А ведь все-таки, ведь где-то — за спинами небесных тел, за густым куриным бульоном не наших светил, отделенная от меня триллионами километров криогенного сна, внутри темного гало, внутри которого блеклая галактика, внутри которой система, где ходят в универсальной тишине по своим орбитам чьи-то античные боги, сигают не поименованные кометы и секут обшивку нерусских шаттлов маленькие метероитики, где-то там, за поясом Койпера, за черт знает какими горами, в долине, расчерченной отличными от естественных формациями, т. е. дорогами, у моря огней, на мысе дождей, перед бог знает — простите, вырвалось — из каких материй сплетенного подобия нашего киношного экрана, в глубоких — ну, как бы по-нашему — креслах, в — как мы бы сказали — обнимку, си — ну, вы понимаете — дит, склеенная — возможно, буквально — силой углерод-ту-углеродной любви одна на весь зал молодая влюбленная пара. И она вдруг такая: «Вань, а как ты думаешь, мы одни во вселенной?».
И он поворачивается, и камера поворачивается, и улица разворачивается, и город из каких-то фисташковых скорлуп вместо кирпичей поворачивается на карте вокруг запиненной геопозиции, которую один спутник отдает другому, уходя за горизонт, который уходит из-под ног, который становится дугой, который замыкается вокруг водяного шара, абсурдно чистого и бессмысленно живого, висящего в нигде, летящего в никуда, растворяющегося в темноте между двух пылевых колец, под брюхом у синей звезды, под мышкой у черной дыры, за пазухой у бесцветного инертного господина, в пространстве между твоим большим и указательным пальцами, которые ты держишь на фоне черной южной ночи, прищурив один глаз и спрашивая еще не до конца сформировавшегося друга: «Зай, ты как думаешь, мы все-таки одни во вселенной?»