В армию нас призывали в начале восьмидесятых, в первых числах мая, после двухгодичной отсрочки для завершения учёбы в технаре. Разбрасывали военкоматовские изворотливые офицеры нашу группу по времени и партиям с присущей нашей родной советской армии энергичностью и совершенной непредсказуемостью.
В одну призывную партию из группы нас попало семь человек. Отправка из родного Великолукского военкомата на областной сборный пункт во Пскове прошла стремительно, мы весело прошли медкомиссию, вернее сказать в трусах энергично просеменили рысцой вдоль длинного ряда столов с врачами с короткими остановками для уверенного ответа на все вопросы –жалоб нет, и были сноровисто острижены наголо невозмутимыми солдатами в передниках и электрическими машинками в руках.
Наш приятель Саня, с длинными, как и у всех нас, волосами до плеч по существующей в то время моде, весело щёлкнул пальцами и сказал грозно нависающему над ним угрюмому парню с машинкой в руках:
- Шеф, модельную!
Тот равнодушно процедил:
- Ну модельную, так модельную и, ухватив говорливого клиента левой рукой за затылок, а правой, с зажатой в ней машинкой, провёл решительную полосу ото лба к затылку. Громко рассмеялись все, кроме счастливого обладателя новой модельной стрижки и невозмутимого парикмахера.
- Ну что, Санёк, пошутил?
Мы озирались и со смехом окликали друг друга, узнать кого-нибудь сзади было невозможно, после парикмахерской экзекуции наши головы стали совершенно одинаковыми, как бильярдные шары.
Свежие призывники были отпущены на полчаса к провожающим, где заглотили по полстакана вонючей тёплой водки, заботливо поднесённому нам друзьями и по списку загружены уже ярко сияющим от принятой на грудь изрядной дозы прапорщиком в пыльный Икарус.
Сборный призывной пункт города Пскова располагался за высоким забором и представлял собой угрюмую обшарпанную одноэтажную казарму непонятного мерзкого серо-зелёного цвета с деревянными нарами в два яруса внутри. К нашему приезду был пункт полупустой, по двору, уныло опустив головы, бесцельно шатались несколько потерянных во времени и пространстве призывных человечек, отсвечивая белыми макушками и поднимая ногами густую пыль, почему-то обильно покрывавшую всё вокруг.
На правах старожилов они начали выкрикивать в нашу сторону названия своих городов, надеясь, что среди прибывших были их земляки. Всемером мы заняли дальний от входа верхний ярус на нарах, побросали на доски наши рюкзаки и вышли подышать во двор.
Призывной стриженый народ прибывал неторопливо, один раз в день подходил запылённый перекошенный лохматый автобус откуда-нибудь из отдалённого псковского райцентра и выгружал неповторимо живописную партию уже глубоко нетрезвых будущих защитников нашей самой прекрасной родины. В телогрейках и болоньевых куртках, кирзовых сапогах и кедах, в каких-то неимоверного покроя шляпах и бандитских кепарях… Здесь было на что посмотреть и чему удивиться! Как будто время остановилось и если не знать, какой сейчас год, то по этой толпе определить это не было никакой возможности.
Лощёные военкоматовские офицеры, в силу особенностей своей непыльной службы позволяющие себе уже с утреца принять законные фронтовые сто грамм, высокомерно наблюдавшие со стороны за царившей на пункте анархией, не могли снизойти до каких-то разговоров со стриженым свеже-призывным народцем и нам не объясняли совершенно ничего о нашей дальнейшей судьбе, несмотря на ежедневные и многочисленные наши настойчивые вопросы.
Парень, который уже провёл одну ночь на нарах, шепнул, что бы мы допивали водку, если она у нас ещё осталась, вечером перед отбоем будет основательный шмон и всё спиртное заберут. Этим советом мы не преминули сразу же воспользоваться, щедро угостив нашего советчика.
Вечером наступил час поверки, нас разбили по партиям и приказали предъявить личные вещи к осмотру. Все спиртосодержащие напитки, от одеколона до водки, быстренько перекочевало из призывных разномастных рюкзаков в цепкие руки по всей видимости не просыхавшего несколько дней прапорщика, интенсивно распространяющего вокруг себя неповторимый аромат многодневного перегара и заковыристую армейскую ненормативную лексику.
Ночь прошла в чутком беспокойном сне, очень сильно похолодало, здание видимо с прошлой осени не отапливалось и жёсткие доски нар очень холодно и чувствительно впивались в наши изнеженные в домашних кроватках нежные рёбра.
В таком режиме прошла ещё пара дней, народ всё прибывал и прибывал, мест на нарах уже не хватало и начались пока ещё робкие стычки между не поделившими жизненное пространство озлобленными бездельем и отсутствием выпивки призывниками. К тому же самые активные и измученные неизвестностью ребята сбились в дерзкую шакалью стаю и начали нагло отбирать еду и деньги у прибывающих, беспроигрышно выделяя из прибывающей разномастной толпы одиночек, встревоженно озирающихся по сторонам.
Мы, возмущённые открытой подлостью, не сговариваясь подошли к ним и внятно, в самых простых выражениях предупредили, что ещё раз увидим подобное и поговорим с ними по-другому. Не ожидавшие от нас отпора обнаглевшие от безнаказанности шакалы притихли, только яростно сверкали глазами и рычали, что ещё поговорят с нами.
Нас совершенно не кормили, видимо с первых же шагов по отношению к нам уже начал применяться самый действенный армейский воспитательный процесс - мужественно переносить и стойко преодолевать все тяготы и лишения почётной службы на благо родины…
Вначале мы наивно пытались узнать, когда же нас поставят на довольствие, ведь в повестке было сказано, что мы должны иметь запас продуктов на двое суток, а уже вторая неделя пошла. Не траву же нам жрать в конце концов! Но эти неприятные вопросы вызывали волну ярости у служивых военкоматовцев:
- Двое суток или две недели, какая разница! Отстаньте вы со своими дурацкими вопросами.
За первые пару дней мы энергично подчистили свои домашние запасы и заметно приуныли, в буфете призывного пункта продавали только скользкие вонючие котлеты, которые не хотел есть даже бобик, привязанный на цепь за соседним забором. А сколько нам ещё торчать в этом распроклятом сарае, не знал никто.
Нестерпимо болело всё тело от досок, ежедневно впивающихся нам во сне в тело, мы прижимались друг к другу, что бы хоть немного согреться и всё равно громко стучали зубами в темноте. Ночами было очень холодно, температура опускалась почти до нуля.
Родная советская армия широко распахнула ласковые объятья прибывшему молодому пополнению! Цепкие лапы родины железной хваткой сомкнулись на наших тощих шеях! В помещении находилось несколько металлических печей, но их не топили и наши сначала робкие просьбы, а потом и громкие требования к офицерью падали в бездну, те только нетрезво ухмылялись и бубнили, недовольно отворачиваясь от нас – не положено…
Ласки и внимания мы, уже наслышанные о царящих в армии нравах от пришедших на дембель старших товарищей, конечно же совершенно не ждали. И тревожили наши незамутнённые умы только две возможные, по нашему твёрдому убеждению, проблемы.
Первая, если нас угораздит попасть на флот, надводный или подводный, всё равно, это грозило нам трёхлетним сроком службы. И вторая, Афганистан, оттуда прийти на дембель раньше двух положенных лет в цинковом ящике или с умело облегчённым военным хирургом торсом без руки или ноги шансы были пятьдесят на пятьдесят.
Больше всего мы страдали от того, что у нас сильно мёрзли предварительно изящно остриженные в военкомате головы. Шапок с собой не брал никто, ведь весна была в разгаре ну и по моде того времени шапку носили только зимой, когда без неё было ну никак уж не обойтись. Шевелюры у каждого из нас по моде начала восьмидесятых отличались своей длиной и пышностью и с лишением головы естественного утеплителя любой сквознячок вызывал мурашки интенсивно содрогающего всё тело мерзкого озноба.
Каждую ночь мы просыпались от холода, со скрипом ворочаясь на жёстких досках и всегда проснувшегося спрашивал Саня, который почти не спал по ночам, из всех нас больше всех мучился от зябкой бессонницы и громко стучал зубами:
- Что, братан, тебе свежо?
- Свежо, Саня, ещё как свежо!
Поступление пищи в ближайшее время не намечалось вообще, видимо офицеры и прапора сборного пункта не только по справедливости распределили в узком тёплом кругу законно положенный нам походный сухой паёк, но и умело переправили его на свои уютные домашние кухни.
Мы же, после недолгого совещания, сопровождавшегося громким звуком сглатывания интенсивно наполняющей наши рты слюны, разработали безупречный на наш взгляд план по выживанию и сразу же приступили к поиску парня, живущего во Пскове. Такой сразу же нашёлся, к нашей радости он жил неподалёку, и мы посвятили его в наши планы по организации питания.
После отбоя мы аккуратно подсаживаем его через забор в месте, закрытом садом от дежурного у ворот, он тихонько идёт домой и возвращается с водкой и едой. Обратно в условленное время так же аккуратно переправляем его на нашу территорию в сумерках. Операцию мы само собой финансируем. Убедили парня в безопасности мероприятия, а если даже случится самое неприятное и его поймают, то дальше армии всё равно не пошлют.
В тот же вечер претворили наш план в жизнь, парня аккуратно переправили через забор и через несколько часов стали обладателями сумки с выпивкой и едой, с тех пор он каждый вечер регулярно прогуливался домой. Мы вместе с гонцом садились на нарах в тесный кружок и не спеша смаковали ужин.
В ту же ночь, после первого за последние десять дней сытного ужина, на нас попытались напасть шакалы, но мы легко отбились от них. Самый дерзкий из них попытался было запрыгнуть к нам на верхний ярус нар, но был очень удачно сбит вниз метким ударом ноги в лицо и попыток больше не предпринимал.
Прошло уже девять дней выматывающего душу ожидания и один из нас, Саня из Великих Лук, вдруг вспомнил, что сейчас призываются друзья с его улицы, причём одновременно несколько человек, по его словам, сплочённые с детства в мобильную уличную банду и чрезвычайно дерзкого нрава. И они должны были приехать уже завтра! Мы с утра принялись с воодушевлением обсуждать эту новость и с большим нетерпением посматривали на входные ворота нашего ненавистного каземата.
Псков и Великие Луки конфликтовали между собой всегда жёстко и непримиримо. Это был давний и постоянно тлеющий спор между старинным центром области с богатой историей и относительно молодым интеллектуальным городом.
Великолучане очень обижались на общую кличку псковичей – скобари, данную псковичам Петром Первым. Они вскипали и говорили – скобари во Пскове, а мы не скобари!
К началу восьмидесятых все районы Великих Лук имели многочисленные группы спортивных ребят, уверенно отстаивающих свои интересы в частых и беспощадных битвах между улицами. Каждый отряд имел авторитетного опытного вожака возрастом постарше остальных, спортивную униформу определённой расцветки и подвал – качалку.
Вполне ожидаемо мы сегодня предвидели серьёзную бойню и попытались сделать прогноз на неё. По всем прикидкам победить должны были Великие Луки, опыт уличных драк у них был гораздо весомее, чем у псковичей. И дружно решили подразмяться и принять в ней самое прямое участие на стороне вновь прибывших.
К обеду возле ворот остановились пять раздолбанных красных Икарусов, под завязку забитых совершенно пьяными и громко орущими песни нашими собратьями по несчастью. Растрёпанные и раскрасневшиеся ребята, отсвечивая белыми макушками, с неимоверным шумом высыпали из автобусов на улицу, громко горланя песни, шатаясь во все стороны и перекликаясь друг с другом.
Все, уже успевшие густо покраснеть от яркого весеннего солнышка стриженые головы на дворе призывного пункта, как по команде, одновременно повернулись на этот неимоверный гвалт.
От толпы шакалов, значительно увеличившейся за счёт пополнения в последние дни, отделился один, видимо самый наглый и здоровый по виду и вразвалку направился к воротам. Он гордо встал в проходе, закурил и, подбоченясь, стал ожидать вновь прибывших.
Первым, неописуемым пьяным зигзагом, поминутно тряся низко опущенной стриженой головой и сильно прихрамывая, брёл невысокий щупленький паренёк, поднимая облачка пыли кедами и держа в руке лямку тощего рюкзака непонятного цвета, волочившегося за ним. Он, казалось, совершенно выбился из последних сил, еле стоял на подгибающихся ногах и был готов в любой момент остановить своё хаотичное перемещение и с облегчением рухнуть в тёплую дорожную пыль на такой долгожданный отдых.
В воротах он был остановлен грозным окриком наглого стража, представителя шакальей банды:
- А ну-ка стой, откуда?
Парень выронил лямку рюкзака, остановился, потом покачиваясь подошёл вплотную к нему, неторопливо поднял голову и тихо сказал, указывая на свои вытертые до белизны джинсы, полностью расписанные шариковой ручкой – на левой их половине был рисунок герба города в виде трёх луков, на правой же крупно написано название родного города – глаза свои протри, ты что, сука, не видишь?
- Великие Луки !!! внезапно громко проревел он и резко ударил безмятежно возвышающегося перед ним богатыря снизу кулаком в челюсть. Тот, расслабившийся и совершенно не ожидающий от этого замухрышки нападения, неловко дёрнул головой, из которого вылетела дымящаяся сигарета и как подкошенный тяжело и некрасиво рухнул плашмя на землю, подняв облачко пыли.
Свора шакалов рванула во всю прыть к поверженному другу. Их минуту назад самоуверенный приятель лежал на земле, сучил ручонками в дорожной пыли, елозил ногами и в недоумении тряс контуженной головой. Парень, отправивший его в уверенный нокаут, не стал ожидать дальнейшей развязки, громко проревел на всю округу боевой клич:
- Луки!!! Наших бьют!!! и ринулся на толпу, сноровисто раздавая резкие удары налево и направо. Это произошло так стремительно, что мы не успели даже приподняться с травы.
Прибывшие великолучане бросили свои пожитки и в пух и прах стремительно разнесли шакалий отряд в едином пьяном порыве. Те, хромая, отбежали к зданию и вытирая кровь с разбитых лиц, принялись громко призывать всех старожилов объединиться для отпора.
Саня увидел знакомых ребят со своей улицы, весело проорал им приветствие, подняв вверх руку. Те сразу же подбежали, интенсивно дыша свежим перегаром, радостно поприветствовали нас и, обернувшись, закричали в сторону прибывшей толпы, уже задорно и нетерпеливо выстраивающейся для драки:
- Эй, пацаны, здесь наши! Наши ребята здесь!!!
- Наших в сторону, чтобы под раздачу не попали, да несите им скорее от нас бухло и хавчик! – громогласно отдавал команды по-видимому самый авторитетный боец, коренастый парень, гордо стоящий в центре площади и уверенно указывал место каждому желающему сразиться, кому куда становиться в боевом порядке.
Вскоре полторы сотни великолучан выстроились в агрессивную разномастную шеренгу и с громоподобным утробным рёвом, от которого у нас мурашки побежали по коже, не обращая совершенно никакого внимания на пытающихся остановить начинающуюся драку судорожно и хаотично мечущихся по двору военкоматовских офицеров, стремительно и жестоко обрушилась на нестройные ряды псковичей. За пятнадцать минут жестокой беспощадной битвы жители областного центра и так не вовремя примкнувшие к ним были совершенно смяты и повержены.
Нам принесли несколько рюкзаков со щедрой домашней пищей и водкой, мы уютно расположились на весеннем ветерке под деревцем рядом с забором и принялись за пиршество.
Тем временем офицеры военкомата опомнились, на сцене появился огромный розовощёкий майор, которого мы только пару раз мельком видели раньше, видимо самый главный здесь начальник, он уверенно вышел в центр площади и строгим командирским голосом басовито проревел:
- А ну-ка, сволочьё! Внимание! Всем стать в строй быстро! Я мать вашу, кому говорю! Все прибывшие, сука, становись!
Стриженая толпа дружно и недовольно загудела, к такому уязвляющему их самолюбие обращению ребята были непривычны и за «своим базаром» следить всегда старались пристально. Из толпы неторопливо вышел парнишка, так уверенно до этого командовавший дракой, молча подошёл вплотную к майору и неожиданно сильно с коротким размахом жёстко ударил его правой рукой снизу в челюсть.
Холёная майорская голова резко дёрнулась назад, с неё взвилась высоко вверх форсистая фуражка с высокой, как у эсэсовца, тульей, перевернулась в воздухе и, делая красивые плавные вращения, улетела далеко в сторону, так кстати подхваченная порывом ветерка. Затаив дыхание, за полётом следил весь заполнивший площадь народ.
Немалый лишний вес, нажитый за длительное время безбедной службы в военкомате на щедрых харчах, помог оглушённому майору устоять на ногах, он только сильно пошатнулся, широкое его лицо налилось пунцовой яростью, он сжал кулаки, и проорал кому-то за своей спиной:
- Звони срочно в часть, сейчас я вам, твари помойные, мать вашу семь раз в три погибели, устрою настоящие проводы! Умоетесь кровью все у меня!
Офицеры мгновенно испарились, и великолукские бойцы отправились теснить псковичей - скобарей на нарах, готовить себе лежбище для ночлега.
Нам после водочки и жареной курочки с солёными огурчиками стало совсем хорошо, стриженые загоревшие макушки, нагретые ласковым майским солнышком, обдувал приятный ветерок. Из помещения казармы доносился то усиливающийся, то стихающий гул призывной битвы вперемежку с яростным матом. Периодически во двор выходили, хромая, пострадавшие в схватке с разбитыми лицами и ложились отдыхать на траву.
Внезапно на всю ширину с треском распахнулись ворота нашего каземата и задом во двор уверенно заехал крытый армейский ГАЗ-66. Отлетел на крышу тент с заднего борта и стремительно друг за другом из кузова выпрыгнул взвод десантников знаменитой псковской дивизии.
Почти все как на подбор, двухметровые орлы, с лихо заломленными на затылок беретами, в высоких берцах и с закатанными рукавами. Они, нагло и весело ухмыляясь, срывали с себя кожаные ремни с отполированными до зеркального блеска тяжёлыми металлическими бляхами и одним натренированным движением лихо наматывали их на руку.
Из кабины выпрыгнул их командир, бравый холёный капитан с гримасой презрения на строгом лице, вышел на пару шагов вперёд перед десантниками, картинным, видимо хорошо отрепетированным раньше жестом сорвал с головы берет, театрально сложил его пополам и аккуратно заправил под левый погон.
- Становись!!! - с яростью прокричал он громко на всю площадь.
Тем временем кто-то проорал на входе в казарму, перекрыв шум затихающей битвы в помещении:
- Мужики, стой! Хорош махаться! Все на улицу! Объединяемся!!! Десантура приехала нас мочить! Бей десант!
Мгновенно вся стриженая толпа высыпала из здания, наполовину заполнив двор. Уже очень хорошо разогретые прошедшей дракой, раскрасневшиеся, только что почём зря лупившие друг друга, в многочисленных следах побоев на лицах они стояли плечом к плечу и тяжело переводили дыхание.
Мы, уже изрядно принявшие на грудь, и сытые, и пьяные, и нос в табаке, только лениво переглянулись. В этот раз идти рубиться с голыми руками против армейских пряжек особого желания как-то совсем не было.
Капитан, красуясь и упиваясь всеобщим вниманием, пружинисто вышагивал перед строем своих чудо – воинов и выдерживал паузу, готовясь отдать зычную команду к растерзанию своими чудо-богатырями этой призывной сволоты.
Но он не успел и слова сказать, как над двором внезапно прогремело:
- Мочи десантуру!!! - и пара сотен пацанов, закалённых в беспощадных дворовых драках без правил, стремительно налетели на элитных супервоинов, сноровисто смяли, сбили их с ног, навалились сверху и принялись с криками и рычанием избивать на земле. Победила дерзость, количество и внезапность. Неизвестно, чем бы закончился этот душевный майский вечер, но раздался уверенный крик вожака, перекрывающий шум битвы:
- Пацаны, хорош! Хорош, я сказал! Назад! Всем отойти! Пускай убираются прочь!
Призывники нехотя отошли в сторону, переводя дух и хвастаясь друг перед другом боевыми трофеями – синими беретами и армейскими ремнями. Десантники, в измятой и изорванной форме, хромая и поддерживая друг друга, уныло поплелись за ворота.
До отбоя всё прошло без происшествий, после общей драки против десанта произошло призывное братание, прибывшие щедро делились со старожилами водкой и едой и даже так достававшей всех муторной вечерней поверки в тот день не было.
Нас разбудили ровно в два часа ночи. Яркий свет фонаря прямо в глаза, подбрасывающий тело на нарах, как удар током, жестокий удар армейского сапога по ногам, стальная ладонь, уверенно охватившая шею, стягивающая ещё сонное и не сопротивляющееся тело с нагретых за ночь досок и громкий оглушающий крик прямо в ухо:
- Подъём! С вещами на выход!
Вокруг, сколько хватает глаз, синева без конца и края, весь двор полностью заполнен орущей десантурой, видимо к нам для усмирения пригнали всю воинскую часть. Нас щедрыми толчками и ударами по шее делили на выходе в группы по нескольку человек, по очереди разводили по разным концам двора и выстраивали в шеренгу по одному.
- Фамилия! - орал в лицо каждому бедолаге по очереди разъяренный офицер, светил в глаза ослепляющим фонарём и после невнятного ответа делал запись у себя в журнале. После этого нас, по-прежнему не церемонясь, пинками загоняли в помещение и на улицу выгоняли следующую партию. Уснуть до утра уже не удалось, эта кутерьма продолжалась до рассвета, кого-то уводили, кого-то приводили... Стоял громкий мат, крики и топот.
Нас всех снова выстроили с вещами в шесть утра. Пошатывающийся с сильнейшего бодуна опозоренный вчера майор покрыл наши мёрзнувшие на утреннем сквознячке головы трёхэтажным матом и хрипло призвал на нас все мыслимые и немыслимые беды. Ребята озирались в поисках знакомых и не находили многих из них.
Наступило долгожданное время отправки по частям, нам объявили время и представили старших офицеров.
Я подошёл к парню, дежурившему у ворот и поинтересовался, а где наши товарищи, куда их ночью забрали? Солдат глубоко затянулся сигаретой и, выдохнув дым, процедил свысока:
- Так на флоте они. Ночью всех, у кого были синяки на лице, по специальному приказу военкома сбили в отдельную команду и отправили служить на флот. Помахали кулаками и попали служить на три года вместо двух!