Эта совсем короткая история произошла в один совсем не поздний осенний севастопольский вечер. Было дождливо и прохладно. Мой корабль был ошвартован в Севастопольской бухте у Телефонной пристани. Как заместитель командира, я оставался в тот день на корабле старшим. Был выходной день, кажется суббота. И хотя мог отлучиться ненадолго, оставив за себя дежурного, идти под дождь не хотелось. Так и коротал время за чаем у телевизора в кают-компании.
В какой-то момент в дверь кают-компании постучался дежурный. Экипаж у нас был тогда уже наполовину гражданский. Дежурным по кораблю был кто-то из гражданского командного персонала, а вот вахту у трапа несли еще матросы-срочники.
- Петрович, сходи к вахте на трапе. Чего-то зовут.
По телеку показывали какую-то непонятную ерунду. Я без сожаления поднялся, зашел в каюту за курткой и пошел к вахтенному на ют. Дождик загнал вахтенного матроса под навес, где он, завернувшись в офицерский дождевик, сидел на баночке.
- Тащ, послушайте. Звуки какие-то странные. Не пойму, что это. Где-то в районе пристройки к штабу. Плачет кто?
Я напряг слух. Да, было нечто похожее на детский плач. Где-то там, у штаба.
- Пойдем, глянем. Твой пост никуда не денется. – Мы с вахтенным пошли в сторону штаба. Чем ближе подходили, тем сильней слышался плач. Но нечеловеческий. Пищало животное, отчаянно и жалобно. И когда подошли вплотную к пристройке то поняли, в чем было дело. Пристройка была деревянная и стояла на склоне. Рядом металась с безумными глазами небольшая собака, а плач исходил из-под пристройки.
- Я гляну, что там, – невзирая на потоки воды со склона, матрос залез под пристройку. Через мгновение, весь промокший до нитки, вылез наружу.
- Тащ, там щеночки! Маленькие совсем. Уже глазки открыли. Их водой заливает и они замерзли. Помрут же. Спасать надо! – у него слезы стояли в глазах.
- Значит будем. Иди, своих корешей зови. – Матрос пулей умчался на корабль.
Собака, девочка-дворняжка, черная с рыжиной на боках и с темными глубокими глазами. Она затихла и молча смотрела, что мы будем делать. А плач под пристройкой не унимался. В ее собачьих глазах стояла такая боль, тоска и мольба о спасении, что Эверест бы растаял. Я не Эверест, я растаял. Собак очень любил, и люблю до сих пор.
Через пару минут прилетели вахтенный с парой матросов. Ребята притащили две сухие шинели, полотенце и одеяло. Своё притащили. Вахтенный даже переодеться в сухое не успел, как был в мокрой куртке и синеющими от холода губами, так и прибежал. Скинув куртку, он полез под пристройку.
- Я все равно промок. Принимайте! – крикнул и по одному стал вытаскивать на свет божий мокрых, дрожащих и плачущих от холода и страха, щенков. Их принимали, вытирали полотенцем и закутывали в шинели. Их мать, тоже вся мокрая и дрожащая, сидела рядом и смотрела молча на нас. Страха в ее глазах уже не было. Только отчаянная надежда и крик о помощи светились в этих бусинах. Щенов было всего четыре. Так и притащили их, уже затихающих и согревающихся в матросских шинелях, на корабль.
У трапа нас уже встречал еще один матрос с картонной коробкой из-под томат-пасты, обрезанной по высоте пополам. Мы поднялись по трапу на борт. Мамаша заволновалась, заметалась и заскулила.
- Чего скулишь? Поднимайся на борт! Не понимаешь? Давай поднимайся! – Я сделал жест рукой в сторону трапа. Собака робко сделала первый шаг.
-Давай-давай!- чем дальше, тем смелее она поднялась на борт, не отводя настороженного взгляда от коробки.
-Куда их - спросили ребята.
- Давай на камбуз, там тепло, еще котлы не остыли. Отогреются. И эту покормите. Утром решим, что дальше делать. - Я махнул в сторону собаки. Щенки уже согрелись в шинелях и затихли. Мать тоже успокоилась, сидела рядом и переводила взгляд на всех присутствующих. В глазах-бусинах стояли слезы и такое выражение преданности и благодарности, что все зашмыгали носом и всем почему-то резко попали песчинки в глаза. Мамашу тоже вытерли полотенцем. А у нее не было сил даже сопротивляться.
- Иди тоже сохни, тебя подменим на вахте. Чаю горячего выпей и спать. - Это я уже вахтенному.
Щенов в коробке затащили на камбуз и поставили в теплом от котлов углу. К этому моменту они уже спали, толкая друг друга крохотными лапками, совершенно забыв, по-щенячьи, о недавних страхах. А ещё через пару минут ребята притащили большую миску с водой и вареную кость с остатками мяса. Мосол, по-флотски. Из своего бачка, годковского, притащили, не пожадничали. Ну вот как их за это не любить, сорванцов… Но собака не стала ни пить, ни есть. Она всю ночь, не шевельнувшись, просидела перед входом в камбуз. Только на утро, когда ей вынесли посмотреть проснувшееся и радостно визжащее, старающееся вылезти из коробки потомство, она, обнюхав их, сделала несколько глотков воды, лизнула кость и уснула от усталости и ночных переживаний, там-же, где и сидела, вздохнув и положив усталую голову на лапы. И пока она не заснула, в ее глазах светилась вера и преданность. А щенков мы покормили остатками вчерашнего матросского супа. Лопали они его так, словно не было вчера в их коротенькой жизни ни дождя, ни холода, ни потопа, ни близкой смерти.
Наутро наши матросы нашли место возле помещения кадровой роты при штабе, облагородили его, натаскали одеял и пристроили собаку со всем приплодом там. Поставили две миски. Место было теплое, сухое и не заливалось. Держать весь выводок на корабле, тем более на камбузе мы не могли. Но до самого момента, пока щенки не подросли и не разбежались по причалам Южной бухты Севастополя, наши ребята и матросы кадровой роты подкармливали молодую мамашу и щенков. А она платила нам преданностью. И всегда встречала и провожала каждого из нас от ворот части до трапа корабля. Так и прижилась она у нас в части. Эта небольшая дворняжка с рыжиной на боках.
Я уже забыл фамилии и имена этих матросов, которые вымокнув сами, спасли щенков. Забыл день, когда это было. Но, почему-то, неожиданно для себя, вспомнил эти глубокие, преданные собачьи глаза с выражением благодарности, счастья и безмерной любви.