Эту женщину я впервые увидела в один из отпускных дней, гуляя со своим псом Чарли (существом большой пушистости и такого же большого очарования).
По аллее за домом, где собачники выгуливают своих питомцев, шла высокая, сухая еврейская старушка, а скорее — дама в летах. Была она одета в тёмно-синее платье в мелкий, белый горошек.
Седая голова украшена старенькой, но ещё кокетливой серой шляпкой. Волнистые седые волосы, убранные в причёску, обрамляли худое лицо с крупными чертами — нос, глаза, рот — всё большое, породистое. Взгляд её был спокойным, чуточку печальным, как это часто заметно у людей со слегка выпученными глазами…
Держалась дама прямо, походка была плавная, совсем не старческая, а уверенная и неторопливая.
На тоненьком кожаном поводке дама вела чахлую, облезлую, старенькую болонку серой масти.
Собачка, похоже, была подслеповата и трусила перед своей хозяйкой мелкой рысью, сотрясаясь от движения всем своим жалким тельцем. На болонке была одета вязанная, пёстрая жилетка, очевидно, прикрывающая совсем уж лысую спинку. Через определённые промежутки пути собачка останавливалась передохнуть, она садилась и вскидывала подслеповатую мордочку, отыскивая хозяйку.
Дама сразу же наклонялась к любимице и гладила собачку по голове, что-то приговаривая.
Болонка, казалось с облегчением вздыхала, и, слабо вильнув куцым хвостиком, продолжала прогулку. На запахи и прочие гигиенические надобности собачка почти не отвлекалась, так что прогулка состояла из десяти-пятнадцати шагов, посадки, получения порции ласки, облегчённого вздоха и снова — десяти-пятнадцати шагов.
Всю эту пьесу я наблюдала, двигаясь навстречу парочке.
Проходя мимо, дама благожелательно взглянула на нас, меня и Чарли, подождала пока собаки обнюхаются, и продолжила прогулку.
А я, по давней привычке, стала гадать, кем была по профессии дама «в горошек» — осанка, как у светской дамы, но одета бедненько.… А может — учительница? Нет, отсутствует печать вселенской усталости, лицо скорее просветлённое, чем усталое. Может — врач, да — детский врач, именно детский, решила я.
Через пару дней мы уже раскланивались при встрече, вернее, раскланивалась тётя Сима (её имя я узнала от старушек на скамейке возле нашего подъезда). Тётя Сима здоровалась замечательно — голосом грудным, как его ещё называют — «голос горлицы», она говорила — "Добрый день" (или вечер, или утро) и слегка кивала седой головой. — подбородок чуть-чуть вниз, взгляд в глаза — доброжелательный, сочувствующий. И обязательно лёгкая пауза в движении. Очень приятны были эти приветствия, на дальнейшее сближение мы не шли, оставаясь независимо-доброжелательными соседями по прогулке.
Собачка тёти Симы, по кличке Лора, заметно сдавала в энергии — всё чаще тормозила и десять-пятнадцать шагов превращались в пять-десять. И часто хозяйка брала болонку на руки и несла или обе сидели на скамеечке аллеи, спокойные и довольные, как бы ведущие молчаливую беседу. Колоритная пара. Но отпуск закончился и мои встречи с тётей Симой прекратились, т.к. утром Чарли на прогулку водил мой муж (я уходила на работу рано утром), а вечерняя прогулка была уже в районе одиннадцати — двенадцати часов вечера, когда все старушки и маленькие собачки уже спят.…
Как-то пришлось к слову, и я спросила мужа о тёте Симе и её Лоре.
«Да, гуляют. Очень симпатичный пёсик маленький, чёрный, как жук и зовут смешно — Жека. Мы тут «обнюхивались» так он даже лайнул на Чарли» — развеселился муж. Уточню, что Чарли собака не мелкая — метис тибетского терьера и большого пуделя (крупное лохматое чудо неопределённо-белого с подпалинами окраса).
«Как? — растерялась я — Не Жека, а Лора!»
«Жека, Жека — сам видел, кобелёк. А Лора умерла» — сказал муж.
У меня сердце сжалось, как-то тётя Сима перенесла потерю. Мне знакомо это горе — потеря питомца. (Когда погиб мой двухгодовалый чихуа-хуа, пережить это было очень-очень сложно).
На следующий день, возвращаясь домой с работы, я остановилась возле лавочки с дежурными старушками, во главе с голосистой бабой Зиной — бывшей нашей дворничихой, уже год, как ушедшей на пенсию и крепко занявшей центровое место на скамье новостей.
Поздоровавшись, я не выдержала и, взглянув на Тайсона — чёрного пёсика из соседнего подъезда, крутившегося у ног Зины, вздохнула: "Жалко Лору..."
"Да, уж, отмучилась" — как про человека сказали почти хором бабки.
"Сочувствую тёте Симе — продолжила я — Как она?"
"Да чего ей сделается — собачнице?" — протрубила Зина (разговаривать тихо в силу профессиональной привычки она не умела). "У неё это знаешь какая?"
"Какая?" — похолодев, спросила я.
Старушки оживились, поминая усопших пёсиков по именам: "Арчик, Юлик, Леда… " Наша Сима берёт по одной.
"А, вот ещё, хроменькая такая. Как её… Фирс!" — авторитетно заявила баба Зина.
"Господи! — я вытаращила глаза — Столько и все померли?!"
Баба Зина с удовольствием, от появившегося слушателя, хлопнула ладонью по скамье рядом с собой, приглашая меня сесть.
"Она известная собачница! Правда, не сумасшедшая, как другие — повествовала Зина — наберут полон дом животных и вот — лай, гам, вонь и соседям житья нет. Наша Сима берёт по одной, где она их находит таких жалких, больных, а то и калек..."
"По помойкам, да по бомжатникам, где ещё!" — ядовито вставила свои "две копейки" одна из старушенций и брезгливо поджала губы.
"Не знаю — строго перебила баба Зина — а только возится она с ними, как с детьми — и лечит, и моет, и кормит нормально, с её-то пенсии!" — в голосе бабы Зины появились осуждающие нотки.
"Детей-то нет, вот и сходит с ума!"- опять вставила ядовитая.
"Да — согласилась баба Зина — родни, похоже, никакой нет. Не видали и не слыхали".
"Да, она больно гордая! — обиженно подключилась к разговору старушка в пёстром платочке с люрексом — Только "добрый день", шляпкой тряхнёт и пойдёт. И вечно она в этой шляпке!" — почему-то подосадовала люрексовая.
"Осподи! Да она и зимой не как люди, платок не одевает, а тоже в шляпке! Уж высохла вся, а всё в шляпке..." — разворчалась ядовитая.
Видно старушенции держали обиду на необщительную тётю Симу.
"Неконтактная она какая-то" — подытожила баба Зина, закрывая прения.
После этакого определения все уважительно замолчали, уставившись на меня и, очевидно, ожидая моего "контакта".
Но я подхватила сумки и, чуть переигрывая, сообщила: "Ой, заболталась тут, а мне должны позвонить! До свидания"
И бегом в подъезд...
"До свидания — до свидания..." — услышала я голос ядовитой и прозвучало это с такой интонацией, что я поняла — сейчас будут обсуждать меня. Я тихо рассмеялась — "три старушки под окном..."
Пролетели осень и зима. Иногда, в выходные, я встречала тётю Симу — уже в сером стёганом плащике, войлочных ботиках (на маленьком каблучке!) и в шляпе, но уже фетровой, чёрной похожей на мужскую, только поменьше и потёртой временем.
Всё тот же спокойный взгляд и вежливый кивок. Пожалуй, на красивом лице добавилась пара морщин по углам рта...
Собачка была всё та же — чёрный Жека.
Пёсик был забавный, миниатюрный — беспородный, но обученный. Он умел просить игрушку — мелко взгавкивал чуть глуховатым голосом и шёл за брошенным пёстрым мячиком (размером с теннисный) чуть в развалочку, возбуждённо покачиваясь. Так как к ходьбе пёсик прилагал все усилия (ему, наверное, казалось, что он бежит) то, дойдя до мяча, он садился рядом и, раскрыв в улыбке пасть, натужно часто дышал, как сердечник при тахикардии...
Отдохнув, Жека брал мячик и, так же раскачиваясь, "бежал" к тёте Симе, которая находилась шагах в десяти от него. Поднеся поноску, малыш бросал мячик у ног хозяйки, гордо вскидывал мордочку — Вот, мол, принёс, Хозяйка!
И казалось в эти мгновения пёсик ощущал себя молодым, сильным, ловким, счастливым.
Тётя Сима с улыбкой наклонялась и гладила чёрную головку .
— Хорошо, Жека! Хорошо! — говорила она, вкладывая в голос и гордость, и поощрение, и ласку. Пёс не сводил с хозяйки восторженных, влюблённых глаз и сидя пытался мотнуть сломанным на кончике, лохматым хвостиком.
Все наблюдавшие эту сценку с умилением улыбались. Действительно, чудесная картинка.
Прошло чуть больше года… После Новогодних праздников, возвратившись из Питера от мамы, (я ещё пару дней отдыха имела в запасе) я гуляла с Чарлуткой и днём и, и вечером. Ни в первый, ни во второй день тётю Симу я не встретила. С мужем я как-то не успела переговорить о нашей знакомице, и я обратилась к нашей "справочной службе" на скамье возле подъезда.
"Здравствуйте, баба Зина, что-то я тётю Симу не видела в эти дни. Не заболела, случайно?"
На мгновение на скамейке воцарилось молчание, старушки переглянулись. А баба Зина, округлив глаза и промокнув уголком платка несуществующие слёзы, ответила — вопросом на вопрос — "А ты не знаешь?"
— Нет, я ведь гостила у мамы в Питере, а муж мне ничего не говорил… Что, заболела?"
"Померла собачница!" — встряла досадливо ядовитая старуха.
Баба Зина грозно глянула на ядовитую и та буквально захлопнула рот.
"Нет нашей Серафимы Львовны! Под Рождество померла. Тихо, во сне. Вслед за своим Жекой, прям через четыре дня. Похоронила и всё, не выходила больше"
"Да уж, теперь-то шляпу не оденет" — не к месту добавила люрексовая.
Баба Зина как-то отчаянно махнула на товарок рукой и встала - " Чего молоть-то. Нет человека"
И снова ко мне — "А наши-то, дворники, налетели, ведь родни-то нет! Так у Серафимы Львовны ничего-то не было, бедненько всё, правда — чистенько, ничего не скажешь. Я была, смотрела. Мебель и в комнате, и на кухне старая, но всё чистенько это точно...
Наши — шмыг-шмыг — а брать нечего, пусто. Узел с постелью на помойку выбросили, книжки там разные, пластинки старые, ну виниловые, помнишь? Целая пачка пластинок набралась, так наши со злости покидали так, что бы разбились… Да одёжку в узел и в бак. Бедно жила. А вот корм собачий, мисочки, да комбинезончик недовязанный это..."
Баба Зина снова махнула рукой и теперь промокнула уголком платка живую слезу...
А я подумала — Что же и кого же тебе жалко, баба Зина, загадочная душа человеческая? Серафиму ли, отсутствие ли вещей на поживу или жизнь нашу не такую уж богатую для стариков на радости...
Жалость комом встала у меня в горле. Я, кивнув, ушла в подъезд, что бы ни демонстрировать свою печаль.
За спиной я услышала как люрексовая и ядовитая в один голос выговаривали бабе Зине — "Ну что, померла… Все помрём. Надо было детей заводить. Да и то странно — у них-то всегда родни много. Они-то друг друга не оставляют. А Сима какая-то неправильная была" — вынесла приговор ядовитая и дверь за мной захлопнулась, отсекая меня от человеческой чёрствости, равнодушия, зависти и ещё чего-то дремучего, живущего в душах этих старушенций.
Я пришла домой и рассказала мужу о Симе и Жеке. Муж слушал строго, молча. А я, обняв Чарлутку, заливалась слезами, рассказывая о нищенском житье тёти Симы.
— Я всё знаю — сказал муж, обнимая меня за плечи. — Не рассказывал тебе, чтобы не расстраивать.
Он гладил меня по голове, пёс Чарли лизал мою щеку, кот тёрся о колени, а я горько плакала. И постепенно ком в горле таял… от тепла, от сочувствия, от любви.
Я сидела и думала о тёте Симе — Серафиме Львовне. Я жалела, что так и не заговорила с ней, не поинтересовалась её жизнью. Она подбирала, отыскивала бездомных, больных, брошенных, самых беспомощных среди бродячего сословья собачек и выхаживала их, любила. Она как бы искупала вину нашу человеческую перед ними — тварями бессловесными.
Вспомнила я, как в одной из очередных бесед — сплетен ядовитая, злобно передразнивая тётю Симу, рассказывала: " Я её спрашиваю — чего ты всё собак помоечных подбираешь? Они у тебя дохнут, уж взяла бы здорового — вон у магазина — сука ощенилась, так щенки здоровые, лапы — во! Морды — во! Ещё и сторожить тебя будут! А ты всякую шваль подбираешь! И знаете, что она мне ответила?" — ядовитая зашлась смехом так, что закашлялась. Товарки с готовностью подхватили и захихикали...
— "Ну, что она ответила?" — резко перестав смеяться, строго спросила баба Зина, не любившая упускать инициативу из своих рук.
-"А она говорит — подавляя смех и пытаясь подражать Симе, ядовитая вскидывает голову — Эти собачки так настрадались, я хочу их спасти, помочь. Я хочу им напоследок Рай на земле устроить. Чтобы сыты, в тепле, в любви пожили, понимаете?
-"Я ей говорю — продолжала ядовитая — Ты себе Рай устрой! Вон — одна живёшь, для кого тебе жить-то, для себя и живи. Чего на шваль эту тратишься? А она так на меня посмотрела и улыбается, вроде… Ну, да — говорит — ну, да...
А сама на меня смотрит так, как будто не она, а я сумасшедшая. Ну, умора!" — И ядовитая вновь захлебнулась смехом.
— Да уж, сказанула — смеялись старухи...
А я, вспомнив этот разговор, подумала — существует поверие, что кошку обижать нельзя — это грех, убить кошку — большой грех потому что, когда человек умрёт, то на том свете первой его встретит Кошка и поведёт его...
Я думаю про тётю Симу — её наверняка встретила Собака и повела её к Боженьке и заступилась перед ним, и отпросила её в Рай!
А ещё мне приходит мысль — а может Серафима Львовна и сама Ангел — собачий? Ангел, посланный на землю спасать пёсов и нас?