“…после землетрясения огонь, но не в огне Господь;
после огня веяние тихого ветра [и там Господь]”
(3Цар.19:12)
Бывает, что чувство одиночества посещает внезапно, в толпе людей или в кругу друзей – острой, пронзающей душу эмоцией. Иногда одиночество проявляется и как ощущение - тягостное, томящее от раннего детства до конца земного пути.
Человек одинок и потерян, вне зависимости от того сколько мнимых и подлинных смыслов он нашел в своей жизни. Однако одиночество не только данность существования, но и возможность его глубинной метаморфозы.
Одиночество человека.
Не было на свете пророка знавшего Бога лицо к лицу (Втор.34:10), кроме одного, по имени Моисей. Выросший в семье фараона, а впоследствии 40 лет пасший овец, этот израильтянин услышал глас свыше из неопалимой купины. С этого момента начинается его пророческий путь – путь одинокого, кроткого человека, который сознавая собственную слабость и косноязычность, не желал идти утвержденной свыше тропой. Но Моисей не отказал Богу, ведь больше некому было принять на себя необычайную задачу – вывести народ израильский из египетского плена и привести в землю обетованную.
Как одиноко ощущал себя Моисей в своем народе. Люди постоянно роптали на пророка, несправедливо обвиняли, сокрушались, что он их погубит. Моисей вел упрямых собратьев едва ли не против их воли, постоянно сталкиваясь с малодушием, трусостью, алчностью и непостоянством людских настроений. Не единожды спасенный им народ порывался побить пророка насмерть камнями, и лишь непосредственное заступничество Бога уберегало его от расправы.
Начальники над народом, призванные разделить бремя гласа Божьего, тоже показали себя как весьма не постоянные в умонастроениях. Они восставали, необоснованно обвиняли Моисея в гордыне, в том, что он неоправданно превозносится над соплеменниками (Числ.16:3).
Быть может в семье Моисей мог найти понимание? Но нет. Об отношениях с женой и детьми особенно ничего не сказано в Писание, вероятно, они были далеки от тех чувств и переживаний, что претерпевал пророк в своем одиночестве. Тесть Моисея, хоть и проявлял заботу о зяте, не разделил с ним его пути.
А брат Аарон? Ведь он был дан пророку в спутники, благодаря своему красноречию, и делил с ним тяготы пути, претерпевал народное недовольство, почти до самой земли, где течет молоко и мед… Но и тут ответ будет отрицательным. Аарон не знал Бога лицом к лицу, не мог до всей потрясающей глубины осознать божественные предписания. Когда Моисей удалился на гору, чтобы получить скрижали завета, его брат без особых возражений пошел на уступки людским желаниям и изваял для них золотого тельца (Исх.32:4). Кроме того, вместе с сестрой Мириам, Аарон находил поводы для упреков в сторону брата (Числ.12:1).
Как одинок был Моисей в борьбе с капризной, слабовольной натурой своего народа. Как трудно, должно быть, не отчаяться окончательно, не отречься от самонадеянных упрямцев, забывающих свои клятвы, и за мгновение меняющих благоговейный настрой на самовлюбленное жестокосердие. В какой-то момент и самого пророка настигло сомнение.
Но в чувстве безнадежного одиночества пророк не был одинок. Ярче всего это осознается в те моменты, когда внешнее одиночество доведено до предела – когда Моисей уединяется на горе, чтобы сорок дней не знать иных собеседников кроме Царя Небесного. То же допустимо сказать и обо всём жизненном пути пророка, который предстает поначалу как предощущение богообщения, а впоследствии как его живое переживание, наполнявшее нечеловеческой решимостью кротчайшего (Числ.12:3) человека.
Пророки вообще острее других испытывают чувство одиночества. Одним из величайших пророков Ветхого Завета считается Илия. Но он не оставил значимых сентенций и записей, не был законодателем подобно Моисею, и не созерцал потрясающих видений как Иезекииль. Даже написано о нем совсем немного. И всё же его образ предстает могучим символом.
Деятельность Илии приходится на период царствования в Израиле Ахава, человека коварного и жестокого, хоть и не лишенного способности к покаянию. По наущению своей финикийской жены, Ахав утвердил в Израиле власть жрецов Ваала, и беспощадно истреблял истинных пророков. В конце концов, Илия остался последним кто слышит Бога, и он в одиночку бросил вызов кощунственным действиям царя.
Одержав победу над жрецами, пророк удалился в пустыню и, наверно, тут его и настигло мучительное чувство собственного одиночество, понимание того что не осталось пророков кроме него одного (3Цар.19:10). Он пал духом и взмолился о смерти (“…довольно уже, Господи; возьми душу мою, ибо я не лучше отцов моих” - 3Цар.19:10).
И тогда с ним заговорил Бог. Ни в молниях, ни в раскатах грома, ни в чудесах стихий, а в тихом голосе тишины. В почти бесшумном веяние ветра, утвердившем Илию на дальнейшие свершения.
Одиночество всегда присуще человеку, но в обществе, в суете происходящего, оно либо забывается, либо предстает во внешних проявлениях – давление обстоятельств, непонимание родных и близких. Когда же человек удаляется от окружающих свидетельств его одиночества, он оказывается перед свидетельствами собственной души. Он одинок. Никто не может понять его в полной мере, так как никому неведомы потемки его душевных чертогов.
Только тишине. Чей тихий голос доносит слова Того, Кто тоже никем до конца не понят, и из Кого чувство одиночества проистекает…
Одиночество Бога.
Был ли Бог одинок до того момента как сотворил небо и землю? В человеческом понимание этого слова – нет. Тем не менее, раз человек есть образ и подобие Божье, то и его одиночество имеет нечто причастное одиночеству Творца? Вероятно, в некоторой степени – да. Но никто из людей Его при этом исчерпывающе не понимает.
В конечном итоге, Бог одинок своим непостижимом образом, о котором наши предположения ничего цельного сказать не могут.
Было еще одно одиночество, сопричастное и человеческому, и божественному, и имеющее в себе нечто уникальное, носителем которого являлось вочеловечившееся Слово Божье – Иисус Христос.
Именно с Ним беседовали на горе Фавор давно умершие пророки – Моисей и Илия. Неизвестно в чем состояла беседа Христа с пророками, но, несомненно, схожие прижизненные обстоятельства давали им возможность взаимопонимания в тех вопросах, о которых шла речь. Как и ветхозаветные деятели, Иисус иногда доводил до максимума интенсивность своего одиночества, когда удалялся в пустыню, где нет других собеседников кроме Бога, и, возможно, дьявола.
Христос познал одиночество Бога, так как лишь Ему открывался замысел Отца Небесного о людях, народах, мире и его конце. Но и ощущение человеческой потерянности испытал он на себе.
Общество его не приняло. Начальники и старейшины, за редким исключением, увидели в Нем богохульника и нарушителя закона. Народ, поначалу восхищенно видевший в Нем долгожданного Мессию, по наущению синедриона, быстро сменил восторг на злобу. Представители власти отнеслись к нему с сочувственным скепсисом (Пилат) или насмешливым презрением (Ирод).
Мать Иисуса беззаветно верила Ему, как верит в сына всякая мать, и всё же Его слов она не понимала (Лк.2:50), хоть и хранила их в своем сердце (Лк.2:51).
Нет у Сына Человеческого и того места, которое он мог бы назвать домом, где бы мог “преклонить голову” (Мф.8:20).
Даже в кругу учеников и последователей Он оставался одинок. Большинство из них отошло от Него, едва Его слова стали не услаждать их обещаниями Царства, а пугать тем, что Царству Небесному будет предшествовать.
Были и двенадцать ближайших учеников, будущих апостолов, которые, однако, предстают в евангелие, хоть и людьми искренними, но зачастую малодушными, самонадеянными, трусливыми, а иногда и не верящими. Когда Христос просит их не спать всего час, пока он молится в Гефсиманском саду, они с этой просто задачей не справляются.
Впрочем, они и не могли вполне понимать Сына Божьего, посредством одних лишь своих умственных усилий, и оставаться стойкими в страшных обстоятельствах, полагаясь лишь на собственные силы и волю. Совсем другими людьми станут ученики Христа после сошествия на них Духа, но это будет уже не при Его земной жизни.
Иисус также претерпел и ту потерянность, и смертельную скорбь, что так привычна всякому человеку, в моменты, когда ему кажется, что Бог оставил его одного (“Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?”-Мк.15:34).
Но есть в душе Христа и парадоксальная, уникальная форма одиночества – одиночество Богочеловека. Та боль, которую испытывает не имеющий никакого греха человек, ставящий себя по личному решению на место грешника. Та драма, что разыгрывается в существе причастному одной лишь жизни, но избирающему по своему решению смерть. Тот надрыв, что возникает в сердце Бога, способного легко отвратить ужасную участь, но принимающего всю тягость и бессилие человеческого удела.
Зачем Бог нарушил рамки божественного одиночества?
Пшеничное зерно.
Человек одинок – следует это признать и в этом признаться. Сколь бы далеко не уходил он от тоски, что рождается от осознания этого факта, она всегда в нем. Нигде в земной жизни он не найдет средства к тому, чтобы полностью решить проблему разобщенности с людьми, а значит, так или иначе, останется при своей экзистенциальной потерянности.
Однако одни из первых слов Творца о созданном человеке – “Не хорошо быть человеку одному” (Быт.2:18)
Но ведь он одинок и не может быть понят в мире! Оценен по достоинству. Однако это не приговор. В некотором смысле это вызов: готов ли человек отдать душу свою за друзей своих – принести в жертву рамки личного бытия.
Так Моисей, готов был отдать собственную жизнь за упрямый, капризный, часто ожесточенный на него, народ. Когда разгневанный предательством израильтян Бог собирался уничтожить дерзких богоотступников, лишь Моисей встал как их защитник, сказав – “прости им грех их, а если нет, то изгладь и меня из книги Твоей, в которую Ты вписал” (Исх.32:32). Несмотря на все трудности, невзгоды и беды, вынесенные пророком по вине собратьев, в конце жизни он их благословил, и разделил участь смерти с теми, кто за свои прегрешения не мог войти в землю обетованную.
Человек остается потерянным, несмотря на все свои благие стремления, и быть может иногда следует это чувство довести до предела – удалиться в пустыню или на гору, чтобы в этом пределе одиночества найти Того Кто с тобой это одиночество разделяет. Это необходимость, но она призвана к преодолению.
Пока Моисей говорил с Богом и получал скрижали завета, его брат изваял золотого тельца в угоду людским прихотям. Пока пророк Илия жил в пустыне, жрецы Ваала утверждали свою власть в Царстве Израиль. Пока Христос побеждал искушение сатаны в пустынных местах, другие люди с этим искушением не справлялись.
О конечной потребности разъять границы уединения свидетельствует и Христос, в том эпизоде где он ушел молиться в пустыню, но по первому призыву Симона отправился в “ближайшие селения, и города, чтобы Мне и там проповедовать, ибо Я для того и пришел” (Мк.1:38). Всей жизнью Спаситель свидетельствует об этом.
Как и Бог Отец, который нарушал божественное уединение – сотворив небо и землю, человека и животных; явившись Аврааму, Исааку и Иакову; поддерживая Моисея, Илию и других пророков; наконец так возлюбив мир, что “отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную”. (Ин.3:16)
Одиночество естественно и уединение, как правило, благо – в нем можно яснее понять свое предназначение, найти умиротворение и отдых от забот века сего. Но и оно может обратиться идолом, замкнувшись на самом себе, и утратив два потенциальных, заповеданных стремления – к Богу и к ближнему. Безразличие и отупение, имеют весомый шанс утвердиться на фундаменте одинокого сердца.
За уединенным порогом ждет прекрасный и яростный мир, и человеку более пристало, как пшеничному зерну, пав на землю погибнуть, принеся “много плода”, чем оставаться одному (Ин.12:24).