. Поэтому ей разрешили жить в каморке в подвале. Жильцы отдали ей ненужную мебель – диван, стол, тумбочки какие-то, старые занавески, и она обустроила себе жилище. Вела себя тихо, компаний не собирала, правда, иногда приходил к ней такой же обездоленный друг, пропитый и грязный. А сегодня ее обнаружили повешенной, и подозревают именно его, хотя на него никто бы и не подумал: вроде как любовь у них была...
Спрашиваю:
- Может, сама повесилась? Ты же говоришь, не совсем нормальная?
- Нет, она не могла, у нее руки были связаны какими-то тряпками. Но самое странное не это,- Ленка замолкает и внимательно смотрит на меня.
У меня начинает противно ныть под ложечкой от дурного предчувствия.
- Что? – выдыхаю через вдруг пересохшее горло.
- Ее повесили на твоем шарфе!
- Сссс… чего ты взяла? – меня аж качнуло.
- Я его узнала! Я, как услышала, что ее нашли мертвой, сразу побежала посмотреть, ой, такой кошмар, спать теперь не буду! Лицо раздутое, фиолетовое какое-то, глаза выпучены... Ой, страсти... Потом приехала полиция, а шарф я сразу узнала, и нечаянно проговорилась, что твой… Ты не сердишься? А как он там оказался? Ты с ней знакома была? К тебе домой сейчас полицейский пошел… Потом расскажешь?
Я слушаю ее треп, и что-то меня задевает больше остального.
- Слушай, Ленка, - прерываю ее на полуслове, - что ты там про тряпки говорила?
- Какие тряпки? – не понимает она.
- Ну, руки связаны тряпками. Что за тряпки?
- Ой, да откуда я знаю? Тряпки да тряпки, вроде как простыня, разорванная на куски, белые такие, застиранные. Да какая разница! Но ты представляешь…
Она продолжает тараторить, а я поворачиваюсь и молча ухожу. Ноги не несут домой, но не пойти, когда меня видели все жильцы, невозможно. Поднимаюсь по лестнице медленно, обдумывая, что сказать. Значит, так. Шарф я потеряла на улице, больше ничего не знаю. А вдруг мама рассказала, что я оставила шарф у Вики? Черт! Вика ответит, что я не была у нее! Вот дура! Надо же было ее предупредить! Дальше раздумывать некогда – лишь только я ступаю на площадку, дверь открывается, мама, наверное, услышала мои шаги. Лицо у нее встревоженное.
- Юля, тут к тебе полиция…
Полицейский молод и стеснителен, но старается казаться значительным. Строго предупреждает меня об ответственности за дачу ложных показаний. Я усмехаюсь в душе: если я дам вам НЕ ложные показания – вы сами свихнетесь! Он вкратце обрисовывает суть дела и предъявляет мне шарф в прозрачном запечатанном целлофановом пакете.
Это ваш? Мой. Как попал на место преступления? Не знаю, я его потеряла. Когда? Не помню точно, на днях. Каким образом потеряли?
Тут я искоса взглядываю на маму. Сейчас вид у нее непроницаемый. Не выдала меня! Молодец, мамуля! Начинаю долгий рассказ, что положила шарф в сумку, потому что показалось, что тепло на улице, а потом стала искать телефон, выложила шарф на скамейку, а забрать забыла, и куда он потом делся – понятия не имею.
Парня история удовлетворяет, он дает мне подписать бумагу и уходит. Папа, облегченно вздохнув, включает телевизор, а мама тянет меня в ванную и там, закрыв дверь на защелку и включив воду, шепотом интересуется, правду ли я сказала полиции, и точно ли Вика не имеет отношения к смерти бомжихи? Я, конечно, знаю, что мама мою лучшую подругу недолюбливает, считая пустой и невоспитанной, но не до такой же степени! Успокаиваю, что шарф действительно потеряла, а Вика ни при чем. И думаю, что надо как можно скорее сообщить подружке, что я у нее была в тот вечер.
А сердце опять сжимается в тревоге. Я уверена, что, если бы вчера принесла шарф домой, то, наверное, в морге сейчас лежала бы я, а не Фарида. Выходит, она меня спасла? Надолго ли? Что, если ОНИ поймут, что ошиблись? Была слабая надежда на то, что преступление, все-таки, совершил приятель погибшей, но назавтра всезнающая Ленка говорит, что у него алиби: в момент убийства он отсиживал в спецприемнике пятнадцать суток за хулиганство, и до сих пор там! Так что, дело – «висяк», подозреваемых нет.
От этого известия мне становится еще хуже. Я живу в ожидании непоправимого. Вообще перестаю спать по ночам без снотворного, принимаю седативы, на улице постоянно озираюсь, подскакиваю от малейшего шума и требую, чтобы во всех комнатах дома горел свет даже днем. Более-менее спокойно я чувствую себя только на работе, где много людей.
Мама говорит, что это от недостатка витаминов, покупает фрукты и предлагает показать меня невропатологу. Я закатываю истерику, ору, что ни к каким врачам не пойду, и она отступает. Дома я, по большей части, сижу на кровати, вжавшись спиной в стену, и ни кино, ни Интернет, ни телефон меня не интересуют. Но время идет, а ничего страшного не происходит. И постепенно я прихожу в норму.
Что это были за сущности, и почему погибла несчастная Фарида (ее убийцу так и не нашли)? Могу лишь предположить, что ее участь была уготована мне, но она забрала шарф, на который ОНИ ориентировались… ОНИ просто не поняли, что это другой человек, или им было все равно, кого убить?... Этого я так и не узнала…
С этого случая прошло несколько лет. Больше я никогда не была в своей поликлинике. Правда, весной мне позвонили из регистратуры и пригласили пройти диспансеризацию. Я ответила, что ошиблись номером. Про ту болезнь, для которой требовался рентген, я и думать забыла, и она как-то прошла сама собой… А я с тех пор не ношу длинные шарфы и боюсь пустых коридоров.
**** Картинка - из Интернета