Старик сидел на крыльце. Распухшие пальцы медленно гладили дерево вытоптанных ступеней. Он был практически слеп. Дужки старых очков с толстенными стеклами уже давно сломались, и теперь очки держались на голове с помощью старой засаленной бельевой резинки. В доме воцарилась тишина, какой здесь давно не было. Руки немного тряслись. На ступенях лежало его старое охотничье ружьё. Старик ждал.
Ждать он умел. Иногда казалось, что он ждёт чего-то всю жизнь. Ждёт того, что обязательно и неминуемо произойдет. С постепенной потерей зрения обострились другие чувства: слух, обоняние. Сейчас он всей грудью вдыхал густой медовый летний воздух, слушал разноголосый хор насекомых, безошибочно угадывая трели кузнечиков, комаров, стрекоз. На душе было спокойно и легко.
Сорок лет назад он оказался здесь случайно, городской мальчик с внешностью гайдаевского Шурика… После школы хотел пойти в армию, как братья. Но его признали негодным из-за плохого здоровья. Такой позор, такое крушение планов! Не помогли даже мамины связи. Братья служили, а он пошел в медицинское училище. И с этого момента завертелся водоворот событий, который он уже не мог остановить, а как будто смотрел на происходящее со стороны.
На первомайской демонстрации познакомился с Любой. Люба была непохожа на других. Некрасивая, но рослая, сильная и невозмутимая, как молодая лошадь на летнем солнечном лугу. Две-три прогулки, посиделки в общежитии с вином и дешевыми консервами – вот и всё, что произошло до того, как он привел её к маме и сказал, что Люба будет жить с ними. Мама остолбенела, но быстро взяла себя в руки. Сыграла им свадьбу, называла невестку Любонькой, носила ей передачки в роддом. Сморщенный младенец поначалу не вызвал в нём никаких чувств. Потом он вызвал чувство долга: он создал семью, значит, нужно её обеспечивать, не сидеть на шее у матери. Деревенские родители жены подарили им земельный участок в своем селе. И они с Любой уехали в деревню строить дом… Училище он не закончил.
Вертелся круговорот событий: они построили дом, родилась вторая дочь, он заочно выучился на лесника и работал в местном лестничестве. Конечно, пил. Здесь пили все. Иногда на него находило оцепенение: вот это что, всё? Всё так теперь и будет? Он как все? И ничего с ним больше не произойдет? Алкоголь туманил сознание и уводил его от этих вопросов. Он пытался уйти в веру, много читал, ходил в церковь, но ответов так и не получил.
С каждым годом он пил всё больше, порой запойно. Дочери выросли, уехали в город учиться. Люба с ним развелась – он стал обузой. Старик жил один и падал всё глубже. Запои становились длиннее. Наверно, он умер бы уже тогда, но неожиданно к нему приехала младшая дочь. Спокойно сообщила ему, что беременна и жить будет с ним. Он виду не подал, но обрадовался. Отец ребенка оказался из местных, худой сутулый парень с колючим взглядом. Вскоре зять переехал жить к ним, родилась внучка, и старик ненадолго вынырнул на поверхность. Детство дочерей прошло мимо него, и теперь он пытался найти ответы на мучительные вопросы в круглых серых глазах внучки. Зятю до неё дела не было, и старик незаметно для себя превратился в няньку. Это привнесло в жизнь смысл.
Неладное он заподозрил не сразу. Сначала он заметил резкий химический запах, иногда гуляющий по дому. На половину дочери и зятя он без надобности не ходил, и подумал, что они что-то красили. Но запах появлялся постоянно, хоть и быстро выветривался. Потом заметил, что к зятю часто приходят совсем разные люди. Нервные, худые и дерганые, не заходят в дом, а ждут на улице. Он спрашивал дочь, но дочь отмалчивалась. Если бы он лучше видел, то сразу заметил бы на ней синяки. Если бы не пил, то услышал бы звуки ударов и обрывистые вскрики, доносящиеся с их половины дома. Иногда к дому приходил участковый, подолгу стоял с зятем на улице, а потом, довольный, уходил. Однажды старик поинтересовался, чего ему? Зять коротко ответил: «Про машину спрашивал». Машина безработного зятя была одной из самых дорогих в селе, деньги в доме водились. Бывало, хмурый зять пил с ним. С каждым глотком он становился разговорчивее, грубее, начинал громко ржать и смачно материться. Старику подливал, и тот не помнил, как, выйдя из-за стола, зять шёл бить жену.
Сегодня утром старик проснулся после трехдневного запоя. Голова была ясная. Он успел приятно этому удивиться, но потом вспомнил, что похмелья не бывает у алкоголиков. Эта мысль пришла в голову и не покинула ее, осталась и неприятно царапала. Дома никого не было – дочь с внучкой уехали в город. Есть было нечего, и старик пошел в магазин. Купив нехитрой снеди, старик брёл по пыльной сельской дороге. Услышал, как его окликнули у чужого забора. Приглядевшись, узнал силуэт Любы. Жили с ней в одном селе, а встречались редко. Старик подошёл. «Ты что это? – с яростью зашептала Люба. – Ты куда смотришь, как допускаешь?! Пригрел в своём доме?! Девки вечно побитые, все в синяках приходят, даже малая! Он тебе на водку даёт, ты и не тявкнешь?! Как тебе пьется-то на эти поганые деньги?!» Он смотрел на Любино лицо, покрытое бабьими пигментными пятнами, на трясущийся подбородок, и пока ничего не понимал…
Через несколько минут он ворвался в пустой дом. Авоська с продуктами осталась лежать на пыльной дороге у Любиного забора. Он забегал в комнаты на дочкиной половине дома, с жадностью шарил полуслепыми глазами, но ничего не находил. Метался по дому, в голове толкались мысли. Вернулся в комнату дочери, отбросил ногой вязаный половик и открыл крышку подпола. Еще не спускаясь, понял: оно! В нос ударил уже знакомый резкий химический запах. Он приготовился лезть в подпол, но не успел. Удар отбросил его к стене, и он неуклюже по ней сполз. Зять, криво улыбаясь, ногой захлопнул крышку подпола: «Чё, нашел, баклан? И чё теперь вякнешь, говно?» От удара очки слетели, и старик видел только нависающий над ним силуэт. Он едва успел заслонить руками голову, как почувствовал град ударов. Зять бил ногами молча, с удовольствием и точно: по пояснице, коленям, животу. Старик корчился от боли и не мог даже набрать воздуха, чтобы крикнуть. Быстро пришла спасительная темнота.
Когда он очнулся и нашарил окровавленной рукой очки, уже наступил вечер. В лучах заходящего солнца невозмутимо кружились пылинки. Трясясь всем телом, с третьей попытки он встал. Держась за мебель, вышел из комнаты. Сквозь шум в ушах, услышал храп. Медленно отворив дверь в соседнюю комнату, увидел спавшего зятя. «Вот и хорошо…» – подумал старик. Дверь он прикрыл и пополз к себе. Долго не мог открыть замок старомодного сейфа распухшими окровавленными пальцами. Маленький ключ всё время норовил выскользнуть. Он сделал над собой усилие и все-таки справился с замком. Вытащил старый дробовик, стараясь не выть от боли, медленно его зарядил и пополз обратно.
…Старик сидел на крыльце. Солнце уже зашло, но вечерний воздух ещё был густым и горячим. Цветы, посаженные дочкой, наполняли воздух пьянящим медовым ароматом. Послышался визг тормозов, и у крыльца остановился милицейский бобик. Участковый с перекошенным лицом буквально выпал из него. Старик позвонил ему сам. «Георгич, ты чё?! Ты чё дурку гонишь?!» – заорал тот и вбежал в дом.
Старик улыбался. Распухшие пальцы медленно гладили дерево вытоптанных ступеней.