Х Х Х
Я иду по длинной пыльной дороге, поднимающейся к кромке тайги. Я не одна. Со мной высокий красивый брюнет. Он уже в который раз приезжает из Красноярска в Кежму, чтобы наладить со мной контакт. На контакт я иду с трудом. Скучно мне. Красивый, к тому же добрый парень. Проверено в периоды предыдущих встреч. Выводить мужской пол из себя удается мне преотлично, хотя ничего такого в намерениях не имеется. Может, потому, что зачастую и нет у меня никаких намерений. Мне просто без разницы, кто и как реагирует. Я веду себя как обычно, как мне удобно и не заморачиваюсь приличествующими девушке реверансами.
А иду я с А. рядом, притом в тайгу, потому, что зауважала его за настойчивость.
Это ж надо такое упорство иметь, чтоб раз за разом под разными предлогами выбивать себе командировки в райцентр на Ангаре, чтобы играть в прятки. Прячусь я, а ищет, естественно, он. И, вот, наконец, я позволяю себя поймать и пригласить на свидание. С условием, однако, что место нашего предполагаемого романтического свидания я выберу сама. И выбираю прогулку в тайгу.
Время что-то около полудня, жарко, но чем ближе мы подходим к краю леса, тем явственней чувствуется прохлада. Пространство как будто становится чище, прозрачнее, даже позванивает вроде бы хрустально. Может, это обман чувств человека, выросшего на природе и любящего ее беспредельно, а, может, и тайга учуяла знакомую ей издавна кровь, не вредную, не истребительную, и выслала лесных духов поприветствовать блудную дочь.
Уютный лесок в Зеленом Гаю, украинском поселке под Харьковом, в котором прошли мое детство и юность, был в семи минутах хода от нашего дома и не мог равняться
с тайгой ни своими размерами, ни величием, ни загадочностью. Но я знала и любила там каждый кустик, могла пройти с завязаными глазами и не заблудиться. И весть об этом донеслась до серьезных строгих сосен и пахучего дурманящего багульника, так как леса на всей планете разговаривают друг с другом и знают все о нас людях.
Один лишь первый раз я сходила в тайгу с тетей и ее семейством за брусникой, алой ягодой, а, потом, сколько ни ходила одна, никогда не блуждала. И дорогу не запоминала - тайга сама выводила меня к людям.
Наезженная дорога, которой мы с А. продолжаем подниматься, проходит мимо Коврижки. Так в Кежме называют кладбище, где соседствуют старые могилки, упавшие и полуистлевшие кресты с совсем свежими, где еще не потускнели яркие краски венков. Мы молоды и здоровы и оттого встреча с грустной картиной нас не особенно печалит.
Вот мы уже бредем по таежным рытвинкам и колдобинкам. Длинная трава цепляется за ноги. Прошлогодняя хвоя проседает под ногами, слегка пружиня. Обувь у нас обычная, не для длинного похода. Да нам и не нужна специальная. Немного покружив, мы находим небольшую ложбинку с поваленным стволом. Это и будет наш обеденный стол. Бутерброды, чай в термосе. В хозяйственной сумочке у меня притаился еще один предмет, о котором А. не знает. До поры, до времени я и оставляю его лежать на дне сумочки.
Побродив еще немного по окрестностям мы в полной мере ощущаем себя робинзонами в море сосен. А. пытается, время от времени, начать разговор, как я понимаю, о перспективе наших отношений, но я уклоняюсь, мол, еще будет время. А сама знаю, что не будет у моего романтика времени. Время, мне думалось, потечет для него в обратную сторону после того сюрприза, который я ему приготовила.
Запив бутерброды чаем, мы млеем. Я от солнышка, ласково греющего сквозь зеленые ажурные кроны. А. - от того, что склонилась к нему на плечо, смирная такая, покладистая. Разрешила даже приобнять себя слегка за талию.
Идиллию нарушил сам А. Он решил привлечь к делу и вторую руку, притягивая к себе и пытаясь поцеловать. Но в мои планы такое развитие событий не входило. Извернувшись, я потянулась к сумочке и развернула завернутый в платочек... нож.
Слегка театрально поводя им в воздухе, я наблюдала за реакцией своего визави. Нож был ни большим и не маленьким, как раз подходящим для той цели, для которой я его и принесла с собой. К чести красноярских романтиков, у А. не сорвалось с языка ни одной дурацкой фразы, вроде:"Брось сейчас же, порежешься!" или "Ты с ума сошла?!!". Он спокойно смотрела на меня, ожидая, что же я выкину дальше.
Ничего, я, конечно, не выкидывала. Пока мы прогуливались, я присмотрела сосну, с моей точки зрения крепенькую и жизнестойкую настолько, что моя предполагаемая забава не смогла бы ей навредить. Добывают же весной живицу, кровь сосенушки, да ведрами. А летом сокодвижение замедляется, солнышко ранки быстро залечит.
Удивившись тому, что А., вроде бы, моему поигрыванию ножом не удивился, говорю ему:"Посиди, отдохни, а я пока нож покидаю". Это и было моей целью прогулки в тайгу - покидать нож. Это я умела делать класса с седьмого. У нас в загородном доме был ослепительно-белый закуток, между углом дома и пристроенным к дому кирпичным сарайчиком. В этом закутке почему-то ничего не росло, видно, дуб в соседнем пионерском лагере давал слишком густую тень. У папы моего, приехавшего недавно из Заполярья и вышедшего там на пенсию (северяне уходили раньше), времени свободного было много и он учил нас разным разностям. Может, он учил брата, а я сама "приклеилась", не помню. Главное, мы научились и нам с братом это нравилось. Так, в этом закутке, постоянно, прислоненная к стене, проживала толстая доска, практически ажурная от наших "обстрелов".
Развлекалась таким макаром я с полчаса, пока вдруг не почувствовала:сосенка начинает обижаться. В последний раз извлекаю нож из ствола, поглаживаю почти незаметные ранки, прошу прощения и возврашаюсь к нагретому солнцем нашему временному насесту. А. не дуется, я его хорошо чувствую. Он поднимает на меня глаза от маленького зеркальца, в которое смотрится, с любовью расчесывая свою чудесную шевелюру цвета спелого каштана. Потом той же узенькой расческой, поправляет усы изумительно идущей ему формы.
Может, это классно, когда мужчина занят самолюбованием: женщина может предаваться безнаказанно своим собственным желаниям и фантазиям. Мне же снова стало смертельно скучно, как и в первый раз, когда мне посчастливилось лицезреть подобную процедуру.