Ежедневно, поднимаясь на второй этаж старого АБК шахты «Северная» и смотря под ноги на лестницу, ловил себя на мысли, что иду по следам отца.
Четверть века – снизу вверх, сверху вниз.
Двадцать пять ступенек. Из бани – не спеша вверх, из нарядной – бегом вниз. Из года в год, с перерывами на отпуск, ОРЗ и травмы.
Снизу вверх…
По одной ступеньке за каждый год жизни, отданной шахте-кормилице!
Сверху вниз…
Кто только по ней не ходил!
След в след. Поколение за поколением. Сын за отцом. И уже внук (а если быть точным, то уже правнук) проторенной дорожкой поднимается по старой лестнице, изредка вспоминая отца и деда.
А когда-то и дяди (братья отца) хаживали по этим ступенькам.
О чём они, трое братьев, думали?
О семьях?
О том, что, пройдя сквозь все лишения жизни и шахтные завалы, сумели выжить и нужно поднять детей?
Нижние ступени – самые стёршиеся, как опытные бойцы, принимали на себя основной удар грязи и сырости.
Перед лестницей – площадка. Раньше тут находилась курилка. Проходя через это место в баню, можно было уже не бояться, что на одежду нападёт моль. Пять секунд – шесть шагов, и ты насквозь пропитан мощным защитным средством от всего, что летает, ползает и кусается.
Когда-то на этом месте разыгралась довольно комедийная история, произошедшая приблизительно через пару лет после смерти Сталина. Как раз я уже благим матом орал, требуя, чтоб родитель, пришедший со второй смены, меня, настырного, на руках покачал, да побаюкал.
В стране попустило… Позже начали говорить, мол, наступила хрущёвская оттепель. А на местах, мы что имеем, с приходом новой власти?
Правильно. Чьё-то необычное стремление к переменам.
И опять выездные суды бичуют врагов советского общества.
На втором этаже АБК состоялся показательный суд. Судили вора, воровавшего у шахтёров. Большинство присутствующих на суде искренне удивлялись: что можно в те годы украсть в бане, кроме заношенной одежонки?
Решили хорошо его засудить, чтоб другим было неповадно; очевидно, именно такая цель преследовалась. Разнарядки (для известных целей) по областям уже закончились, а доносы соседей канули в прошлое, став неактуальными.
Проходит судебное разбирательство. Прокурор, естественно, просит назначить наказание, в виде лишения свободы. Адвокат взывает непонятно к чему и кому, но мотивирует, мол, если подсудимый скатился до подобной низости – воровать в шахтёрской бане, выходит, у него сложилось совсем безвыходное положение.
Впереди моего тяти сидел забойщик. Дело не в профессии…
Люди в театре молчат?
Молчат.
В кинотеатре молчат?
Молчат, и только несознательный зритель лузгает семечки, да на пол скорлупки бросает.
Но здесь суд идёт, а впередисидящий шахтёр бухтит и бухтит, лопочет и лопочет, как болтливая бабка, торгующая разной зеленью на рынке.
В заседании объявили перерыв. Народ ринулся на первый этаж в курилку – сидячие места занимать.
Родитель в то время уже не курил (бросил), но в общей массе спустился вниз, тем более знакомого встретил, и хотел с ним поговорить. Перед их глазами предстала картина: известный болтун уже успел собрать вокруг себя доверчивую аудиторию, и что-то ей начал доходчиво объяснять.
В стране-то о некоторых вещах уже можно вслух говорить, не боясь, что завтра на работе тебя не дождутся.
Этот мужчина, повысив голос (наверное, до предела), приступил к обсуждению судебного действа, мол, судья неправильно судит, а кровожадный прокурор вообще не от мира сего. И несёт какую-то околесицу, вперемежку с матом, большей часть в адрес служителей Фемиды.
Нельзя не согласиться с тем фактом, что есть определённая категория мужчин, которые могут выговориться исключительно вне стен родного дома, потому как там им быстро закроют говорящее место.
На возмутителя спокойствия уже начали шахтёры коситься, как на назойливую муху. Но особо любопытные (точнее, кому делать нечего), естественно, поддакивают, таким образом, вдохновляя оратора на продолжение обличительной речи. И главное дело, из-за его крика, отцу даже словом с товарищем невозможно было перекинуться. Он долго не думал…
Хочу дополнить характеристику своего родителя: Герасим Федоссеевич, хоть и слыл спокойным человеком, но с шуткой всегда был на короткой ноге. Так вот, из внутреннего кармана пиджака он достаёт карандаш и записную книжку, где ежедневно, не надеясь на память, отмечал: ФИО горного мастера, дату упряжки и объём сделанной работы. С серьёзным видом подходит к говорливому мужичку, открывает блокнот, смотрит тому в глаза и спрашивает:
- Как твоя фамилия?
В курилке мгновенно оборвались разговоры. Стало настолько тихо, что если бы летела муха, то был бы слышен её полёт. И только клубы табачного дыма поднимаются вверх.
Поддакивавших слушателей, как ветром сдуло.
Болтун замер с полуоткрытым ртом. Лицо побагровело. Глаза расширились, а к огромным белкам не хватало высунутого языка и перекошенного рта с белеющими зубами, чтобы остальные присутствующие в ужасе разбежались.
Образовался широкий просторный круг. Герасим оказался в эпицентре внимания. Взоры курильщиков устремлены на него.
- Я жду, - совершенно спокойно он напомнил о заданном вопросе, и приставил карандаш к чистому листу бумаги.
У болтуна краска с лица слетела, и он тут же побледнел, словно из него мгновенно выкачали всю кровь. Показалось, что он даже дышать перестал.
Только пара лет прошла с весны 53 года.
Или уже пара лет?
А люди-то ничего не забыли. Страх до сих пор жив в крови.
И в это время знакомый отца рассмеялся, потому, что больше не в силах был сдерживаться, наблюдая, как тот мастерски разыграл говоруна. Следом, уяснив сложившуюся ситуацию, десятка три глоток зашлись в гомерическом хохоте.
Болтун опять покраснел, и юркнул вверх по лестнице. До оглашения приговора он просидел на своём месте, не проронив ни единого слова.
Вот такое приключение случилось в курилке у лестницы. Из тех очевидцев, что находились на площадке, во время розыгрыша, наверное, уже давным давно никого нет в живых, как и большинства их детей.
А ступеньки до сих пор служат шахтёрам – держатся, все двадцать пять.
Люди помоложе – держат удар новой войны.
Правда, шахта-кормилица, к великому сожалению, начала агонизировать…
24.03.2016