Как бы ни были убоги и неудобны наши промозглые траншеи и стрелковые ячейки с их сыростью и грязью, к ним всё равно через пару недель привыкаешь и воспринимаешь уже как свой дом, пусть и временный, о котором заботишься, достраиваешь, ремонтируешь, расширяешь, который тебя худо-бедно защищает если не от дождя и снега, то от пуль-то и осколков уж точно и который потому создаёт иллюзию безопасности и спокойствия. Вот здесь можно лечь, протянув ноги и при этом никому не мешать, даже идущим вдоль траншеи, тут – присесть как в кресло, не боясь испачкаться в глине, отсюда безопаснее всего выглядывать в нейтральную полосу, а там удобно собраться нескольким стрелкам, чтобы вместе покурить и перекинуться парой слов. Всё как в приличном доме: спальня, кабинет, веранда, гостиная. Кухни не хватает. Здесь как в ресторане еду подают прямо в руки, только вместо официанта старшина с повозочным. И вот этот обжитой и привычный дом приходится бросать и уходить в ночную мглу, предварительно собрав свой нехитрый скарб в вещмешок и повесив на плечо винтовку. Взвод за взводом вытягивается по ночной дороге, впереди ротный с ординарцем, позади старшина на телеге. Если кто выбьется из сил, отстанет, он его подберёт, усадит с собой, даст отдохнуть, прийти в себя.
Марш-броски, смена позиций всегда происходят ночью, днём немецкая авиация не даст двигаться. Они хозяева неба, летают туда-сюда, высматривают себе жертву на земле, как беркуты, и никого не боятся. Нет у нас ни зениток, ни истребителей, никто не покушается на их свободу делать, что хотят. Пару раз мы видели наши И-16, последний раз они даже напали на немецкие Хенкели во время их работы по нашим позициям и даже одного сбили, но бдительные Мессеры с ними быстро разобрались, оставшиеся в живых «ишаки» разлетелись кто куда в панике и больше не показывались.
Первые полчаса привыкаешь к дороге. Идёшь как все неторопливо, экономя силы, без строя и не в ногу, соблюдая дистанцию. По сухой земле идти легче и веселее, по грязи тяжелей, по глубокому снегу едва плетёшься. Идёшь, ноги заняты делом, а голова свободна, и мысли разные в ней крутятся. Былое вспоминаешь, заново переживая давно минувшие дни и дела, временами мучает стыд за прошлые неблаговидные поступки, слабости, иногда как солнцем изнутри вспыхивают счастливые минуты довоенной жизни, лица друзей и близких, первая любовь. Сейчас всё это кажется просто прекрасным сном. Этого никогда не было. Я всё это сам себе придумал. Да и не могло этого быть. Мир без страха, грязи и смерти, вшей и холода, где все в чистой и разной одежде, где много женщин и все они в платьях. Где не бомбят и не стреляют, не рвутся снаряды, и на дорогах нет мин. Разве такое возможно? Это сказка. Это фантастика. Это за границей возможного. Первый день на передовой – вот это точно было. Сколько потом дней и ночей сменилось, всё как один, а этот я отчётливо помню. Привели с маршевой ротой, раздали винтовки, патроны и гранаты, а нам интересно, нам невтерпёж, мы же еще пацаны, нам кажется, что всё это просто игра такая, хочется быстрее в окопы: пострелять от души, погеройствовать. Старшина тяжёлым взглядом оглядел нас, построил и повёл куда-то сквозь лес по тропинке, а впереди время от времени что-то грохочет, то слева, то справа. Мы-то думали, что передовая уже рядом, что до неё рукой подать, а оказалось топать еще километров пять. Мимо санроты проходили, на ветках бинты сохнут после стирки, раненый на носилках лежит перед палаткой, шинелью укрытый, рядом несколько блиндажей, народ суетится, с подвод что-то разгружают, внутрь затаскивают. А за лесом поле с перелесками, дорога по краю петляет. Дело к ночи, в это время авиация уже не работает, можно идти не боясь, сказал старшина. На месте были уже в сумерках, разделили нас на группы и развели по окопам, назначили часовых, старики спать завалились, а нам, новеньким, не до сна, нам всё кругом интересно, и окопы эти, и запахи специфичные, и даже грязь, и загадочная темнота нейтральной полосы, разрываемая время от времени немецкими осветительными ракетами. А еще трассирующие пули немецких пулемётов. Очень красивое зрелище. «Зачем они стреляют? – спрашиваю, – Ведь всё равно ничего не видно?» - «Они своему начальству таким образом дают знать, что не спят на посту». Мне бы тоже спать лечь, а не спится. Стою, смотрю в ночь, вдыхаю влажную прохладу и думаю: что-то дальше будет? Не помню, как уснул, и тут же будят, старшина жратву принёс, вставай, завтрак проспишь. Ночь на излёте, небо начало светлеть, немец затих, не стреляет и ракетами не светит. Беру котелок и жестяную кружку, встаю в очередь. Черпак жидкой баланды, четверть буханки хлеба, кружка горячей воды (это типа чай). Через час снова есть хочется.
Первый день на новом месте тянется всегда долго, а на войне – особенно. Здесь всё непривычно, всё не так, как на гражданке и даже в запасном полку, откуда мы прибыли. Сидишь в траншее, осматриваешься, с бывалыми солдатами-старожилами разговариваешь, расспрашиваешь обо всём. Кто-то охотно отвечает, а кто-то отмахивается, мол, сам всё поймешь, дай поспать спокойно, пока начальства нет и немец не беспокоит. А мне не спится, какой уж тут сон! Смотрю в нейтральную полосу, а мне говорят, мол, парень, не высовывайся, тут у немцев всё пристреляно, враз башку снесут. И снайперы, и пулемёты. А мы-то почему им высовываться даём? У нас ведь тоже и снайперы, и пулемёты, наверное, есть! А на меня смотрят с таким сожалением, как на ребёнка и тяжело вздыхают: эх, молодой еще! Не знаешь ты всей правды жизни и войны в частности! Ну, ничего, посидишь, пообвыкнешь, пооботрешься – перестанешь глупости спрашивать.
Мы думали, что придём на передовую и будем фрицев бить, а вот первый день прошёл – и ничего. И второй ничего. И потом тоже. Даже обидно стало. Что это за война такая? Не знали мы, что вот эти короткие периоды затишья на одном месте – самое благословенное время для солдата-окопника, которое мы потом будем со вздохом вспоминать. Те, кто в живых останутся.
Дорогу в темноте почти не видно, идёшь почти на ощупь, и потому ноги от земли почти не отрываешь, волочишь их лениво, сразу определяя, где яма, а где ухаб. Первый ночной переход очень тяжело даётся, но потом привыкаешь. Человек ко всему приспосабливается, даже спать на ходу учится. Равномерный ритм ходьбы успокаивает, усыпляет. Идёт солдат, ногами передвигает, глаза в землю, вроде как дорогу рассматривает, а на самом деле спит на ходу и носом клюёт. Остановится впереди идущий, он натолкнётся на его спину, проснётся, головой покрутит: что, уже пришли?
Во сне дорога кажется короче. Ты как будто попадаешь в другое измерение и оттуда всё выглядит по-другому. Ты вроде бы и осознаёшь, что идёшь по земле, но земля эта совсем другая и ты другой, и всё вокруг наполняется совсем другим смыслом и содержанием. Мелькают какие-то создания, люди-не люди, они привычные обитатели этого мира, появляются, разговаривают, что-то делают, преображаются, исчезают. Мгновение – и ты уже в другом месте, и в окружении совсем других существ. И никакого удивления у тебя это не вызывает, всё так и должно быть. В том мире всегда так. И живет там не только твой двойник, в которого ты вселяешься, но и двойники других людей, с кем ты имел дело в этой жизни. Они могут выглядеть как угодно, но ты понимаешь – вот это тот, а это – этот. Ты их безошибочно узнаёшь, от тебя не скроешься. Ты с ними разговариваешь, они отвечают. У каждого свой характер, своё мнение, каждый непредсказуем. Никогда во сне не понимаешь, что это сон. Это просто такой мир. Там возможны любые чудеса. Однако же сон на ходу – необычный. Это полусон-полуявь. Ты понимаешь, что идёшь, вот сквозь ресницы даже ноги свои идущие видишь, хоть и темно, и дорогу чувствуешь, но всё это как будто задний план, а на переднем разворачивается калейдоскоп грёз.
Так много людей и огней и откуда-то звучит музыка. А это кто в толпе? Да это же Димка. Живой. Счастливый. Какой-то чемодан положил на землю, стал его разбирать, как конструктор, на ходу превращая его в такой маленький автомобиль-тележку. А с ним кто? Не могу разглядеть, девушка какая-то. Сели и поехали вперед, и все вокруг тоже кто на чём. И я, оказывается, еду. Когда успел? Что подо мной? Ничего не понимаю, да и не надо, главное, Димку из вида не упустить. Вот он, впереди мелькает, головой вертит, уверенно так, знает, куда ехать. Я спешу за ним, но его то и дело закрывают другие люди, я не успеваю, мгновение – и он потерялся в толпе. Музыка такая волшебная, светлая и радостная, хоть и с грустинкой. Мотив ложится на душу, я даже не пытаюсь его запомнить, мне кажется, что он навсегда со мной.
Что-то шаркнуло по лицу. Не сразу понимаю, что это ветка. Откуда здесь деревья, мы же ведь по полю шли? Еще одна иголками в щёку. Хвойный лес. Здесь еще темнее. Главное – не выйти из строя и не потеряться в темноте. Мне что-то снилось только что. Какие-то огни. Какая-то музыка. Не помню. Ноги устали, тело ломит, винтовка плечо отдавила, перевешиваю её на другое. И спать охота – сил нет. Хорошо, что идём медленно. Интересно, я один заснул или все в полудрёме идут? Впереди поляна. Тут посветлей. Интересно, сколько еще идти?
Ноги шарк-шарк… шарк-шарк…Спина впереди качается…
Что это за дом? Как я тут оказался? Какие-то люди вокруг. Незнакомые. А вот и Ира. Опять. Мы давно расстались, а ты снова тут. Холодно-безразличная. Чужая. Что ты тут делаешь? Что я тут делаю? Кто эти люди? Опять музыка. Но какая-то нервная. Давай другую поставим. Какой странный патефон. Никогда таких не видел. И пластинок тоже. Почему она такая толстая? Как стол. Опускаю иглу. Шипение. Птицы поют. А вот и музыка. Странная такая. С надрывом. Станцуем? У тебя такие холодные руки. И плечи скользкие, я не могу тебя удержать. Ты не в такт танцуешь. Вот, смотри, как я. Раз-два-шарк… раз-два-шарк… шарк-шарк… шарк-шарк…
Кто-то сзади толкнул. Заснул на ходу видать. Мне кажется что-то только что приснилось. Музыка. Руки. Странный свет. Какие-то тени. Ничего не помню. Где мы? Какая-то просека широкая выходит на большак. Луна в разрывах низких туч. Котелок у кого-то негромко гремит в вещмешке в такт ходьбы. Дорога вроде поровней стала, в лесу корни деревьев иногда на тропинку коварно вылезали, в темноте их не видно, стрелки запинались, падали, негромко матерясь. Ветер тут сильнее и холоднее. И спины товарищей от него не спасают. Когда же привал-то? Сил уж нет, ноги не идут, винтовка оба плеча отдавила, сколько её можно перевешивать! И тихо так. Только где-то далеко-далеко дальнобойная артиллерия работает. Они по квадратам бьют, пристрелялись, им всё равно, день или ночь.
Шарк-шарк… шарк-шарк…шарк-шарк…
Полутёмная комната, мы сидим рядом, отец и я, у него вся голова замотана в бинтах, а я обнял его и глажу эти бинты. Голова тёплая, податливая. Что с тобой, пап? Ты ранен? С начала войны от тебя ничего. Ни писем, ни похоронки. Но раз теплый, раз шевелишься, головой качаешь – значит жив. Может, в плену? Что ты молчишь, скажи хоть что-нибудь? У тебя лицо замотано, говорить не можешь? Ну тогда давай помолчим, я тебя поглажу, а ты сиди, когда еще увидимся… А это мы где? Яркий свет, кабина полуторки, ты за рулём, и бинтов никаких. Стой, куда же ты? Тут же отвесная стена, машины не могут по скалам ездить! Резкий подъём и вот мы уже на вершине, смотрю вниз: вершина острая, как раз под нами. Полгрузовика с той стороны, пол с этой, Сейчас перевалимся и вниз…
Толчок в лицо. Спина в колючей вонючей шинели прямо в нос. Неужели пришли? Не верю! Справа от дороги лес, все спешат под ели, сил нет далеко углубляться, зашёл, прошёл шагов 20, упал. Всё. Теперь по-серьёзному. Теперь без снов. Тылы отстали, старшина с харчами не скоро появится, можно дрыхнуть.