Упала картина, столько лет стояла у стены и вдруг упала, без видимых причин, ну разве что тихий песочный шорох времени за обоями. Так бывает, открывшаяся вдруг дверь или внезапная тишина опрокидывает в оторопь страха.
Пиджак оказался маловат, жмет подмышками, рубашка слежалась и пожелтела на сгибах, да, шляпа, где шляпа, от торопливых поисков дрожала вода в стакане. Твердая фетровая шляпа с темными разводами от пота, он надевал ее как всегда надевают слепцы, как посторонний предмет, не сообразуясь с лицом.
Все вокруг с такими смирными, такими ручными вещами, застыло в молчаливом неодобрении, ничто не шуршало, не шелестело, не трещало, да он и сам старался не прикасаться к ним, словно угрызаясь совестью. Думаю, он чувствовал себя замешкавшимся пассажиром, когда поезд стремительно приближается к полустанку и надо покидать обжитой вагон.
Куда это он собрался, то неделями не выходит, а то вдруг такая спешка, зачем, кряхтя и хватаясь за поясницу, втискивает ноги в ссохшиеся, туфли лак на которых облез и шелушился, дрожащими руками пытаясь завязать шнурки, зачем, шаря по углам, ищет запропастившуюся палку.
Да вот она ; тук-тук ; ведро помойное ; тук-тук ; тумбочка с оторванной дверцей ; тук-тук ; порог ; тук-тук-тук ; ступеньки. Дальше дорога ; вот бордюр ; тук-тук ; теперь налево, вдали шумит, машина грузовая порожняком, тротуар ; тук-тук ; дерево шелестит, шорох гравия, дорожка, мальчик пробежал, стук палки, удаляясь, затих.
Пологий холм, выгоревшая щетина травы, белое послеполуденное время. Несмотря на отсутствие солнца, все вокруг гравировано с резкой отчетливостью. Кусок черепицы, осколок бутылочного стекла, пустая пачка от сигарет Бленд, красный жучек, бодро переползающий через обрубок бетонной плиты с горстью торчащей арматуры, через фаянсовую ручку давно не существующей чашки, через потрескавшиеся на сгибах лаковые туфли и палку с железным наконечником, исчезая среди ореховой скорлупы и ржавых железок неизвестного назначения. Чуть поодаль – сдувшийся, выгоревший на солнце детский мячик.
Казалось, что голова его покоится на мягкой женской груди, он даже чувствовал легкие подъемы и опускания, он лежал тихо, боясь пошевелиться, стараясь попадать в такт дыханию. Легкое дуновение, аромат влажного летнего сада, и он почувствовал, что к нему приблизилось лицо – Ника ; подумал он, Клара сидела, плотно прижавшись сбоку, обняв, как тогда, свои золотые ноги, запах свежевыпеченной сдобы, сладковато-ванильный, Лаура, Лаура сидела поодаль, подставляя ладонь под запоздавшую тучку, сверкнул зеленый камешек ее сережки, он всегда сверкал, когда она поднимала волосы, Серафима принялась снимать с юбки приставший к ней стебелек, ему хотелось спросить - и ты здесь, мы помирились, Серафима? Склонившись над ним, Влада с двумя черными вишнями в волосах, пыталась прохладной ладошкой разгладить его морщины на лбу и щеках «простила», шевельнулось слово и тут же погасло. И многие были здесь: с рыжими ресницами рижанка Адель, и миниатюрная Анна, и смешливая Августина, только ты стояла поодаль, глядя недвижными пепельными глазами, с лицом настолько бледным, что губы казались почти черными, и платье трепетало у ног в совершенном безветрии.
Меж холмов вилась убитая глиной дорога, напоминавшая русло высохшей реки, по дороге бежал человек величиной не более скворца и был легок и радостен каждый его прыжок, порой он даже зависал в воздухе, будто слишком дергали нить.
И белым был день как бумажный листок.