«Шаг в прошлое равен двум шагам в будущее».
«Клопы пустыни Наска»
1
...Не успевает Кожан ещё раз повернуться, как чёрное Горилло Чичи уже с другой стороны. А Кожан не собака, он так не может быстро реагировать. Растёт количество шишаков на Кожане. Но в темноте шишек не видно. Вообще плохо видно. Только звезды видны в окне. А больно в реалиях! Тут псевдочекист, пожалуй-что, сбздел. И причём так конкретно, как никогда ранее. И так же никогда не сознается в этом, разве что по пьянке. Заговорил он механически, махая в воздух кулаками, всё время мимо, как в дурном сне про бокс с математическими ошибками:
– Ты кто, Горилло? Чичи таскало кирпичи? Отдай фуражку и хватит махать! Ты – тварь!!!
Бэмс! Получает Кожан в лоб твёрдой гориллиной пяткой.
– Извини-и-и, дру-у-уг. Ты норма-а-а-а-льный парень. Ты Ва-а-ампир! Да, ампи-и-р. Стиль тако-о-ой паа-а-хож, бля. Я по-о-о-нял. Так всегдаа-а-а в их фи-и-ильмах... Давай, бля-а-а-а, дружить-ть-ть-ть. Я тя-а-а в Чека-а-а запишу-у-у. Э-э-э...
Тут из Кожана выскочила сопля, и он, засмущавшись, стыдливо сменил тему: – Па-а-а хорошему пока гава-а-а-рю... – А сам вспомнил и полез нетвёрдой рукой за наганом. Или за маузером. Но что-то стреляющее попало-таки в руку.
– Свят, свят, изыди-и-и! Ща-а-а! Тебе!
Блэмс! Очередная железовидная оплеуха.
Выпрямил Кожан неуверенно и медленно руку, забылся куда-то опыт, и нажал на окурок, тьфу, на курок, да тоже как-то неумело и медленно. Медленно! Медленней не бывает. Всё как в замедленном бреду шло. И что же в этом хорошего? А то, что Горилло Чичи, если рассматривать в замедленном темпе эту съёмку, свалилось на Кожана теперь уже сверху и так неожиданно и ловко дёрнуло за гузылок маузера, что дёрнулся у Кожана маузер или наган, выпал из рук и верёвочка с гузылками, словно гнилая нитка порвалась. И выскочила из этого летящего кругами инструмента пуля.
Только пуля летела как-то медленно. А вроде может не прямо, а по спирали, потом поменяла по пути траекторию, превратилась в точки-тире, а кто-то перевёл во вражьи буквы, и так же медленно, как медленно тянулось время, сверлил и вползал в раскрытую грудь Стёпки-сволоча мертвящий Стёпку текст. Стёпка токмо и успел, что мявкнуть. А в замедленном темпе он сообщал, едва ворочая челюстями, такой звук: «Ммммммммм-яааааааааааа-уууууууууу !!!!!!»
(Так долго, притом в басовом драмминоре, петь только Шишка могла) .
Приподнялся Стёпка на локтях в картинной судороге, да в такой киношной позе и застыл.
А время, судя по скорости остывания Стёпкиного тела, стало чуть убыстряться.
Горилло вновь двинуло Кожана: так не по-человечьи ловко (точно! обезьяна это!), и так крепко, что сам Кожан, не чуя ног-рук, то ли от удара, то ли от страха, то ли от любопытства, оказался в совсем неспортивном положении: стоя раком на подоконнике: как давеча Клавка, но только щекой прилипши к стеклу.
Это в секунду произошло, и было так же непонятно, зато забавно, и в них ещё рожицы были, и природа, и хвост тигра, как японьски пуквы – ероглифами зовут, стиль Кожан не запомнил: стёрся стиль из памяти будто ластиком след карандаша томской птицефабрики Ушайкина «СибЛосьён».
Насос видел почти сблизи этот сплюснутый портрет: в профиль. В стекле. Навроде гербария. Не похож гербарий на Кожанскую мордохарию. Похож он на сплошой синяк или на баклажан, выращенный во хранцуской оранжерее «де ля Фърустърацъный двърецъ» с применением девственного хохлятского ломтя чернозёма четырёхметровой толщины и сплюснутый прессом.
Чуток стал трезветь Кожан от встрясок, но лучше не видеть щас ему своего лица, а то испугался бы снова.
– Лови Фуй-Шуй! – грозно прошипело Горилло Чичи и опять метнуло в сторону чекиста лапу: легко двигалось что-то от лапы, будто по воздуху бабочка.
Но удар был не бабочкин.
Отпечаталась на лице Кожана подошва этого странного Фуя-Шуя.
На подошве надпись: по-английски: «Её императорского величества двора...» и корона странная... китайский ботинок! Железный, падла! Подделка!
Забыл китайские и английские обувные мануфактуры Кожан, а времени на раздумья у Кожана как всегда не было: вслед за Фуй-Шуем придвинулась к нему мягкая, но тяжёлая, как у рассерженной роженицы трогдодитши, лапа Гориллы Чичи.
– А-а-а! – кричал Кожан, расширяя дыру в стекле. Телом.
– А-а-а! – кричал он без остановки.
«А-а-а» было бесконечно долгим. И летел он до дальнего бордюра, не выпуская из горла этого акапелльного «а-а-а».
Воткнулся головой в сугроб. Ноги и пол-туловища торчат.
Но тут же умудрился вывернуться обратной спиралью Кожан. Изловчился встать на ноги. Ухитрился понять направление и помчать из всех сил: к спасительной машине марки «Грузовик»: шагов-то было всего пять.
– Чего вот так мхчаться! – думал Насос, – выпал из окна, дак и что? С каждым бывает. А встал, так иди путём, чего людей шокировать... Вон их в щёлках скоко.
И точно: заполнили щели занавесей тучи будто крылатых мышиных глаз. По сверканью сосчитать можно. Нарядные! Новый Год, ****ь! Мороз мимо таких не пройдёт: проздравит с циказкой такой.
– А без коки крэк так поскочишь! – заподозрил, шмыгнув ноздрёй, Насос. И оказался на триста процентов прав, крикнув: « Стой, ты куда? Мимо то чё?»
Ответил шэф так: «А-а-а, Насос! Ты где, – и детским кэрольским стишком: нихуя не вижу я!»
Насос перехватил начальника. И сам вместе с ним чуть не упал оттого.
– Чё, начальник, что за херня? Куда несёшься гын чекист, – и тихо: «Начальник бля?» И нормально: «Грузи корзи… в кабину бля!»
Насос мечтал о воздушных шарах.
Насос едва успел придержать нырнувшего: головой в кабину: гражданина начальника и вожака: волчьего, побитого почём зря, не в пользу лицевой эстетики: обычным путём не побритиша теперь…
И вдарил обеими ногами в нужную педаль.
Машина брыкнула. Взвилась. И попёрла в арку.
Едва успел крутнуть руль Насос, а то бы снесли угол. И шмякнул бы сверху пожарный балкон с лесенкой.
– Вези, бля, груз! – скомандовалось. Сквозь развороченные губы. Начальника бля. Побитого войска.
– Чего? – Насос хотел было остановиться, чтобы дать начальнику в морду, и сбавил газ.
– Меня вези, себя вези! Балду в сторону! – успел вымолвить Кожан. И отключился. Ненадолго.
***
– Ну! Чо за херня, зачем бля стреляли, почто столько шума? – интересовался, медленно исходя вопросами, будто глистами на полный ноль, Насос.
А отъехали уже метров с тыщу, и завернули в направлении Пшхчковой: это на Финландию с Карелой.
– Езжай, не спрашивай... потом всё. А-а-а, морда... болезит бля.
– Тебя теперь ни один чекист не узнает, и охуеет с твоей афиши наш брат… деловой. Глянь вон в зеркало!
– Где?
Насос повернул. Зеркальцо красивое, германское, со львом сверху.
– Ёпть, это кто там? Я что ли?
– А кто ещё!
– Ну не *** ёпть...
(Мы тут просим извинений за прозвучавший фольклор. Мы не хотели авангарду, мы хотели исключительно реализма! Чтоб киносценарист с режиссёром вникли, поняли, включили переводчика и цензора в состав агит бригады. В этих скобках соответственно токо что сказанному выше, пропускаем минут пять чистейший блатняцкий и на одну десятую процента гражданский мат-перемат. Пропускаем его. И в кино пропустим: звук пропустим. А рты можно показывать шевелящимися.).
Проехали мат. Теперь обыкновенно. Едут и ведут диалоги герои. Ясно дело: не литературные диалоги. А о жизни своей. Также негероической.
– Слышь, начальник, чекист, ёпть твою мать, чо натворили, ну? Колись… ледышка. Давай. От бабья разве столько шума бывает? Боксёрки что ли там! Так: пых ножичком и вся недолга.
Не понял Насос прилива неожиданностей в таком великолепном плане боя. Работали карту одни специалисты...
Ну и что вышло... Без мокрухи хотели... Вот так чудо-Чека!
Что-то видно не склеилось. Или вовсе пошло не туда. У простых русских говорят «пошло-поехало». А у специальных – «нефарт».
Вот и строй планы после этого...
Бабы, бабы... Эх, кудесницы с Марфами.
От них вся беда! Шутют ещо: «Восьмое марта завтра, котик, не забыл?» Вот суки!
– Всё для них, понимаешь, для баб этих, – думает Насос, – и отнять и подарить… А они вона как, ёшкин клещ! Отбиваются суки. Ещё и по зубам могут, вона как Кожана разукрасили.
Повезло Насосу: не встретился он с Гориллой и не стал мёртвым товарищем для своих.