Уже несколько дней Генриха мучала бессонница. Для своих лет он выглядел молодцом: бодрый и энергичный сухопарый старик с копной седых, но не утративших жизненной силы волос. Небольшая сутулость не уменьшала его высокого роста. Приятные, правильные черты лица и большие внимательные серые глаза всегда притягивали собеседников. Генрих и на самом деле имел множество знакомых, с которыми был не прочь посидеть в кафе за чашечкой утреннего кофе и выкурить очередную сигару. Часто его навещали сын и дочь с внуками и правнуками, затевали праздничное семейное застолье, звенел детский смех, счастливые голоса взрослых и многочисленные шуточки самого Генриха, что так удачно придавало оттенок непринуждённости в этом семейном кругу. И только когда за ними закрывалась дверь, и в доме вновь наступала тишина, Генрих ощущал своё одиночество и то, что значила для него недавно ушедшая из жизни его дорогая Марта. Но наступал следующий день, вставало солнце, доставляли свежую почту, и чашечка утреннего кофе как всегда вселяла надежду, что всё ещё не закончилось и жизнь продолжается.
Но нынче всё было не так. Сваренный кофе не вселял бодрости, выкуренная сигара не приносила наслаждения, и солнце было не таким жизнерадостным. Приближался день, который всегда волновал Генриха и заставлял вспоминать самые тяжёлые дни его жизни. В России этот день называют Днём Победы, а в Германии Днями памяти. И она, память, каждый год не давала Генриху ночами спать, выбивала его из колеи привычной жизни, и он вновь и вновь задавал себе вопрос о том, почему всё так произошло? Почему Великая Германия и её непобедимая армия так и не смогла взять Мамаев курган ни летом, ни осенью 1942 года, ни зимой 1943 года? Ведь если бы тогда эта 102 высота была взята, то война пошла бы совсем иначе. Именно этот сопротивляющийся в огне непрекращающегося боя курган развернул ход войны и обеспечил в ней победу русским. Это была самая страшная и кровопролитная битва в той трагической для Германии войне, предрешившая её исход. И он, Генрих, совсем ещё молоденький солдат вермахта вместо ожидаемых боевых наград, бросив автомат на снег, сдался русскому солдату, как это сделал их генерал, как это сделали сотни немецких офицеров и солдат.
Он хорошо запомнил лицо этого русского Ивана. Генрих, укрывшись в одной из воронок, которую взрыл артиллерийский снаряд, не мог поднять головы, которая вдруг стала тяжёлой, будто налилась свинцом, в ушах шумело, и он совершенно сбился с толку и ничего не соображал. Вероятно, это была небольшая контузия из-за постоянных разрывов снарядов, непрерывно поливающих этот клочок земли. Генрих уже не чувствовал своих ног, которые в тряпичных обмотках поверх лёгких летних солдатских ботинок не спасали от холода и болей в ногах. Русский возник внезапно на краю спасительного укрытия. Генрих увидел молодое лицо такого же юнца, каким ещё недавно был он сам. Он наставил на врага автомат, но почему-то медлил, то ли руки не слушались, то ли мешало головокружение и голодная тошнота. И тут он услышал слова этого русского солдата:
- Nicht schissen, nicht schissen!
И Генрих растерялся. А он, этот русский, ловко сполз к нему на дно воронки и взял у него из рук автомат! Генрих даже не сопротивлялся. Они долго ползли вдвоём под ливнем огня до русских позиций наступающих советских войск. Так для Генриха начался плен.
Но воспоминания о пятилетнем плене и шествии пленённой немецкой армии в Москве его не мучали. Генрих так и не мог найти объяснения той страшной трагедии для немецкой нации, которая началась с этого злосчастного кургана.
- Что за укрепления имели на той высотке русские? Почему доблестная немецкая армия так и не смогла взять их?
Этот вопрос, возникший у него ещё в плену, преследовал Генриха всю его жизнь.
- Что такого не учли немецкие генералы? Что не могли знать они о русских укрепсооружениях?
Генрих вновь и вновь мысленно возвращался на боевую позицию своей роты.
Стоит жаркое лето. Он со своими ребятами Хансом и Франком в бинокль смотрят на позиции русских. Они ничем не отличаются от ранее увиденных: полуразвалившиеся заградительные сооружения, клочки колючей проволоки, цепь неглубоких окопов. Друзья обсуждают предстоящую кампанию. Мечтают через пару дней искупаться в великой русской реке Волге. Им весело, они смеются и мечтают о том, что обязательно вышлют своё фото победителей своим девушкам и матерям, которые будут гордиться сыновьями.
И вот начало первого боя. Русские яростно сопротивляются, поливают шквальным огнём. Наступление захлёбывается.
- Так это случайность! Мы всё поправим! Вот сейчас, как только вновь начнётся наступление…, - пульсировала мысль в голове Генриха.
Опять попытка наступления, ещё, ещё…. Но русские словно заговорённые! Вместо одного убитого встают ещё двое! Откуда они только берутся? С какой яростью дерутся! Да, всё не так просто, как казалось им, юнцам, взращённым Гитлерюгендом. Прошли летние месяцы, а они так и не могли взять эту высотку. Погиб Франц, получил ранение Ханс. Выпал первый снег. Внезапно началась русская морозная зима. Бои не прекращались. Русские не сдавались. Их позиции имели стратегическое значение. С высоты просматривались укрепления немецкой армии, город, правый берег Волги, до которой рукой подать, но подойти нельзя. За эту высотку и погибали солдаты обеих воюющих армий. Упорные кровопролитные бои продолжались. Всё вокруг было чёрным, кругом горы трупов, куски человеческих тел и обломки техники, и кровь, кровь….
- Сегодня будут звонить колокола в храмах, напоминая о великой трагедии нации. Однако сегодняшнее восьмое мая особое, семьдесят пять лет назад закончилась это страшная война. Мне осталось совсем немного. Говорят, что мечты исполняются к концу человеческой жизни. Надо это сделать. Всё-таки я хочу поехать в Россию и посмотреть на этот чёртов Мамаев курган, как называют сейчас русские 102 высоту, - размышляя, Генрих встал со своего удобного любимого кресла. Это было сделано внезапно и порывисто, отражая принятие ответственного решения человеком почтенного возраста.
- Сегодня же скажу об этом детям и попрошу, чтобы забронировали мне отель в Сталинграде и купили билеты на самолёт до Москвы и до Сталинграда.
- Ах, да! Русские сегодня называют этот город Волгоградом!- продолжал диалог с самим собой Генрих.
Он тут же набрал номер телефона сына. Отто был на месте и сразу взял трубку.
- Отец, что за ерунда? Какая Россия? Какой Волгоград? Ты старый человек, тебе уже девяносто пять лет! Отец, подумай о своём решении и откажись от него, - возмущаясь и удивляясь решению отца, всегда здравомыслящего человека, заволновался Отто, - Я приду к тебе сегодня, и мы ещё раз обсудим твоё решение.
- Хорошо, сын, я буду тебя ждать,- спокойно ответил Генрих.
Вечером Отто пришёл в дом отца. Отговаривать и разубеждать Генриха было бесполезным занятием. Отто решил лететь в Россию вместе с отцом. На следующий день всё было сделано: номер в отеле забронирован, билеты на самолёты заказаны. Вылет должен был состояться через пару дней. Всё это время Генрих не спал. Шёл май, отшумевший в России Днём Победы, шествием Бессмертного полка, ликованием и грандиозными празднованиями. Всё это Генрих смотрел по различным телевизионным каналам. И вновь он возвращался к своему вопросу: что помешало немецкой армии взять Мамаев курган? Что такое было у русских и чего не было у немцев?
Наступил день отлёта. Россия приняла гостей дождливой и прохладной погодой. Пересадка в Москве на рейс до Волгограда заняла немного времени, и самолёт понёс Генриха в город своей военной юности, к месту, где она и закончилась. Город на Волге оказался более гостеприимным, чем Москва. Светило солнце, на улице было нежарко, что значительно облегчало состояние путешественников. В отеле прошла для Генриха ещё одна бессонная ночь. И вот наступил долгожданный день, когда Генрих мог увидеть то место, которое изменило ход истории народов мира. Мамаев курган, как «пуп земли», ждал встречи со старым солдатом вермахта. Городское такси быстро доставило путешественников на место.
Генрих был потрясён величием мемориального комплекса, что свидетельствовало о вечной памяти русского народа о тех событиях, которые вошли в историю как Сталинградская битва.
Громадной фигурой с мечом в руке возвышалась над всеми скульптурами Родина-мать. Со слов гида наверх вели двести ступеней.
- Столько дней и ночей шли бои под Сталинградом, - будто услышала вопрос, продолжала свой рассказ гид, - из них сто тридцать пять дней шли ожесточённые бои на Мамаевом кургане.
- Отто, мы обязательно должны подняться на самый верх, - обратился Генрих к сыну. Он заметил, что увиденное поразило и сына, который молчал, словно оробел, словно был причастен и чувствовал вину за минувшие события.
- Да, отец, мы поднимемся туда, - тихо и печально ответил сын.
Они медленно начали подниматься по ступеням. Достигнув скульптурной группы «Скорбящая мать», где мать держала в руках тело своего сына, окружённого небольшим водоёмом, символизирующим слёзы матерей, потерявших в этой битве свих детей, Генрих резко остановился. Лицо его задрожало, руки и весь он затрясся, а из глаз заструились жгучие слёзы.
- Отто, давай присядем прямо здесь на ступени, обратился он к сыну.
- Отец, что с тобой? Как ты себя чувствуешь? – заволновался Отто.
- Здесь, здесь стояла наша рота! – воскликнул Генрих, - Там, что же там?- продолжал он, показывая рукой на возвышающуюся над мемориалом скульптуру Родины-матери. Вдруг изо рта его вырвался страшный предсмертный хрип, взгляд его скользил, едва касаясь земли, тело завалилось на бок и глаза остановились, устремившись ввысь. Отто схватил отца за плечи, он что-то отчаянно кричал. Генрих был мёртв.
Голубое небо отражалось в его серых глазах, устремлённых на вершину Мамаева кургана.