Тот июль я пила взахлеб. Но поначалу, как завязший в жажде рот не может и губы разомкнуть, а горло прежде, чем сглотнуть, размокает, становясь чуть податливее живительной влаге, так и я не сразу поняла, что деется. Просто что-то на уровне ощущений, каких-то смутностей, неуловимостей дни стали разглаживаться, смягчаться и вот уже вместо них, выцветших и посеревших, деревянных, грозящих вот-вот обвалиться, меня касается, а подчас кутает в себя тончайший щелк, расписанный солнцем, дорогой, бурной летней зеленью, ручейками в заброшенных оврагах и встречами с незнакомыми местами и людьми, с которыми отныне связывает очень хрупкая и нежно звучащая струна.
В том выбеленном жарою, солнцем и пылью июле навсегда осталась часть меня. Осталась жить, летать, дышать взахлеб и всею грудью и улавливая дыхание земли. Земли, пробуждающейся по утрам и выдыхающей волны стелющегося вдоль дорог предутреннего тумана или же под вечер почти когда невесомой свежестью, а когда и угловатым маленьким котенком мягко обнимая разгоряченные ноги. Июль. Поджаренный солнцем асфальт бьет по глазам стекленеющим блеском и манящими далями, теряющимися в мареве с каждым часом к и после полудня. Пустеющие в жару трассы и дороги от них.
А во мне живет, захлебывается от счастья Радость бытия. Все до последней клеточки вибрирует каким-то высокочастотным током, и эта мелкая, еле заметная дрожь оттуда, от Радости, от возбуждения просыпающейся меня. И усталость тела, которая в иные времена настигла бы без спросу и очень скоро, все ходит и ходит стороной, настороженно приглядываясь: а когда же ты провалишься в Эту реальность?
Теперь то и дело возвращаюсь в реальность, но уже изменившаяся я, ведь Июль отныне живет и во мне…